Ставка на совесть - Юрий Пронякин

23 августа. 21.30. А я еще на службе. Взвод повторяет пройденные по политподготовке темы. Послезавтра нас будут проверять — инспекторская комиссия к нам нагрянула. Забот по самую макушку.

А тут еще Лена из города приехала, как всегда с субботы на воскресенье. Увидела, что у нас концерт, и проявила инициативу: взяла билеты. Я пойти не смог: надо готовиться к инспекторской. Лена обиделась: «И так видимся раз в неделю…» Я попытался обернуть дело в шутку. «Но ты же знала, за кого шла замуж». — «Только сейчас узнаю́». И ушла в Дом офицеров одна. Я бы тоже мог с ней. Никто меня не понукал заниматься сейчас со взводом. Но… Вот это заковыристое «но»!..

Когда стало известно, что в первый день инспекторской мой взвод будет проверяться по политподготовке, старший сержант Бригинец, мой заместитель, — ко мне с просьбой: «Разрешите нам не пойти сегодня вечером в кино, хотим позаниматься». — «А, как взвод смотрит на это?» — спросил я. «Все — за. Кино у нас и так два раза в неделю, а тут инспекторская». Пока я обдумывал свое командирское решение, Бригинец сказал: «Если у вас есть какие-то личные дела, вы на нас не смотрите: сами управимся». Тут уж у меня всякие колебания к чертовой бабушке. За кого вы меня принимаете, братцы? Разве я могу в такой момент быть не со взводом? Это же мой взвод, я за него в ответе.

Не знаю, понять ли тебе все это, Ленка, милая…

Дописать Василию не удалось: в класс вошел капитан Петелин.

— Я, как эти гнусы, — на огонек, — улыбнувшись, кивнул он на мельтешившую под лампочками мошкару.

Петелин сел на вежливо уступленный ему Перначевым табурет и поинтересовался, почему взвод здесь, а не в расположении: скоро отбой. Перначев объяснил. Петелин снял очки и платком стал протирать стекла.

— Мы вот тоже целый вечер всем бюро, как говорится, подбивали бабки и прикидывали, все ли сделали, чтобы не ударить лицом в грязь, — не сразу сказал он, но сказал так, словно не было разницы в положении между ним и сидевшими в классе людьми.

— Товарищ капитан, а для чего сейчас понадобилась эта проверка? — раздался в наступившей тишине голос Мурашкина.

Петелин надел очки и улыбчиво поглядел на солдата:

— Чтобы служба медом не казалась. — И доверительным тоном добавил: — Как-то зашел у нас с вашим командиром батальона разговор об учебе в академии, и майор Хабаров сказал: «Если бы в академии не было зачетов и экзаменов, учиться можно было бы всю жизнь». Так и у нас с вами: если бы не проверки… Все это, понятно, шутки. А если всерьез… Инспекторская… Она, видите ли, как тот же экзамен. На воинскую зрелость, разумеется. Уж коли зашла об этом речь, хочу вам посоветовать: обратите внимание на текущие события, на свои уставные обязанности. И не тушуйтесь. Что с того, что комиссия из Москвы! Знания у вас есть? Есть. Вот и покажите товар лицом!

— Подход и отход — пять, ответ — тройка. Общий балл — четверка, — вставил Перначев.

— Именно, — подтвердил Петелин.

Мурашкин полюбопытствовал:

— А спрашивать строго будут?

— Когда вопрос стоит о проверке боеготовности, скидок быть не может, — серьезно сказал Петелин и встал. Засиживаться он не собирался, чтобы не отвлекать солдат, хотя ему приятно было побыть с ними — к своему прежнему батальону Павел Федорович питал отцовскую привязанность. Он очень хотел, чтобы весь батальон — а взвод Перначева в особенности — оказался при проверке на высоте.

Петелин пожелал солдатам успеха и направился к выходу. Лейтенант пошел проводить парторга. Петелин жестом остановил его в дверях, подал, прощаясь, руку и тихо сказал:

— Надеюсь, Василий…

Эти два слова подействовали на Перначева сильнее иного пространного напутствия. Лейтенант вернулся ко взводу, готовый просидеть в классе всю ночь, но подготовить солдат так, чтобы ни их, ни его капитан Петелин потом не корил.

Перначев подумал: хватит его орлам втихомолку листать учебники. Но, видно, и впрямь светящиеся в темноте окна класса притягивали к себе проходивших мимо. В самый разгар развернувшейся во взводе беседы кто-то с силой рванул дверь. Василий от неожиданности вздрогнул, обернулся и увидел командира полка. «Встать! Смирно!» — вскочив, скомандовал Перначев. Когда он докладывал, чем занимается взвод, в голос лейтенанта вплелись откровенно хвастливые нотки: «Видите, как мы болеем за дело». Перначев был уверен, что полковник Шляхтин одобрит инициативу взвода и, конечно же, в первую очередь отметит самого командира. Но Шляхтин вонзил в лейтенанта тяжелый взгляд и грозно произнес:

— Почему нарушаете распорядок дня? Не знаете, что отбой объявлен?

Василий, опешив, пробормотал, что про отбой они знают, но у них нет другого времени готовиться к проверке, а инспекторскую взвод обязался сдать на «хорошо» и «отлично». Однако Шляхтина этот довод не размягчил. Полковник считал, что теперь, когда проверять будут все — от сборов каждого солдата по утреннему сигналу «Подъем» до действий всего личного состава на полковом учении, — малейшее отступление от уставного порядка, какими бы благими побуждениями оно ни было вызвано, должно пресекаться немедля. Как раз об этом говорил он сегодня командирам подразделений. И вот же на тебе… Шляхтину вдруг показалось, что именно Перначев, из-за которого ему, командиру полка, пришлось хлебнуть лиха, может опять преподнести пилюлю. И он повторил:

— Я спрашиваю, кто вам позволил нарушать распорядок дня?

Перначев обескураженно молчал. И тут совсем неожиданно командиру на выручку выскочил Мурашкин. В нем просилась наружу та радостная неугомонность, которая возникла еще во время разговора с капитаном Петелиным и особенно после его ухода, когда Мурашкину довелось выслушать от товарищей комплименты в свой адрес: «Силен, Вася: с любым начальством запросто…»

— А нам, товарищ полковник, капитан Петелин разрешил… Инспекторская — все одно, что экзамен, — бойко выпалил Вася, полагая, что перед таким заявлением командиру полка останется только поднять руки.

В классе наступила предгрозовая тишина. Шляхтин не спеша повернулся в сторону непрошеного адвоката и увидел веснушчатое лицо с остреньким носиком и бесхитростно-задорными глазами; ростом солдат был невелик, но ладен.

— Как фамилия? — потребовал полковник.

Мурашкин назвался тихо, с недоумением. Шляхтин не сразу вынес ему приговор.

Сперва он готов был, не задумываясь, поднять всех и отослать в палатки, а нерадивому лейтенанту как следует всыпать. Но что-то удержало Шляхтина. И неожиданно для всех, а для себя — тем более, командир полк снисходительно усмехнулся и с незлобивой грубоватость проговорил:

— Ух ты какой, Мурашка… Вот что, солдат: сдашь инспекторскую на «отлично» — поедешь в отпуск, завалишь — выдеру. Вот этим ремнем! — Шляхтин оттянул портупею. — Отменная штука для прокрутки шариков. — Он посверлил указательным пальцем висок. — Алешку моего спросите. И зарубите себе все: это касается каждого. — Затем поглядел на часы и бросил Перначеву: — Через тридцать минут взводу быть в расположении.

2

После ярко освещенного класса давящая чернота ночи ослепила Ивана Прохоровича. Но он не стал ждать, когда глаза привыкнут к темноте, и пошагал наугад, скорее осязая, чем видя, протоптанную в зарослях тропку. Ноги то и дело на что-то натыкались, а по выставленной вперед руке стегали слившиеся с темнотой ветки; раза два они звонко щелкнули по козырьку.

Иван Прохорович отпихивал носками сапог подвертывавшиеся комья земли и сучья и клял себя за то, что зашел в класс: только настроение испортил. И тем, что столкнулся с нарушением порядка, и тем, что не поступил, как должен был по праву требовательного командира.

В последнее время он, наблюдая бескорыстную старательность нового секретаря в работе, стал относиться к нему по-иному, более того, дал партийным руководителям свободу действий: в их дела старался не вмешиваться, лишь бы они не трогали его.

Ивана Прохоровича вполне устраивала такая расстановка сил. И если бы вокруг него опять заварилась каша, вряд ли бы кто-нибудь стал, как на достопамятном отчетном собрании, винить его в администрировании, зажиме и прочих бюрократических грехах. Нет, он, полковник Шляхтин, больше не зажимает и не ущемляет. Однако и нынешняя его позиция почему-то не нравится начальнику политотдела.

В один из первых лагерных дней Ерохин с утра заявился в полк. Вместе с замполитом Неустроевым обошел чуть ли не все подразделения, а вечером заглянул к Шляхтину:

— Извини, Иван Прохорович, что я к тебе — под занавес: утром тебя не застал, потом самого дела закрутили.

Ерохин пожал Шляхтину руку и без приглашения сел на старый, с высокой спинкой кожаный диван, выглядевший в строгом командирском кабинете нелепым излишеством. Шляхтин вышел из-за стола и сел рядом. Закурили.