Внутренняя линия - Владимир Свержин

— Но помилуйте, Василий Матвеевич, ведь профессором вы стали не при советской власти!

— Да. И что с того? Я был одним из многих, кто занимался академической наукой, читал лекции и в общем — то понимал, что мои изыскания, кроме меня самого и немногих моих коллег, мало кого интересуют. Ну что такое в самом деле проблемы мозга, когда сознание человека — предмет темный и всецело подчиненный божьей воле? Тема, доложу вам, крамольная. Вы бы знали, чего я наслушался, пока мы в прежние времена пытались раздобыть средства в казне на свои исследования. А какую ижицу Святейший Синод выписал! Так я уж было вспомнил и Средние века, и Джордано Бруно на костре.

А новая власть одним махом упразднила все это мракобесие. Не государь — император, а господа большевики поняли значимость моих исследований, их своевременность! Еще бы! Ведь они ставят во главу угла именно человека — простого истинного человека, а не какую — то абстрактную выдумку. Так что, как хотите, Татьяна Михайловна, а только я очень рад, что судьбе было угодно оставить меня на родине! Девятый вал и кровавая буря, слава богу, миновали. Что говорить, ужасно вспомнить о тех днях. Но, должно быть, таковы неотъемлемые реалии любой революции. А далее, как говорили древние латиняне: «Post nubila sol»![24] Но что ж это я, старый дурак, все о себе, да о себе! Вы — то как жили это время?

— До Крыма, как можно догадаться, мы с Оленькой не доехали. Работала в госпитале медсестрой, потом — до недавнего времени — учительницей в небольшом городке.

— Что ж, теперь вот решили вернуться в первопрестольную?

— Да уж, решила, — грустно усмехнулась женщина. — Василий Матвеевич, думаю, вам следует знать… — она замялась, — дело в том, что я в бегах.

— В бегах? То есть как это?

— Меня разыскивает ОГПУ.

— Татьяна Михайловна, голубушка, — расплылся в улыбке Дехтерев, — я ведь уже вам сказал — это по моей, понимаете, по моей личной просьбе они вас ищут.

— Быть может, и так. Хотя и представляется странным. Люди, пришедшие ночью с ордером на арест, ни словом не обмолвились, что меня разыскивает многоуважаемый профессор Дехтерев. Уж не знаю, зачем вам понадобилась моя скромная особа. Но только это был форменный арест: меня оглушили, дочку связали, в доме устроили обыск.

— Ужасно! — Дехтерев, наливавший кипяток в стакан в серебряном подстаканнике, едва не выронил чайник. — Но поверьте, Татьяна Михайловна, могу поклясться вам чем угодно — я вовсе не желал такого исхода!

— Ну что вы! Верю. Однако новая власть не в силах отрешиться от своих прежних методов. Те же люди, та же вражда.

— Не скажите! С некоторыми из них я хорошо знаком! Вот, к примеру, Дзержинский — милейший, образованнейший человек, очень интересуется психологией. Ему такая работа поручена, что Геракл и его пресловутые Авгиевы конюшни — так, ерунда. Все равно что крошки со стола смахнуть. А он беспризорных с улиц убирает, преступность — до недавних пор просто ужасающую — к ногтю прижал, железные дороги поднимает. И каждое порученное ему дело Феликс Эдмундович исполняет стойко и с величайшей тщательностью — куда уж прежним министрам! Я уверен, что с вами, Татьяна Михайловна, вышла какая — то путаница. Надо будет сходить на Лубянку — у меня там есть личный пропуск, — рассказать Дзержинскому, в чем суть проблемы, и все устроится!

— Василий Матвевич, не надо ходить на Лубянку, — взмолилась Згурская.

— Отчего?

— Той ночью, когда меня арестовывали, погибли люди. Сотрудники ГПУ.

— Вы их… — задыхаясь от волнения, шепотом спросил Дехтерев, — убили?

— Нет — нет. — Женщина вскинула руки, точно защищаясь от подозрения. — Один человек — он помог нам с Ольгой спастись…

— Белогвардеец? — прошептал Василий Матвеевич.

— Напротив. — Татьяна Михайловна сделала паузу, раздумывая, стоит ли называть старому знакомому имя спасителя. — Не подумайте ничего предосудительного… Он не белогвардеец и не мой… хм — м… ну вы понимаете. Он просто очень добрый и справедливый человек.

— Добрый, — недоверчиво усмехнулся профессор, — убил людей, извините, как прочихался.

— Но у него не было выбора!

— Конечно, это несколько меняет дело. Однако теперь и вас, и его ищут совсем уже не по моей просьбе. Что вы думаете делать?

— Не знаю, — покачала головой Татьяна Михайловна. — Приехала в Москву, надеялась отыскать здесь убежище, работу на первый случай, но, увы, тщетно.

— А что же ваш спаситель?

— Его ищут.

— В этом можно не сомневаться! Если найдут, наизнанку вывернут.

— Он очень сильный человек!

— Поверьте, голубушка, сила силу ломит. Вам нужно спрятаться. Надежно спрятаться.

— Но как?

— Я вам помогу.

— Василий Матвеевич, к чему такая жертва? Вы ведь понимаете — мы сейчас как зачумленные.

— Так уж и зачумленные! А кроме того, тиф и испанку пережили, глядишь, и с чумой совладаем! Я, Татьяна Михайловна, хоть и крестьянских корней, а все ж русский интеллигент. И если уж тот, который не белогвардеец, а наоборот, взялся помогать вам, то мне, как говорится, сам бог велел. Тем более что у меня для этого есть замечательное средство! Тот самый особняк на Сретенке, у которого мы встретились, новая власть отдает под лабораторию для моих исследований. Там впоследствии планируется учредить особый институт проблем мозга. Однако все это впереди. Сегодня же для проведения научных работ я набираю штат сотрудников, и, кроме того, что важно — по всей стране сейчас выискивают людей с необычайными способностями. Для общежития будет отведено целое крыло особняка. Среди этих феноменов можно будет укрыть и вас. Хорошо бы раздобыть новый паспорт.

— У меня он есть.

— Это просто замечательно! — Дехтерев взмахнул чайной ложкой, как дирижерской палочкой. — Тогда вы станете жить в этом общежитии, а ваш приятель… Знаете, если он дельный человек, я могу взять его на работу.

— Он, несомненно, дельный… Но, Василий Матвеевич… Ведь если вашу лабораторию курирует сам Дзержинский, то наверняка все ее сотрудники должны будут утверждаться им самим или его людьми.

— Да, об этом я как — то не подумал. Феликс Эдмундович проверяет своих людей, как говорится, до седьмого колена.

— Я подумала вот о чем… — тихо заметила Татьяна Михайловна. — Вы говорите, что этот особняк всецело отдан вам?

— Да.

— А знаете ли вы о подземных строениях, расположенных под ним?

— Сказать по чести, не имею ни малейшего представления.

— Между тем они там есть. И весьма обширные.

— Вам — то о них откуда известно?

— Мне рассказывал муж. Когда — то земля, на которой нынче стоит дом, была подарена его предку князем Пожарским. Здесь построили их первый терем, и уже тогда имелся подземный ход, по слухам, ведший прямо в Кремль. Потом Федор Згурский был отправлен с посольством в Китай и, вернувшись, по обету чуть левее терема поставил домовую церковь во имя Федора Стратилата. В восемьсот двенадцатом году она сгорела, и на ее месте теперь левое крыло особняка. Но потайной ход и крипта церкви должны были сохраниться. Как уверял Владимир Игнатьевич, там можно спрятать целый взвод, не то что одного человека! У меня есть описание, позволяющее найти подземелье.

— Буквально граф Монте — Кристо! Что ж, была не была. Пока суд да дело, попробуем спрятать вашего друга в таинственном лазе. Правда, для начала его нужно отыскать.

Май 1924

Судаков поглядел в станционное окно, за которым виднелось выгоревшее на солнце расписание поездов.

— Не густо. Совсем не густо, — пробормотал он, машинально отслеживая в отмытом к майским праздникам стекле движения людей по платформе

«Прямым ходом отсюда ехать нельзя, — констатировал Судаков. — У Москвы, это точно, по вагонам ходят патрули, проверяя въезжающих пассажиров на предмет наличия всякого нежелательного элемента. Ехать той же дорогой обратно — вовсе дело тухлое, как пить дать, по всей губернии меня ищут. А рожа моя — ох как примелькавшаяся».

Бывший начальник милиции поглядел на свое отражение.

«Усы надо было все же сбрить», — с тоской отметил он.

С утра он попытался это сделать и даже помазок намылил, но рука не поднялась. Гордость кавалериста! Чай, не пехтура какая! А ведь надо было еще тогда — в схроне.

«На Серпухов, — подумал Петр Федорович, — поезд идет уже затемно. Глядишь, и проскочу. Если ходить будут, то в потемках авось и не рассмотрят. Кто ж вглядываться станет, когда все в вагоне храповицкого давят. Но до поезда, вот беда, полдня еще ждать. Нуда ничего… Лесок близко, сейчас билет возьму и там до времени схоронюсь».

Он мысленно поблагодарил генеральскую няньку, невзлюбившую его с первого взгляда. Узнав, что ночной гость решил уходить, она впервые улыбнулась ему и быстро собрала узелок с провизией, чтобы приятель милой Танечки не оголодал в пути.