Запасной инстинкт - Татьяна Устинова

– Как она выглядела? – перебил Троепольский. Жить ему не хотелось. Сигарета отвратительно воняла.

– Кто? А, девушка эта? Да хорошо. Такая приличная, ничего не скажешь, на прошмандовку не похожа. Ну, в джинсах, конечно, и тут у ней так сделано красиво, как будто прошито, что ли, ну, сумка такая на плече, не маленькая, но такая… коричневая.

– Блондинка или брюнетка?

– А она в капюшоне была. На куртке капюшон пришит, и она его на голову натянула. Не разобрать там, брюнетка или блондинка. Зато в очках.

– А… во сколько она приходила?

– Да вы что? Смеетесь? Откуда я знаю, во сколько-то? У меня время не казенное, а личное, я на часы просто так каждую минуту смотреть не должна, и мужик у меня спал.

– Ну, хоть вечером или днем? Или утром?

– Ну, к вечеру ближе, конечно. Темнело уже так… смерклось почти. Но еще до игры, в которую Галкин играет.

– Какой Галкин? – не понял Троепольский.

– “Как стать миллионером”, – ответила Натали таким тоном, словно Троепольский только что признался ей, что никогда в жизни не слышал о существовании азбуки. – Максим Галкин ее ведет, мой любимый! Он мне автограф однажды дал, вот тут он у меня…

И она вскочила с дивана, чуть не снесла столик и метнулась к секретеру, но Арсений Троепольский меньше всего в данный момент своей жизни был расположен смотреть автограф Максима Галкина.

– У нас рядом клиника ветеринарная, – тараторила Натали, – а прямо за ней пончики продают и пирожки разные, мы с девчонками по очереди бегаем, на обед взять чего-нибудь, и в тот раз я побежала, а он прямо подъехал, и машина какая! Я такую не видала никогда. Ну, остановилась посмотреть, я же не знала, что это он-то подъехал, а так остановилась, потому что машина, и вижу – он! Собаку свою привез, в ветеринарку-то! А собака! Такая чудная, вся в складках, как будто шкуры у нее больше, чем надо, а тела меньше. Я погладить ее хотела, а он сказал – автограф дам, а гладить не дам, потому что она маленькая еще. И дал! Вот поглядите, написано – “Наташе от Максима на память”. И роспись. Наташа – это я, потому что он не знает, что правильно меня звать Натали, а сказать я ему не успела…

– Ничего, в следующий раз скажете, – пробормотал Троепольский.

– …ну вот, а Максим – это он. Мы ксерокс сделали и в ординаторской повесили, и мне не верит никто, что он сам мне написал!

– А во сколько она начинается, эта ваша миллионерская игра?

– В восемь, – обиженно сказала Натали и опять сунула ему под нос автограф. Клетчатый листочек был заботливо обернут папиросной бумагой.

– В восемь, – повторил Троепольский.

В восемь уже приехала милиция, и майор Никоненко, изображавший деревенского дурачка, уже прикидывал, не упечь ли ему Троепольского в кутузку.

Значит, Полька. Девушка в очках и джинсах. Полька приходила тем вечером к Феде, ошиблась квартирой, как и он сам.

Значит, Полька.

Но почему?! И зачем?! Зачем?!

– А… больше никто не приходил?

– Так вы приходили!

– Это я знаю. Только та девушка и я. Больше никого не было?

– А что? Мало?

– Да не мало!

– Не было никого!

– Спасибо, – поблагодарил вежливый Троепольский, которому больше всего на свете хотелось чем-нибудь бросить в алюминиевую шашку, которая болталась посреди квадратного ковра. Например, утлым столиком на колесах – так, чтобы все разбилось, разлетелось, ударило по стенам, как взрывной волной. И чтобы темные чары разлетелись в голове, и все стало, как было до сегодняшнего дня, когда он понял, что она утащила у него из квартиры договор, и не сказала ему ни слова, и посмела быть такой, как раньше!

Зачем она к нему приезжала? Чтобы убить? Ударить по голове, так чтобы череп почти раскололся надвое?! Зачем?!

– Если я покажу вам фотографию этой… женщины, вы ее узнаете?

– Какой женщины?

– Которая к вам приходила?

– Да узнает, узнает, – неожиданно вступил Вова, – она у нас, как собачка сторожевая, всех знает, все видит. Давай. Где фотография-то?

Но у Троепольского не было с собой Полькиной фотографии. У него вообще не было никаких фотографий. Прошлое его не интересовало, а фотографии бывают только в прошедшем времени.

Он выбрался от Вовы, Натали и Максима Галкина, засевших в одной квартире, и побрел по лестнице пешком, потому что у него не было сил ждать лифта, и он представить себе не мог, что сейчас окажется один, в тесной пластмассовой клетке, и ничего не останется, только биться головой о запакощенные пластиковые стены и двери – а как же иначе?..

Все сходится. Шарон Самойленко сказала ему, что Полина приехала вечером, а за собакой Гуччи он отпустил ее утром – времени хватило бы, чтобы слетать в Нью-Йорк! Сизова тоже не было на месте, а Троепольский был уверен, что тот на работе.

Что они все с ним делают?! И за что ему это?!

Стало совсем темно, и, когда Троепольский открыл подъездную дверь, оказалось, что мокрый снег летит с близкого неба, а все кругом уже бело, и не видно ни людей, ни крыш, ни машин, и собственная рука с сигаретой теряется в снежной пляске, и во всем этом, правда, было что-то от конца света.

Давно пора купить машину. Сейчас забрался бы в теплое, сухое, уютное нутро, включил печку, уселся, нахохлившись, как воробей, но от того, что машина защищала бы его со всех сторон, окружая железным непробиваемым панцирем, он, может быть, успокоился бы чуть-чуть, перестал ждать катастрофы и все думать – господи, почему ты ничем мне не помог, я же тебя просил!

Сигарета пахла как-то странно, и он, вдруг взглянув на нее, неожиданно обнаружил, что она… розовая. У него отродясь не было никаких… розовых сигарет. Он полез в карман, извлек квадратную твердую пачку и посмотрел.

Ну, конечно. “Собрание”.

Сигареты Полины Светловой. Она оставила их у него в квартире, а он утром прихватил. Розовая – это еще что! Там есть еще зеленые, фиолетовые и желтые, радуга-дуга просто!

Тут неожиданная мысль поразила Троепольского. То есть на самом деле поразила, как поражает удар молнии. Кажется, он даже слышал этот самый удар где-то над головой. Приставив ладонь козырьком к глазам, чтобы как-то защититься от снега, который лепил в лицо, он посмотрел вверх, а потом побежал в соседний подъезд. Дверь была открыта, кодовый замок не работал.

Как только разошлись двери лифта, он кинулся к банке с окурками, которая была прикручена проволокой к прутьям лестницы. На Федину дверь с белой бумажкой, наклеенной поперек, он старался не смотреть.

Из банки отвратительно воняло, и слой окурков казался утрамбованным и плотным, но Троепольский, морщась от отвращения, все-таки раскопал его. Вряд ли кто-то на этой лестничной площадке регулярно покупал “Собрание”, сорок пять рублей пачка. Полина, если тут все-таки была именно она, вполне могла и не курить на лестнице, но, скорее всего, курила, она всегда много курит, когда нервничает, а тогда она, конечно, нервничала, потому что вряд ли возможно не нервничать, когда собираешься сделать то, что собиралась сделать она…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});