Темная симфония - Кристи Фихан

Снаружи, за разноцветным бесценным витражным окном, шторм давно прошел, однако грозовые облака все еще плыли по небу, затемняя луну и пачкая звезды, отчего горгульи и другие крылатые создания, сидящие на карнизе и бойницах, казались темными и мрачными.

Антониетта чувствовала, как музыка поднималась в ней, неумолимыми, безжалостными эмоциями, бесконечным извержением вулкана. Она играла как заведенная, не в силах остановиться. Как вдруг почувствовала тяжесть его рук на своих плечах. Тепло его дыхания на своей шее. Прикосновение его губ к своим волосам. Ее пальцы замерли над клавишами пианино. Резкая тишина воцарилась после силы и энергии музыки. Палаццо мгновенно затихло в жутковатом шоке после часов страстной музыки.

Антониетта замерла на отполированной скамейке для пианино без единого движения, не в силах рискнуть поверить, что он здесь, с нею, что он пришел после всех этих долгих часов острого страха и горя. Сердце, казалось, прекратило биться у нее в груди, мир сузился до его рук. Жара его кожи. Тепла его дыхания. Биения его сердца. Ее сердце запнулось, уловило ритм его. И забилось в совершенной синхронности с ним. Антониетта развернулась, ее руки обвились вокруг его шеи, ее крик был заглушен его губами, слившимися с ее.

Байрон пробовал ее слезы, пробовал ее любовь и принятие. Его губы прошлись по ее лицу, глазам, запоминая высокие скулы, небольшую ямочку, и вернулись, чтобы пленить ее рот. В этом поцелуе был жар, огонь и потребность. Земля ушла у них из-под ног. Ее пальцы вцепились в его рубашку, отчаянно стремясь осмотреть его тело, «увидеть» подушечками своих пальцев. Это было едва ли не больше того, что она могла вынести, дожидаясь. Она почти разорвала материал, покрывающий его кожу, при этом целуя его в ответ, опустошая его рот, без слов говоря ему, в чем она нуждается.

Байрон передернул плечами и рубашка слетела прочь, открывая его грудь для исследования Антониетты. Она не могла перестать целовать его. Снова и снова, безумными, долгими, одурманивающими поцелуями. Кончики ее пальцев исследовали каждый дюйм его груди, каждую мышцу, его грудную клетку, узкую талию. Она нашла шрам, все еще грубый, но почти заживший, и в тревоге выдохнула в тепло его рта:

— Он чуть не убил тебя. Я думала, ты мертв, — она не могла говорить вслух, ее рот прошелся по его подбородку, вниз по его горлу к груди.

— Я же сказал тебе, что буду жить. Сожалею, что так напугал тебя, — он закрыл глаза, запрокинув голову, его пальцы сжались в ее волосах, когда она потянула за его брюки, отчаянно желая избавить его от них.

— Мне необходимо дотронуться до тебя, до каждого дюйма твоего тела, убедиться, что ты жив, что ты здесь, со мной. Я ни за что не хочу пережить подобное вновь! — ее язычок пробовал его. Гладкость его кожи, его вкус — все было важно для нее в том возбужденном состоянии, в котором она пребывала — смеси сексуального голода и сильных эмоций, Антониетте хотелось дотрагиваться до него, изучать и смаковать его.

— Как твое плечо? — его руки выпутались из ее волос, чтобы стянуть халат с ее плеч. Тот спланировал на пол нежной кучкой кружев. Тонкие лямочки ее ночной рубашки не мешали, тем не менее, он точно так же сдвинул и их, отчего ночнушка соскользнула на пол.

Антониетта едва заметила это, поскольку стягивала одежду с его тела. Она потерлась лицом об его грудь, живот. Он вытащил ленту из ее волос, которые рассыпались вокруг них, ничем не удерживаемые, шелковистые и поддразнивающие его плоть.

— Антониетта, — шепотом произнес он ее имя с хриплой смесью голода и желания, начиная свое собственное исследование ее тела. Рана на ее плече почти зажила, хотя кожа вокруг нее представляла собой сплошной синяк. Хорошо, что пуля, навылет прошедшая через его тело, неглубоко засела в ее плече, и Байрону удалось вытащить ее, когда он пытался исцелить Антониетту. Мышца была лишь слегка повреждена, но он все равно наклонился и прикоснулся к синяку.

— Это пустяки. Ничего страшного. Не представляю, как тебе удалось обойти меня в узком коридоре, но ты спас мне жизнь, — она с любовным терпением пробежалась руками по его бедрам, ягодицам, прошлась по твердым колоннам его бедер.

— Ты отвлекаешь меня, — с трудом выдавил он. Но в любом случае было слишком поздно. Она обхватила его член, кончики пальцев со сводящей с ума медлительностью запоминали ощущение и форму сильной эрекции. Язычки пламени танцевали на его коже. Ее пальцы были сильными и уверенными, она ни капли не страдала нерешительностью. Она точно знала, чего хотела и делала это, прослеживая каждый его дюйм, кончики ее пальцев танцевали и играли с той же самой опытностью, что и на пианино.

Дыхание вырвалось из его легких. Тело возбудилось, стало напряженным, каждый мускул сжался в ответ на ласковое поглаживание ее рук.

— Я нуждаюсь в этом, Байрон. Мне нужно познать каждый дюйм тебя. Ты можешь сделать это и позже, а сейчас дай мне то, чего хочу я, — она не стала дожидаться его ответа. Ее зубки, покусывая, прошлись по его животу, ее язык пробовал на вкус его кожу. Она выдохнула струю теплого воздуха на его эрекцию, получив удовлетворение, когда он стал более напряженным.

Он издал единственный звук, нечто среднее между мукой и экстазом, когда ее рот сомкнулся на нем, горячий и влажный, и она начала сильно посасывать.

— Антониетта, — его голос был хриплым, его дыхание с шумом вырывалось из легких. — Dio, женщина, не могу поверить, что это ты, — его пальцы нашли ее волосы, притянули ее к нему, в то время как его бедра начали двигаться в легком ритме, который он едва мог выносить. Это была сладкая мука. Огонь пылал в его животе, распространяясь по телу, пока пламя не поглотило всего его, и рев в его ушах не соединился с ревом монстра внутри него, настаивающего на своих правах.

Потребность заклеймить свою Спутницу жизни остро поднялась в нем, более сильная, чем какой-либо сексуальный аппетит. Он почувствовал, как удлинились его клыки, и отвернул голову от соблазна в виде ее нежной кожи, уязвимой и открытой для него. Язычки пламени лизали его, поглощая все благие намерения.

— Антониетта, ты в опасности, — выдохнул он предупреждение, вцепившись ей в волосы, чтобы поднять ее голову, чтобы понять, есть ли в ней хоть капля инстинкта самосохранения. Он был не в состоянии спасти ее в одиночку. Он ждал, нуждался и жаждал ее слишком долго. Ее чуть было не убили прямо на его глазах, не один раз, а дважды. Он вступил в противоречие со своей собственной натурой, стараясь ухаживать за ней на манер людей.

Антониетта подняла голову. Она казалась сексуальной сиреной, дикой, раскованной соблазнительницей со своими длинными завитками волос, каскадом спускающимися вокруг нее подобно живому плащу, а ее темные, постоянно преследующие его глаза были окаймлены длинными ресницами.