Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что случилось? – с неожиданным жаром повторил он, и вдруг Ольге захотелось рассказать ему все.
Нет, не Ольге, а этой Марселине Фавро, вечной провинциалке, вечно стремящейся излить душу, а также вечно сентиментальной, которую, слава богу, бдительно контролировала Ольга Ламуру. И ответ был дан именно Ольгой:
– Да ничего. Ничего особенного, только разговорчики этого месье Боте-Лебреша окончательно меня довели. Ну должны же быть какие-то пределы гнусности, разве нет? – спросила она с подъемом.
– Должны, должны, – пробормотал неопределенно Жюльен, который, поддавшись искреннему порыву, тем не менее изнывал от желания продолжить прогулку в одиночестве. – И если я когда-либо вам понадоблюсь… – вежливо проговорил он, давая понять, что надеется быть ей полезным лишь в отдаленном будущем.
Ольга, улыбнувшись, кивнула в знак благодарности, он же обратился в бегство. Ольга наблюдала за тем, как он скрылся из виду, обогнув корабельную трубу, задаваясь вопросом, отчего она никогда не влюбляется в мужчин подобного типа, которые могли бы сделать ее такой счастливой (понятия не имея, что «мужчина подобного типа», сбежав от нее, тоже задал себе вопрос, отчего он никогда не мог полюбить такого типа женщину?). Она быстро вернулась к обдумыванию стоящей перед ней проблемы: как наказать Эрика? Посредством женщины, посредством прекрасной Клариссы, само собой разумеется… Это, как представлялось Ольге, была его единственная слабина… Но она понятия не имела ни о ее первопричине, ни о степени ее значимости.
Кларисса, к которой жизнь возвращалась по мере того, как она совершала неблагоразумные выходки, и счастье которой возрастало вместе с угрызениями совести, пришла в бар раньше Эрика, с рассеянным и одновременно замкнутым выражением лица. Она воспользовалась тем, что Эрик принимал душ, и поспешно оделась, в то время как он насвистывал за перегородкой, а затем бесшумно выскользнула, не затворив дверь. Он, конечно, выйдет из себя из-за этого побега и явится очень скоро, но десять минут, пять минут или даже три минуты с Жюльеном, с человеком, который одарил ее интересом к самой себе, своей внешности, своему телу (а если не интересом, то, по крайней мере, пониманием того, что этот интерес оправдан), – эти десять минут стоили сцены. Ей надо было поведать ему тысячу разных разностей, с которыми она столкнулась, а у него, в свою очередь, были для нее заготовлены тысяча ответов и тысяча вопросов, однако это не помешало им некоторое время сидеть неподвижно и молча на своих кожаных табуретах, пока они вдруг не заговорили одновременно и одновременно умолкли, как в худших американских комедиях. Они потеряли лишние тридцать секунд, уступая друг другу слово, и наконец именно Жюльен пустился во весь опор, начав экзальтированный монолог:
– Что нам делать, Кларисса?.. Вы ведь не отправитесь с этим человеком по прибытии в Канны? Вы ведь меня не бросите? Это смешно… Знаете, лучше сказать ему обо всем сразу!.. Может быть, вы хотите, чтобы об этом сказал я? И тогда я сочту своей обязанностью сказать ему об этом, если вы этого сделать не можете… Если ты этого сделать не можешь, – повторил он, нежно глядя на нее, отчего она ощутила небывалый прилив сил.
Улыбка Жюльена была улыбкой человека, по-настоящему нежного, человека, по-настоящему доброго; Кларисса впервые ощутила притягательность столь простого свойства, как доброта. Лучащиеся добротой глаза этого полузнакомого человека, ее возлюбленного, давали ей именно то, в чем ей отказывал взгляд Эрика: уверенность, что ее принимают безоговорочно такой, как она есть, что она любима, а не судима постоянно неким верховным существом. В конце концов, возможно, Эрик просто-напросто ее не любит, возможно, он ничего и не желает, как только развестись с ней… Возможно, его обрадует, что Жюльен попросил ее руки, несмотря на всю экстравагантность подобной ситуации?.. Однако Кларисса великолепно понимала, что все обстоит не так просто, и чем больше взгляд Жюльена, его желание убеждали ее, что она красива (красива без пошлости), что она имеет право на свободу и счастье, тем яснее она отдавала себе отчет в том, что поведение Эрика необъяснимо. Она осознала – без всякого гнева, – что ее буквально держат взаперти и навязывают негативный взгляд на себя самое, что к ней относятся не только без малейшего снисхождения, но и попросту агрессивно. И чем она ему так досадила, разве что своим богатством? Именно об этом и говорил Жюльен. Но ей не хотелось копаться в этом, подступаясь к теме денег, она опасалась увязнуть в ней, словно в малярийном болоте. Она знала, она была уверена в том, что, если Жюльен заговорит с Эриком или если Эрик узнает от других, до чего они договорились, последствия будут ужасными… как для Жюльена, так и для нее. И пусть даже нежный взор Жюльена ее разуверяет, удовлетворяет ее чувственный голод, ей становится не по себе, стоит ей только вообразить, как Жюльен будет противостоять изощренным и хладнокровным ходам Эрика, которые она знает досконально.
– Ничего не говори, – умоляла она. – Прошу тебя, ничего пока что не говори. Подожди… подожди до конца круиза… На этом судне, где все вместе и все все знают, это будет ужасно до потери сил… Я не смогу убежать от Эрика. Я смогу убежать от него только на твердой земле, и опять-таки я не уверена в том, что он не вернет меня силой тем или иным способом, – заключила она с веселой улыбкой и даже с легким смешком, от чего Жюльен на мгновение оторопел, и тут Эдма Боте-Лебреш, протянув из-за его плеча руку, чтобы забрать со стойки бара орешки, тем самым словно поинтересовалась причинами столь неуместного смеха.
– Дорогая моя Кларисса, – проговорила Эдма, – вы позволите мне занять ваше место подле месье Пейра? Ваш муж приближается сюда семимильными шагами, эдакий Отелло… Он уже был бы здесь, если бы Чарли не перехватил его по пути и не начал ему рассказывать историю с телексом.
И, пересадив Клариссу на свой табурет по правую руку от Жюльена, Эдма устроилась на табурете слева от него и завела оживленную беседу, заставив его тем самым повернуться спиной к Клариссе, а та, в свою очередь, обернулась к Дориаччи, улыбающейся и все понимающей.
– А знаете, месье Пейра, – заявила Эдма «с очаровательной улыбкой», как отметил про себя Жюльен, знаете ли вы, что с самого начала круиза я стараюсь изо всех сил вам понравиться?.. То я вам подмигну, то я на вас посмотрю, то я вам поддакиваю, то я смеюсь вместе с вами, в общем, чего я только не делаю… Я выставляю себя смешной, и все безответно… Я чувствую себя до бесконечности униженной и грустной, месье Пейра…
Жюльен, взбудораженный последними словами Клариссы, сделал над собой сверхусилие, чтобы понять, о чем с ним разговаривают, и когда его усилие увенчалось успехом, смущение его только удвоилось. Он понял смысл маневра Эдмы, но счел за благо как для себя, так и для нее не показывать этого. То, что она высказывалась столь откровенно, привело его в ужас (на самом деле его всегда ужасала мысль, что он может унизить кого бы то ни было, а особенно женщину).
– Но ведь, – проговорил он, – я даже не думал… я даже не думал, что это обращено ко мне… В конце концов, если вы так полагаете…
– Не валяйте дурака, – проговорила Эдма, все еще улыбаясь, – не валяйте дурака и не врите. На самом деле я за вами ухаживала, месье Пейра, но я за вами ухаживала в прошедшем времени. Мне просто хотелось дать вам понять, что если бы мы с вами путешествовали на этом судне лет двадцать назад или даже десять, я выбрала бы именно вас, если бы на то было ваше согласие, чтобы изменить месье Боте-Лебрешу. Вам это покажется странным, но даже в его окружении я находила мужчин, достаточно привлекательных, чтобы в них влюбиться. И я испытывала влечение именно к вашему типу мужчин, и это влечение не исчезло и не исчезнет, пока, конечно, не исчезну я сама… Это восхищение чисто платоническое, уж поверьте, это привязанность, преисполненная сожалений, зато сотканная из счастливых воспоминаний, которые я вам и предлагаю…
Голос у нее внезапно стал чуточку грустным, и Жюльену стало стыдно, стыдно за свои задние мысли, за все эти недомолвки. Он взял руку Эдмы и поцеловал ее. А подняв глаза и обернувшись, он встретился с ироническим, презрительным, почти откровенно оскорбительным взглядом Эрика Летюийе, сидевшего по другую сторону от Клариссы. Они уставились друг на друга, и Жюльен подался в сторону Эрика, слегка коснувшись Клариссы, которая глядела прямо перед собой.
– Вы что-то мне сказали? – спросил он у Эрика.
– Да никогда в жизни! – ответил Эрик возмущенно, как будто сама эта возможность представлялась ему чем-то постыдным.
– Значит, мне показалось, – произнес Жюльен спокойным голосом.
И между ними, как между двумя злыми собаками, разлилась некая тяжелая пустота. Остановилось время, воцарилась свистящая неподвижность, признак ненависти. Как обычно, спас положение Чарли, захлопав в ладоши и закричав: «Hello, people!»[5] – немного в нос. Все тотчас же повернулись в его сторону, а двое соперников какое-то время продолжали зверски глядеть друг на друга, пока Эдма не прижала руку к глазам Жюльена, сказав: «Цыц!», словно это он болтал без умолку, и заставив его повернуться в сторону Чарли.
- Ангел-хранитель - Франсуаза Саган - Современная проза
- Слезинки в красном вине (сборник) - Франсуаза Саган - Современная проза
- По ту сторону (сборник) - Виктория Данилова - Современная проза
- Библиотекарша - Людмила Анисарова - Современная проза
- Кто стрелял в президента - Елена Колядина - Современная проза
- Жутко громко и запредельно близко - Джонатан Фоер - Современная проза
- Пути памяти - Анна Майклз - Современная проза
- Девушки, согласные на все - Маша Царева - Современная проза
- Как Сюй Саньгуань кровь продавал - Юй Хуа - Современная проза
- Скажи ее имя - Франсиско Голдман - Современная проза