Ловец во ржи - Джером Дейвид Сэлинджер

ней всякое желание и все такое. Это на самом деле ужас, как портит мою половую жизнь. Ух, как портит.

– Разумеется, господи боже. Я говорил тебе в прошлый раз, что тебе нужно.

– В смысле, обратиться к психоаналитику и все такое? – сказал я. Это он мне и предлагал. У него отец психоаналитик и все такое.

– Это тебе решать, господи боже. Меня не касается, как ты нафиг поступишь со своей жизнью.

Какое-то время я сидел молча. Я думал.

– Допустим, я пойду к твоему отцу, чтобы он провел надо мной психоанализ и все такое, – сказал я. – Что он будет со мной делать? В смысле, что он со мной сделает?

– Нефига он с тобой не сделает. Он просто поговорит с тобой, и ты с ним поговоришь, господи боже. Между прочим, он бы помог тебе признать твои поведенческие модели.

– Чего?

– Поведенческие модели. В твоем поведении есть… Слушай. Я не стану читать начальный курс по психоанализу. Если тебе интересно, позвони ему и договорись о встрече. А если – нет, не звони. Мне, откровенно говоря, все равно.

Я положил руку ему на плечо. Ух, как я поражался на него.

– Ты настоящий друг, сукин ты сын, – сказал я ему. – Ты это знаешь?

Он посмотрел на свои часы.

– Пора рвать когти, – сказал он и встал. – Рад повидаться.

Он подозвал бармена и сказал подать ему счет.

– Эй, – сказал я, когда он уже собрался дать деру. – А с тобой отец проводил когда-нибудь психоанализ?

– Со мной? Почему ты спрашиваешь?

– Ни почему. Так, проводил? Или как?

– Не совсем. Он меня подкорректировал до некоторой степени, но в глубоком анализе не было необходимости. Почему ты спрашиваешь?

– Ни почему. Просто интересно.

– Что ж. Не напрягайся, – сказал он. Он оставил чаевые и все такое, и собрался уходить.

– Пропусти еще стаканчик, – сказал я ему. – Пожалуйста. Мне адски одиноко. Кроме шуток.

Но он сказал, что не может. Сказал, что уже опаздывает и ушел.

Старина Люс. Он определенно был занозой в жопе, но словарь у него был богатый, это точно. Самый богатый из всех вутонских ребят, когда я там учился. Нас тестировали.

20

Я сидел там, пьянел и ждал, когда покажутся старушки Тина и Жанин со своим номером, но их все не было. Вышел голубоватый тип с волнистыми волосами и сыграл на пианино, а затем вышла эта новенькая крошка, Валенсия, и запела. Пела она так себе, но получше, чем старушки Тина и Жанин, и песни были хотя бы хорошие. Пианино стояло рядом с самым быром, где я сидел и все такое, и старушка Валенсия стояла практически рядом со мной. Я как бы прожигал ее взглядом, но она притворялась, что даже не видит меня. Я бы наверно не стал этого делать, просто чертовски напился. Когда она допела, она так быстро дала деру, что я даже не успел пригласить ее пропустить со мной стаканчик, так что подозвал старшего официанта. Сказал ему спросить старушку Валенсию, не пропустит ли она со мной стаканчик. Он сказал, что спросит, но наверно даже не передал ей моих слов. Люди никогда не передают ваших слов.

Ух, и засиделся же я в этом баре – чуть не до часу ночи, и напился как свинья. В глазах двоилось. Но, что я держал в уме, это что нельзя позволять себе никакого, блин, ухарства, ничего такого. Я не хотел, чтобы кто-то заметил меня или вроде того, или спросил возраст. Но в глазах так и двоилось. Когда же я по-настоящему напился, я снова принялся придуриваться насчет пули в кишках. Я был единственным парнем в баре, у кого пуля в кишках. Все время совал руку под пиджак, к животу и все такое, чтобы кровь не закапала тут все. Не хотелось, чтобы кто-нибудь понял, что я ранен. Я от всех утаивал, что я – раненый сукин сын. В итоге, чего мне захотелось, мне захотелось звякнуть старушке Джейн и узнать, не дома ли она. Так что я заплатил по счету и все такое. Затем вышел из бара и пошел к телефонам. Руку из-под пиджака я не вынимал, чтобы кровь не капала. Ух, и напился я.

Но, когда я забрался в эту телефонную кабинку, я уже был не в настроении звонить старушке Джейн. Наверно, был слишком пьян. Так, я что сделал, я позвонил старушке Салли Хейс.

Пришлось раз двадцать набирать прежде, чем попал, куда надо. Ух, в зюзю нализался.

– Зрасьте, – сказал я, когда кто-то взял чертову трубку. Я как бы прокричал это – до того был пьян.

– Кто это? – сказал такой холодный женский голос.

– Это я. Холден Колфилд. Салли позовите, пжалста.

– Салли спит. Это бабушка Салли. Почему ты звонишь в такой час, Холден? Ты знаешь, сколько времени?

– Ага. Хочу Салли кое-шо сазать. Очь важно. Панимите ее.

– Салли спит, молодой человек. Звоните ей завтра. Доброй ночи.

– Разудите ее! Эй, разудите. Ну-ка.

Затем раздался другой голос.

– Холден, это я, – сказала старушка Салли. – Что у тебя за важное дело?

– Салли? Это ты?

– Да… не кричи. Ты пьян?

– Ага. Слушай. Эй, слушай. Я приду в сочельник. Окей? Подрезать тебе чертову елку. Окей? Эй, окей, Салли?

– Да. Ты пьян. Иди спать. Ты где? Кто с тобой?

– Салли? Я приду и подрежу тебе елку, окей? Эй, окей?

– Да. А сейчас иди спать. Где ты? Кто с тобой?

– Никто. Я и сам с усами, – ух, я и напился! Я все еще держался за кишки. – Меня достали. Банда Роки достала меня. Ты это знаешь? Салли, ты это знаешь?

– Не слышу тебя. Иди уже спать. Мне надо идти. Позвони завтра.

– Эй, Салли! Ты хочешь, шоб я тебе елку подрезал? Хочешь, да? А?

– Да. Доброй ночи. Иди домой и ложись спать.

И она положила трубку.

– Добночи. Добночи, Салли, детка. Салли, милая, любимая, – сказал я. Представляете, насколько я был пьян? Потом тоже повесил трубку. Наверно, она только что пришла домой со свидания. Я представил ее где-нибудь с Лантами и им подобными, и с этим андоверским придурком. Все они плавали кругами в чертовом заварном чайнике и говорили друг другу изысканную чушь, сплошное очарование и показуха. Господи боже, зачем я только позвонил ей? Когда я пьяный, я сам не свой.

Какое-то время я оставался в чертовой телефонной кабинке. И все держался за телефон, чтобы не отрубиться, вроде того. Сказать по правде, самочувствие у меня было