Даль - Владимир Порудоминский

— Сказка сказкой, — говорил Пушкин, перелистывая «Пяток первый» Казака Луганского, — а язык наш сам по себе…

В сказках «Первого пятка» он именно то увидел, что Даль хотел показать, — образцы народных сокровищ.

— Что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото!..

Открывал книгу с начала, с конца, где придется. Радостно посмеиваясь, перебирал вслух низанные Далем ожерелки из чудесных слов и пословиц. Приговаривал, смеясь: «Очень хорошо»; иные отчеркивал острым и крепким ногтем. Вдруг замолчал, захлопнул книгу, положил ее на подлокотник; откинулся на диване, разбросав руки, — одна на подлокотнике, другая вдоль спинки. Глядя мимо Даля, залетел куда-то мыслью.

— Однако, надо нам выучиться говорить по-русски и не в сказке…

Даль подхватил, что-то пытался сказать о «Борисе Годунове» и «Повестях Белкина», он еще не знал ничего об «Истории села Горюхина», не знал, что на рабочем столе Пушкина лежит рукопись «Дубровского» — уже появились на свет и заговорили по-своему и старый кучер Антон, и Архип-кузнец. Пушкин изредка прерывал Даля быстрыми замечаниями: Даль всякий раз удивлялся — именно это вертелось у него самого на уме, да не находил слов, чтобы высказать точно.

Пушкин сказал:

— Ваше собрание не простая затея, не увлечение. Это еще совершенно новое у нас дело. Вам можно позавидовать — у вас есть цель. Годами копить сокровища и вдруг открыть сундуки пред изумленными современниками и потомками!

…Шел снег. Петербургский, мокрый, шел вдоль проспектов. Даль поднял ворот (только нос торчит), навстречу ветру понесся по Гороховой. «Вам можно позавидовать — у вас есть цель». Каково! Искал рукавицы, а они за поясом. Искал коня, а сам на нем сидит. Даль не заметил, как отмахал полквартала не в ту сторону. Ну и дела! Лапти растеряли, по дворам искали: было пять, а стало десять…

8

Сам Даль вспоминал про первую встречу с Пушкиным: «Пушкин по обыкновению своему засыпал меня множеством отрывчатых замечаний, которые все шли к делу, показывали глубокое чувство истины и выражали то, что, казалось, у всякого у нас на уме вертится и только что с языка не срывается. «Сказка сказкой, — говорил он, — а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать, — надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!»

Много, много сказано — и все же до боли мало: как хотелось бы подробностей, тех драгоценных крупиц, которые приходится у других собирать или, того более, додумывать.

А что мы еще от самого Даля знаем? Запись с его слов в тетради историка Бартенева: «Пушкин живо интересовался изучением народного языка, и это их сблизило. За словарь свой Даль принялся по настоянию Пушкина»?.. Важно, необыкновенно, но опять до чего коротко!

Мельников-Печерский пылко утверждает, будто «Пушкин был в восхищении» от Далевых сказок. Но имеем ли право безоговорочно верить Мельникову-Печерскому?.. «Пяток первый» Пушкину, должно быть, понравился: дело новое, важное и для Пушкина дорогое: Даль один из первых задумал подарить читателю сказки (пока приноровленные, разукрашенные). Однако чтобы Пушкин был от них в восхищении!.. Пушкин, когда пришел к нему Даль, был уже не только великий поэт, прозаик, драматург, но и сказочник. Народная сказка под его пером становилась литературой, поражавшей проникновенной народностью. Осенью, когда познакомился он с Далем, занимался Пушкин «Словом о полку Игореве», горячо отстаивал подлинность древнего эпоса. Гениальная мысль Пушкина так далеко залетала, куда лишь десятилетия спустя добрались пытливые умы ученых, — Пушкин за горизонт заглядывал, угадывал, как сказали бы теперь, «сверхзадачу»: «Мы желали бы с благоговением и старательно… воскресить песнопения баянов, сказки и песни веселых скоморохов… Нам приятно было бы наблюдать историю нашего народа в сих первоначальных играх творческого духа».

Пушкин вряд ли мог восхищаться содержанием «Русских сказок» Казака Луганского («переложенных», «приноровленных», сочиненных «на манер»). Вряд ли мог Пушкин восхищаться «складом речи» Казака Луганского — по собственным словам автора, затейливым и непростым. Да ведь и сам Даль это подтвердил, слова Пушкина передавая: «Сказка сказкой, а язык наш сам по себе…» Это же почти пренебрежительно — «Сказка сказкой»! Бог с ними, дескать, со сказками, но вот язык — не Далев язык, не «ваш», — а язык наш сам по себе. Даль писал вскоре (мы говорили уже об этом), что не сказки были ему важны, а русское слово, сказка была поводом и предлогом показать собранные запасы, — Даль мог быть доволен. Пушкин понял его; если восхищался, то обилием накопленных слов и пословиц («поговорок»).

«Под влиянием первого пятка сказок Казака Луганского он написал лучшую свою сказку — «О рыбаке и золотой рыбке», и подарил Владимиру Ивановичу ее в рукописи с надписью: «Твоя от твоих! Сказочнику казаку Луганскому — сказочник Александр Пушкин», — утверждал Мельников-Печерский. Никогда! Про «Сказку о рыбаке и рыбке» речь впереди, но здесь и доказывать не надобно — довольно «Сказку о рыбаке и рыбке» с любой Далевой из «Пятка первого» сопоставить. «Под влиянием»! Но у Пушкина за плечами и «Балда», и «Салтан», и незаконченная «Медведиха». А коли подарил — «сказочнику сказочник», то, быть может, правы те, кто полагает, что не простой подарок — урок: «наглядный пример того, как следует пересказывать народные сказки» (по словам ученого).

«Сказка сказкой, а язык наш сам по себе…» Пушкин поддержал Далево увлеченное собирательство; может быть, придал ему толк, смысл, значение, которых сам Даль до поры не осознавал («За свой словарь Даль принялся по настоянию Пушкина»), — вот чем знакомство и встреча их для нас всего дороже. «Я не пропустил дня, чтобы не записать речь, слово, оборот на пополнение своих запасов», — писал Даль на закате дней. И дальше: Пушкин «горячо поддерживал это направление мое».

ДОРОГАМИ ПУГАЧЕВА

1

И вот снова встреча, а всего их было три — не по дням и не по часам, — три встречи-монолита (Даль говорил: «каменища»); и вот снова встреча — не в доме на углу Гороховой и Большой Морской, не на «пятнице» у Одоевского, не у Плетнева: чтобы стать этой новой встречи Даля с Пушкиным свидетелями, нам придется из осени 1832 года перешагнуть сразу в осень 1833-го, со столичных проспектов — в далекую Оренбургскую губернию. 19 сентября 1833 года Даль и Пушкин ехали из Оренбурга в Бердскую слободу, бывшую пугачевскую ставку, или, как говорится в «Капитанской дочке», «пристанище».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});