Даль - Владимир Порудоминский

С мая того же года Даль — чиновник особых поручений при оренбургском военном губернаторе (в документах это событие названо «О переименовании доктора Даля в коллежские асессоры»). Даль говаривал, что нашел в Оренбурге «кусок хлеба», но тут перемену в жизни «куском» не измерить: шутка ли — из докторов в чиновники, из столицы едва не на край света; тут (Даль шахматы любил) ход сразу через всю доску, и, если не пешка в ферзи, ходом этим бедный офицер превращался на другой стороне доски в ладью.

Даль говаривал: «Хороша и честь и слава, а лучше того каравай сала»; в Оренбурге он больше, чем «кусок хлеба», он «каравай сала» нашел. В старости он писал, что «всегда мечтал посвятить себя с 60-ти лет одному этому делу», то есть составлению словаря своего. «Я откладывал ежегодно все остатки и заработки и теперь этим могу жить». Писать и не служить Даль до пенсионных годов не рискнул; «писать» (заниматься литературой и словарем) легче и лучше было с «куском хлеба» в Оренбурге, — кто знает, не зависело ли решение Даля от того, что Пушкин «горячо поддерживал это направление» его.

Может быть, и в Оренбург Даль попал не без совета — может быть даже, не без помощи — Пушкина. Оренбургским военным губернатором за три недели до «переименования» Даля из докторов в асессоры был назначен Василий Алексеевич Перовский, человек в петербургском «свете» хорошо известный, Василий Алексеевич был другом Жуковского — возможно, поэт успел его с Далем познакомить; возможно, Василию Перовскому не только Даль, но доктор Даль был нужен: генерала Перовского мучила рана в груди, полученная в 1828 году под Варною (генерал и лекарь были на одной войне), Жуковский мог Даля и Перовского познакомить, но считать, что Перовский «взял» к себе Даля по просьбе Жуковского, не имеем права: весной 1833 года поэт не возвратился еще из-за границы. Кто-то ведь просил Перовского за Даля. Очень вероятно, что главным ходатаем выступил старший брат Перовского — Алексей Алексеевич, автор известных романов и повестей, писавший под псевдонимом «Антоний Погорельский». Даля связывали с Погорельским общие литературные и научные интересы; Перовский-старший не только писатель, но видный чиновник, к тому же и ученый, член Общества испытателей природы, мог по достоинству оценить разносторонние способности и образованность ординатора военно-сухопутного госпиталя и автора «Русских сказок». Но и Пушкин с Василием Перовским весьма коротко знаком — на «ты»; он тоже мог замолвить словцо за Даля.

Перовский, адъютант государя в прошлом, друг государыни, с непостижимой скоростью и настойчивостью (по тогдашней волоките — молниеносно!) Даля себе отхлопотал и, наверно, с ним вместе выехал бы в Оренбург, но Даль на месяц задержался в столице по немаловажной причине — женился. Женой его стала «девица Юлия Андре», «родная внучка учителя Петропавловской школы Гауптфогеля», по собственному Даля разъяснению. Нам оно ничего не разъясняет — ни Андре, ни Гауптфогель, ни Петропавловская школа, а ведь были, наверно, какие-то «ниточки», не просто так Даль слова «нагородил», были «ниточки» — затерялись. Не станем их нащупывать — про Юлию Даль (Андре) разговора у нас не будет; чтобы заполнить «пустоты» Далева жизнеописания, приведем отрывок из дневника современницы: «Мадам Даль мила как нельзя более, миньятюрная, голосок тоненький, звонкий; ну точно колибри…» Маленькая (тяготение к противоположному?) мадам Даль родила сына и дочь, пела вместе с мужем русские песни и безвременно умерла через пять лет после свадьбы.

Даль, едва женился, тотчас отправился в Оренбург; прибыл туда в середине июля, немедленно послан был Перовским по губернии (об этой поездке еще говорить придется), сразу все «ухватил», «зацепил знанья», оказался в губернских делах едва не более старожилов осведомлен — и снова в путь… вместе с Пушкиным.

2

Пушкин, по словам Даля, прибыл в Оренбург «нежданный и нечаянный и остановился в загородном доме у военного губернатора В. Ал. Перовского, а на другой день я перевез его оттуда…». За этим «перевез его оттуда» следует обычно примечание: перевез-де в городскую квартиру Перовского. Но вот один из исследователей[44] рассказывает, будто в печатных текстах пропуск, будто в рукописи Даля: «Перевез его оттуда к себе». Правда, исследователь тут же добавляет осторожно: «Сообщение Даля, что он перевез Пушкина к себе, надо понимать не в том смысле, что Пушкин вообще переселился к Далю. Видимо, он просто посетил Даля, побыл у него некоторое время, а затем хозяин и гость отправились в свою «экскурсию» по городу и его окрестностям». Что Пушкин «просто посетил Даля», было известно и до обнаружения этого «к себе», но также известна запись рассказа Даля, сделанная Бартеневым: «…В доме генерал-губернатора поэту было не совсем ловко, и он перешел к Далю; обедать они ходили вместе к Перовскому». В сочетании с новонайденным «к себе» свидетельство звучит определеннее.

Пушкин «прибыл нежданный и нечаянный» 18 сентября. Он путешествовал стремительно: 17 августа выехал из Петербурга, 20-го был в Торжке, 21-го — в Павловске, 23-го — в Яропольце, 25-го — в Москве (прожил здесь несколько дней), 2 сентября он уже в Нижнем Новгороде, с 5-го по 8-е — в Казани, 10-го — в Симбирске (отсюда ездил в имение братьев Языковых — оно в шестидесяти пяти верстах от города; поэта Николая Языкова дома не застал и вместо записки алмазным перстнем вырезал свое имя на оконном стекле), из Симбирска он выезжал дважды (заяц перебежал ему дорогу — «дорого бы дал я, чтобы быть борзой собакой; уж этого зайца я бы отыскал», — на третьей станции не оказалось лошадей, он вернулся), наконец 18 сентября он достиг цели — прибыл в Оренбург.

В конце июля он просил разрешить ему поездку. Мордвинов (все тот же Мордвинов) спрашивал: «Его величество… изъявил высочайшую свою волю знать, что побуждает Вас к поездке в Оренбург и Казань?..» Пушкин отвечал уклончиво: «Это роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани…» Едва получив высочайшее дозволение, он тронулся в путь немедля. Пугачев («мой герой») манил его — уже в Нижнем Новгороде, Васильсурске и Чебоксарах, в Казани и Симбирске («Синбирске») он разыскивал и расспрашивал стариков, очевидцев восстания; 16 сентября он переправился у Самары на левый берег Волги — ноздри его шевельнулись, почуя принесенный встречным ветром дымок пугачевского стана, в ушах тихо звучал слышанный где-то напев разбойничий, вместе печальный и удалой. Пугачев манил его, и манила свобода: государь Пушкину четыре месяца свободы отвалил, дозволил оставить занятия, на поэта «возложенные», Пушкин в дальний путь не только Пугачеву навстречу — навстречу свободе бросился; вырвался орел из вороньего стана, мчался стремительно (успевая, однако, все, что надо, не столько записывать, сколько замечать, порами вбирать. «Здесь я возился со стариками современниками моего героя, объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону» — это жене из Казани, но записей немного; материал для «Истории Пугачева» легко ложился на сердце, тотчас схватывался, обнимался умом, осмыслялся). Пушкин мчался, обгоняя секретные предписания, в которых (цена воли государевой, государем данной воли!) указывалось, что с ним, с Пушкиным, по его прибытии в то или иное место делать надо. (Через месяц после отъезда Пушкина из Оренбурга туда пришло «Дело № 78. Секретное»: «Об учреждении тайного полицейского надзора за прибывшим временно в Оренбург поэтом титулярным советником Пушкиным».) Впрочем, одна бумага Пушкина догнала: негласное предупреждение, посланное нижегородским военным губернатором оренбургскому, о том, что-де литературные занятия — только предлог, на самом же деле титулярному советнику Пушкину приказано обревизовать секретно действия оренбургских чиновников; отсюда началась, кажется, идея «Ревизора», которую Пушкин подарил потом Гоголю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});