Девушка с жемчужиной (Девушка с жемчужной сережкой) - Шевалье Трейси

— И с моими серьгами?

Он опять не ответил, и это взбесило Катарину даже больше, чем его слова. Она затрясла головой. Ее кудри мотались вокруг ее ушей.

— Я не потерплю такого в собственном доме, — заявила она. — Не потерплю!

Ее взгляд упал на нож для палитры. Я вздрогнула и шагнула вперед в ту самую минуту, как она метнулась к комоду и схватила нож. Что она сделает? Я остановилась в нерешительности.

Но он знал, что она хочет сделать. Он знал свою жену. Она шагнула к картине, но он ее опередил и схватил за руку за секунду до того, как нож вонзился в портрет. Оттуда, где я стояла, мне было видно большой глаз и блеск сережки, которую он нарисовал утром, и лезвие, сверкнувшее перед самым полотном. Катарина пыталась вырвать руку, но он держал ее крепко, дожидаясь, когда она бросит нож. Вдруг она застонала, отбросила нож и схватилась за живот. Нож прокатился по плиткам к моим ногам, затем завертелся волчком, постепенно замедляя ход. Все глаза были устремлены на него. Когда он остановился, острие указывало на меня.

Все ждали, что я его подниму — ведь служанки для того и существуют, чтобы поднимать вещи, оброненные их хозяевами, и класть их на место.

Я подняла голову и встретила его взгляд. Несколько секунд я смотрела в его серые глаза. Я знала, что вижу их в последний раз. Никого другого я не видела. Мне показалось, что в его глазах мелькнуло сожаление.

Я не стала поднимать нож. Я повернулась и вышла из мастерской, спустилась по лестнице и, оттолкнув Таннеке, вышла на улицу. Я даже не посмотрела на детей, которые, как я знала, сидели на скамейке. Не посмотрела я и на Таннеке, которая наверняка рассердилась за то, что я ее оттолкнула. Не посмотрела я и на окна второго этажа, откуда он, может быть, смотрел на улицу. Я побежала по Ауде Лангендейк, потом через мост по направлению к Рыночной площади. Бегают только воры и дети.

Я добежала до центра площади и остановилась возле выложенного плитками круга с восьмиконечной звездой посередине. Я могла направиться по любому из восьми направлений, куда указывали ее лучи. Я могла вернуться к родителям. Я могла отыскать Питера в мясном ряду и сказать ему, что согласна выйти за него замуж.

Я могла пойти к дому Ван Рейвена — он с радостью примет меня.

Я могла пойти к Ван Левенгуку и воззвать к его снисхождению.

Я могла отправиться в Роттердам на поиски Франса.

Я могла просто уехать куда-нибудь подальше.

Я могла вернуться в Квартал папистов.

Я могла пойти в Новую церковь и просить Бога, чтобы Он меня надоумил.

Я стояла в середине круга и размышляла, снова и снова поворачиваясь вокруг себя.

Затем я приняла решение, то, которое и следовало принять. Я поставила ноги на луч звезды и твердо пошла в том направлении, куда он указывал.

* * *

Когда я подняла глаза, я чуть не выронила из рук нож. Я не видела ее десять лет. Она почти не изменилась, только еще потолстела, и вдобавок к старым оспинам у нее на одной щеке были новые шрамы: Мартхе, которая время от времени приходила со мной повидаться, рассказала, что со сковороды, на которой она жарила баранину, ей в лицо брызнуло кипящим жиром.

Таннеке никогда не умела жарить мясо.

Она стояла довольно далеко, так что я не была уверена, что она пришла ко мне. Но я знала, что случайно она здесь оказаться не могла. Целых десять лет она умудрялась избегать меня в нашем небольшом городе. Я ни разу не встретилась с ней на рынке, или в мясном ряду, или на дорожках вдоль каналов. А на Ауде Лангендейк я никогда не ходила.

Она неохотно приблизилась ко мне. Я положила нож и вытерла запачканные кровью руки о фартук.

— Здравствуй, Таннеке, — спокойно сказала я, точно видела ее на прошлой неделе. — Как у тебя дела?

— Хозяйка хочет тебя видеть, — напрямик сказала Таннеке. — Приходи к нам после обеда.

Со мной уже много лет никто не говорил в таком повелительном тоне. Покупатели просили отрезать им тот или иной кусок. Но это было другое дело. Если мне не нравился их тон, я могла им отказать.

— Как Мария Тинс? — вежливо спросила я. — И как Катарина?

— Да не так уж плохо, если учесть, что хозяйка потеряла ребенка.

— Ничего, у них их много.

— Моей хозяйке пришлось продать пару домов, но она умело распорядилась деньгами. Дети будут обеспечены.

Как и прежде, Таннеке при каждом удобном случае превозносила Марию Тинс — всем, кто соглашался ее слушать. И не жалела подробностей.

Подошли две покупательницы и встали позади Таннеке, дожидаясь своей очереди. Меня раздирали противоречивые желания. С одной стороны, я предпочла бы, чтобы за Таннеке никто не стоял и я могла бы хорошенько порасспросить ее, узнать новые подробности — ведь меня многое интересовало в их доме. С другой стороны, рассудок говорил, что мне не стоит иметь с ней никакого дела — а я за прошедшие годы научилась следовать голосу рассудка. Нет, я ничего не хочу знать. Женщины, стоявшие позади Таннеке, переминались с ноги на ногу, а та загораживала весь прилавок, хмуро глядя на меня. Потом она стала рассматривать выложенные на прилавке куски мяса.

— Ты будешь что-нибудь покупать? — спросила я. Она встрепенулась и пробурчала:

— Нет!

Теперь они брали мясо у другого мясника, палатка которого стояла на другом конце мясного ряда. Как только я стала обслуживать покупателей вместе с Питером, они поменяли мясника — даже не заплатив по счету. Они все еще были должны нам пятнадцать гульденов. Питер ни разу им об этом не напомнил.

— Это — выкуп, который я заплатил за тебя, — иногда шутил он. — Теперь я знаю, сколько стоит невеста.

Мне не очень нравились эти его шуточки.

Кто-то потянул меня за юбку. Это был мой сынишка Франс. Я погладила его по светлым кудряшкам, так похожим на волосы его отца.

— Пришел? — сказала я. — А где Ян и бабушка?

Он был еще слишком мал, чтобы мне ответить. Но тут я увидела матушку, которая вела за руку моего старшего сына.

Таннеке посмотрела на моих сыновей тяжелым взглядом. Потом бросила на меня укоризненный взгляд, но ничего не сказала. Шагнув назад, она наступила на ногу стоявшей позади нее женщины.

— Не опаздывай, — сказала она и отошла, прежде чем я успела ответить.

У них теперь было одиннадцать детей — я узнавала о каждом новом ребенке от Мартхе и из рыночных сплетен. Но тот ребенок, который родился в день, когда она увидела мой портрет и бросилась на него с ножом, не выжил. Она родила его прямо в мастерской — потому что не могла спуститься по лестнице. Ребенок был недоношен и очень слаб. Он умер вскоре после того, как они отпраздновали его рождение. Я знала, что Таннеке винила в его смерти меня.

Иногда я пыталась представить себе мастерскую с лужей крови на полу и удивлялась, как он мог после этого там работать.

Ян подбежал к брату и повлек его в угол, где валялась кость, которую они начали перебрасывать ногами.

— Кто это был? — спросила матушка, которая ни разу не видела Таннеке.

— Покупательница, — ответила я. Я старалась оберегать ее от огорчений. После смерти отца она стала пугаться всего нового и необычного.

— Но она ничего не купила, — сказала матушка.

— У нас нет того, что ей нужно.

Пока матушка не задала еще какой-нибудь вопрос, я повернулась к следующей покупательнице.

Появились Питер с отцом — они несли половину говяжьей туши. Бросив ее на стол для разделки, они взяли ножи. Ян и малыш Франс бросили свою кость и побежали посмотреть. Матушка попятилась — она так и не привыкла к такому изобилию мяса.

— Я пойду, — сказала она, подбирая корзину для покупок.

— Ты сможешь присмотреть за мальчиками после обеда? — спросила я. — Мне надо кое-куда сходить.

— Куда это?

Я подняла брови. Я уже раньше говорила матушке, что она задает слишком много вопросов. Постарев, она стала подозрительной, хотя подозревать меня было не в чем. Странным образом сейчас, когда мне действительно было что скрывать, ее вопрос не вызвал у меня раздражения. Я просто на него не ответила.