Узкий путь - Михаил Литов

Она стояла, расставив ноги, сложив руки на животе, и с колючей усмешкой смотрела ему в глаза. Сироткин смущенно пробормотал:

- Еще не все потеряно... Кто сказал, что наш праздник закончился?..

- О! - засмеялась Ксения. - Что касается меня, я точно ничего не потеряла, напротив, даже в двойном выигрыше. Море удовольствия! До чего же мне уютно. На счет бедной Марьюшки позубоскалить, узнать тут же, что ты в действительности собой представляешь... я перед вами, выходит, само совершенство!

Она говорила, а он лишь бессмысленно кивал в ответ, то ли вовсе не слушая, то ли удивляясь, что его в его отчаянии не пронять словами, сколько бы Ксения ни старалась наполнить их живостью. Пора было Ксении оставить друга в покое; сухо попрощавшись, она вышла. Ее настроение вдруг переменилось, новое отношение к случившемуся вытеснило из души пустое удовольствие от созерцания кувырков ближнего, попавшего в беду. Не все ли равно ей, как отразится визит Сладкогубова на положении Сироткина в фирме и как он будет смотреть в глаза коллегам? В конце концов это его дело, а ей лучше позаботиться о себе, о собственном душевном благополучии. Ее охватила жажда искренности, прямоты, тоска по жизни, в которой отсутствовало бы лукавство. Связи с внешним миром действуют так изощренно, и так запутывают все в душе, и так трудно выпутаться, освободиться. А освободиться, очиститься необходимо, жить в смятении и противоречиях тяжко и душно. Однако ее теперь заставляла страдать мысль, что жизнь, сама жизнь выставила ее на посмешище, когда она наивной девчонкой прибежала на свидание к человеку, которого знает с незапамятных времен и на любовные заигрывания которого никогда не отвечала. Несмываемо позорное чувство, что она подверглась обману и осмеянию, страшно давило на ее сердце. Горе и беда! Можно подумать, что кругом одни лжецы. А может быть, так оно и есть. Можно подумать, друзья, друзья ее шумной и острой юности, древние, как мир, задались целью наносить ей неизлечимые раны, ошеломлять, выбивать почву из-под ее ног, преподносить уроки жестоких измывательств над ее светлой верой, что и в зрелые годы можно сохранить юношескую открытость и свежесть, не заматереть в повадках хищника, эгоиста, фарисея. Да, судя по всему, они именно такой целью и задались.

Конечно, она горда и гордость поможет ей отвернуться от предавших ее, совладать с горечью потерь. Но не завлекли ли ее в ловушку прежде, чем она осознала, что с ней хотят сделать, не стоит ли она уже сейчас по колено в грязи? Или чревоточинка гнездится в ней самой? Или есть еще кто-то, о чьей нечистоплотности она не догадывается, но кто уверенно и нагло подталкивает ее к краю пропасти? Конюхов? Ксения шла по улице и беспомощно озиралась в поисках сигнала, что ей снится дурной сон, а в действительности ничто не угрожает. Она не знала, благодарить ли ей Бога, что Сладкогубов явился раньше, чем она уступила домогательствам Сироткина; безусловно, в той или иной мере она уступила бы; и, наверное, совершись такая уступка, все сложилось бы иначе, и Сладкогубов отнюдь не достиг бы своего поразительного успеха. Что же преподал ей этот урок? Она не знала. Если отбросить наносное и мимолетное, шелуху минутных раздражений и страстей, то правда вся состоит в том, что она человек одинокий и слабый, живущий без цели, без смысла, без дела, на которое достойно расходовались бы ее силы и способности. Ей, собственно говоря, пора в мир иной, на земле ей больше делать нечего. Пора ей хоть на шаг приблизиться к белоснежным вершинам, на которых толпятся образы замечательных русских женщин, сумевших вырваться из тисков мирской суеты и ступить на путь святости. Разве не сделалась для нее с давних пор идеалом Ксения Петербургская?

Между тем Сироткин, оставшись один, обнаружил себя в некой сфере, где все те глупости, о которых пишут в романах ужасов, внезапно стали миром и строем его жизни, его настроения, атмосферой, обволакивающей его душу и разум. Все вокруг обрело таинственность, строгость и напряжение, и он, оцепеневший, стоял в темноте, которая на самом деле была лишь ранними сумерками, между стенами и углами, скопившими неизъяснимый ужас, между окнами и дверьми, в которые заглядывали чудовищные рожи. С вожделением и страхом видел он в чаду своих фантазий, как в комнату входит Ксения, но другая, не та, что принялась бы вновь удивляться скоропостижной кончине его писательской карьеры и требовать объяснений, а подобная столбу огня и дыма, адская машина, карающий меч, ангел возмездия. Однако этого не происходило. И отныне оставаться бы ему всегда в одиночестве, ведь всякий гость будет не только свидетелем его позора и поражения, но и жертвой обмана, поскольку легко сказать и легко доказать, что обмануть он хотел всех, каждого, весь мир. А наедине с собой, себе он еще и сейчас вполне сносно растолковывал, что вовсе не желал причинить кому-либо зло.

Но как случилось, что он очутился среди таких обстоятельств? Разве нельзя было все предусмотреть? нельзя было предотвратить беду, когда в воздухе почуялась гроза? И нет никакой возможности сейчас поправить дело? Нет, концы с концами не сходились. Но внезапно они все же сближались, и возникало странное, до странности неодолимое, тягучее и грустное убеждение, что избежать беды нельзя было, а поправить дело невозможно. Из большого, как окно, пятна розоватого бодрящего света - такое бывает на сцене, когда хотят изобразить рассвет, восход солнца, - выглядывал отец, задумчиво поглаживал рукой подбородок и многозначительно усмехался. Пальцы у него, замечал Сироткин, теперь сущие детские трогательные пальчики, розовенькие, дамские, нежные и мягкие, девичьи, тонкие до прозрачности. Сироткин судорожно выходил из оцепенения и бегал по комнате, обхватив голову руками. Он надеялся сойти за одержимого, а уж сойдя за одержимого, он наверняка выпутается из передряги. Совесть обнаружила гнилую начинку, вывалила ее наружу, и получилась необходимость обходить стороной смрад разложения и брезгливо морщиться, зажимать нос, но была ли чиста совесть отца, когда он выдавал за свои чужие рассказы? Или с мертвых не спрашивают? Непостижимая история! Как вышло, что оба они, отец и сын, независимо друг от друга, преследуя разные цели, в конечном счете пустились на один и тот же обман? Это похоже на бред; такое впечатление, что обманули прежде всего их самих, кто-то сыграл злую шутку с ними.

Сироткин, остановившись, садился посреди комнаты на корточки с печальной миной на лице, свешивал голову на грудь и хотел сообразить, как сложилась бы его жизнь, не откройся подлог. Но вместо этого приходило понимание, что коль уж стряслось что-то досадное между ним и отцом, то должно было произойти и остальное, еще более скверное, потому что не надо было обманывать только что умершего отца, осквернять его память, а теперь уже никогда и никак не поправить дела. И тогда он вскрикивал: что же ты натворил, отец?! Он с живостью возносил под потолок визг загнанной в угол крысы, вспоминая, с каким сердитым лицом совал ему отец тетрадку и как яростно уверял, что им написаны рассказы, им сотворены, его талантом, его гением. А затем этот гневный, желчный, смешной, брызжущий слюной старик умер и вот приходит из царства теней, глядит и многозначительно усмехается. Невыносим обман! Коммерсант, которому грозила отставка, вскакивал и сжимал кулаки, окруженный нахальными призраками. Нет, он вовсе не собирался обвинять отца, свалить на него ответственность за свой крах, он хотел только выразить раздавившее его отчаяние, и еще - удивиться, что отец взял да выдал чужие рассказы за свои, и еще - внезапно вспомнить, что отец мертв, и словно лишь теперь осознать это, огорчиться и вздрогнуть, по-настоящему вдруг проникнуться всей мерой понесенной им утраты. Сын не отвечает за поступки отца. Сироткин отвечает за собственные прегрешения, а что его проступок некоторым образом сходен с проступком отца, это всего лишь забавная случайность, не увеличивающая и не уменьшающая его вину. Но Сироткин гордый, Сироткин возвысившийся, Сироткин идеальный готов обсудить возможность какой-то ответственности, в разумных пределах, и за грех отца. Не надо только обмана. Вон там опять возникновение... пятно, неверный зыбкий свет, многозначительная усмешка... Этого не надо! Зачем шутить с такими вещами? Ведь этого не может быть, и он никогда не поверит в натуральность... зачем же шутить столь бесчеловечно? Этого не надо. Это следует немедленно прекратить, иначе он возьмет обратно свои слова, свое обещание ответить по справедливости на все обращенные к нему вопросы. Он согласен вести честную игру, но терпеть насмешки. Этого он не потерпит. Надо прекратить, ибо всему есть мера. А у него есть терпение, которое не безгранично и может лопнуть. Если оно лопнет, он отвернется от спрашивающих и не ответит ни на один их вопрос, тогда хоть бейте его, режьте на куски, а он будет стоять на своем, не уступит, не проронит ни слова и умрет нераскаявшимся грешником. Поэтому не стоит испытывать его терпение. Лучше порешить все добром, миром и согласием.