Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

Елизавете Семеновне. Она — «Вот Ваша елка, от О. А.! Сюрприз». Я не поверил глазам, словам… Елка..! И — какая!!! Елизавета Семеновна нарочно ездила в «Лувр», чтобы найти, выбрать… и как же художественно убрала! Я такой — высокого искусства — елки не видел… такой _ч_и_с_т_ы_й_ серебристый нежный тон, во всем… тихий блеск, девственность, нити, звезды, самые конфеты в таких тонах… — она _п_е_л_а, твоя Елочка! — пела молитву! — Елизавета Семеновна хотела сама с сыном нести ее ко мне… Пого-да..! — темень, ливень, болото — улицы… — я не позволил. И мы с юношей пришли ко мне, нес он. Поставили на стол, — у меня было все убрано, стояла кутья, взвар… — а сколько лет не было этого! — но в этом году я _п_о_ч_е_м_у-т_о —? — захотел!! Цветы, — твои — вне сравнений, это ты сама, твоя душа впорхнула ко мне белыми крупными мотыльками в европейской зиме — грязи! — и принесла сердцу покой и свет. Я взмолился к тебе… я молился за тебя, я молил исцеления тебе, детка! — и, умиротворенный, зная, что теперь я буду вполне здоров, в полноте сил, пошел ко всенощной, в ливень, во тьме. Чудесно. Я слышал Рождество, «Слава в вышних Богу…»175 — я молился за тебя. Олюнка моя… ка-ак молился!!! Вернулся, со свечками. Но на елочке были свечки, _в_с_е_ было в ней, на ней, — и — главное — _т_ы_ была в этой елке, ты была _в_с_я_ у меня. Такой тихий светлый восторг пел нежно в сердце! И я решил тут же… — завтра я сзываю друзей, и будет полная елка, и я скажу краткое слово о мире в моей душе, и я прочту им новый рассказ — «Рождество в Москве», (рассказ делового человека). Разослал экстренно приглашения. Моя старушка не приходила два дня, но я сам все сделал, сварил себе (по режиму)… был сыт, согрет, — это все ты, ты, мой Ангел! Такого Рождественского вечера давно не помню. Были Юля — а-катр[49], Елизавета Семеновна — ан-труа[50], инженер Пастак (брат его на юге, у дяди удар!) — докторша не могла, хоть и рвалась, очень важное у нее было прощание с друзьями! Меркуловы — а дэ[51]… — других не мог за краткое время вызвать, человек 5–6 не явились, м. б. были уже отозваны? — человек десять. Серова почему-то не было. Я просил пропеть тропарь Рождественский. Пели все. Зажег лампадку. Угощала Юля чаем, конфетами, кутьей, взваром, лепешками, зажгли елку после молитвы. И я сказал, кратко, — почему Елка и от кого. Я _з_н_а_л, что сказать, и если бы ты слышала — поцеловала бы меня. Потом я прочитал несколько стихов Ивана Ивановича мужа Юли, — все были поражены, ка-кой это Поэт! Я сумел его подать. И я напишу статью в парижскую газету о его поэзии. Это — но-вое! Вклад!! «Певец стихий и ледяной пустыни»176. Потом… — я прочел свой рассказ177. Ну, я с тобой всегда откровенен… — слушатели были _в_з_я_т_ы… Я сам был ошеломлен, как я мог дать т_а_к..? Вдумываясь, понял: чутьем, настроением душевным я выразил, кажется, гибель жизни, после ее плавного течения в дореволюционный период, — она «сломалась», «рухнула»… — это в самом конце рассказа передалось резким снижением тона, как бы — срывом в провал… — ну, представь — даровитый солист дает на скрипке что-то такое… чудесно уносящее, баюкающее, — «полноту жизни» закономерной и страшно яркой, и _с_и_л_ь_н_о_й, и вдруг — ло-пнула струна! Мое «сниженье тона» тупые критики-читатели могут принять за технически-психологически-ошибочный «срыв»… — не поняв! «Рассказ-то не вы-держан!..» Вот… — и этот диссонанс — _в_с_е! Читатель этого никак не ожидает. Как мы — от революции… — и вдруг, по голове, по душе, — до оглушения, до удушения. «С нами Бог…»178 — чудесное в Рождество. Теперь — нет, Бог _н_е_ с нами. С нами — тьма, дьявол. Он испепелил знамение Рождества в Москве — Храм Спасителя179. Тогда, до… — звезды пели. Теперь… они поют… пустому месту, а душа наша — в страдании и тьме. У нас нет Рождества. Но — придет срок… Я не предаюсь и не предаю читателя отчаянию… Чтение произвело на всех потрясающее впечатление. В одиннадцать разошлись. А я остался с Господом, с твоей исцеляющей Елочкой — с тобой, Олечек! Так мне уютно… так легко. Весь день — и особенно вечер я так ярко чувствовал тебя! Как благодарю безмолвно, целую твои глаза, ручки, склоняюсь к твоим ножкам, моя деточка. Ты меня озарила, сделала радостным — легким… — так мне тихо, хорошо… — не могу определить — _к_а_к_ мне… Ты будешь здорова. Я скажу Кларе Абрамовне о твоей болезни. Если бы ты могла с ней видеться. Напиши ей… — а? — пока? Ее адрес — 17, rue Saint-Saens, Paris, 15-e Docteur Claire Krymm. Я совсем здоров! Вот — 4-й день. Мне сделали три подкожных вливания «серум глюкозе», по 250 куб. см — для питания. И я… стал быстро — за 3 дня! — набирать вес! Вижу, как толще стали ноги… — чудеса!

Олёлька моя, я так хочу увидеть тебя! Я приеду, если ты не сможешь. Мне надо подписать с инженером запродажу литературных прав — части их! — буду хлопотать, хочу тебя видеть, и мы все скажем друг другу и — главное! — о «Путях Небесных» — роман я на-пи-шу! Как пахнет елкой, — тобой, — о, святая душа! Да… этот «жасмин» Пиверовский, неужели пахнет — жасмином?! Ждет тебя «Душистый горошек» — это — ты, мой душистый горошек! Пакетик золотистой карамели на меду, книга, «я»… и еще достал для тебя пакетики настоящих, из Виши — Государственных минеральных вод — «пастилль-Виши» — с вкусом ситрон[52], мяты и — хочешь, если любишь, — я — нет! — аниса?! При случае ты получишь. Я с удовольствием сосу одну — две, на ночь. Видишь, ты напрасно пеняла на Елизавету Семеновну. Сестра ее — та вся — «для себя», но все-таки она тебе кое-что доставила, при всей своей ленивой толщенности! (Она — 120 пудов весом!) — и мне, — лекарство, очень важное — «Бисма-Рекс»! А Елизавета Семеновна (в 1/2 фунта весу!) — в такую погоду, грязь, ливни, — моталась по Парижу, с Рустемом своим — сын, 19 лет! — очень милый, огромные глаза, _е_е… — Рустиком (как его зовут в семье, и я) И — все приложила, чтобы угодить мне — тебе, чтобы исполнить _т_в_о_е_ горячее желание. Ты понимаешь, _к_а_к_ _э_т_о — не _д_л_я_ _ж_е_н_щ_и_н_ы… а она все сделала. Олюша, конечно, она лишь самые чистые чувства, — приязни,