Игрушка для генерала - Ульяна Соболева

Ты же слышишь меня! Скажи хоть слово! Владимир!»

Глава 24

Он не отвечал… и чуть позже я пойму, что уже никогда мне и не ответит.

Иногда жизнь выворачивается наизнанку по щелчку пальцев, и самое страшное, что щелкнули именно те пальцы, которые еще сегодня утром я исступленно целовала, пальцы, на которых оставался мой собственный запах падения в пропасть. Осознание далось мне не сразу, это словно разорваться изнутри, слышать, как трескается твоя душа, так быстро, что ты не успеваешь моргнуть, а мир перед глазами уже сменил краски. Словно я его начала видеть сквозь кровавые потеки и собственные слезы отчаяния. Невыплаканные слезы, те, которые застывают в сердце. Они капают… одна за другой, образуя корку, которая давит тяжестью понимания собственной ничтожности, мимолетности. Оказывается, с любимыми игрушками расстаются жестоко. Особенно когда играют в них последний раз, выжимая остатки эмоций, наслаждаясь агонией. Их ломают так, чтобы они никогда больше никому не принадлежали, их раздирают морально на части, поджигая под ними пьедестал, который на самом деле оказался картонным, и теперь ярко полыхал вместе со всеми иллюзиями и эфемерным счастьем.

Я ведь еще так долго не верила самой себе, хотя ответы уже пульсировали в голове, разрывали виски, стискивали ледяными щупальцами и скребли когтями по затылку. Я не хотела верить.

Первые удары всегда выбивают почву из-под ног, когда они неожиданные, когда разбиваются розовые очки, и осколки не просто попадают в глаза, они просачиваются через глазные яблоки в мозг и заставляют его начинать работать… Через адскую боль составлять из осколков кровавые пазлы.

Все тело окаменело. Каждый мускул застыл в судороге агонии. Вдребезги, на обрывки и ошметки, на лоскутки, на молекулы отчаянной боли. Вот она — настоящая боль. Злое чудовище, которое неумолимо убивает изнутри.

Владимир был прав, я действительно ничего о ней не знала. Я понятия не имела, что она существует. Иная. Страшная, уродливая, кровавая. Боль, от которой ломаешь ногти о стены и воешь, как дикое животное. Даже инквизиторы не смогли сломать меня так, как сломал он. Люди, обученные самым изощренным пыткам занимались мной. Они пытали меня сутками, меняя друг друга. Изматывая вопросами и издевательствами.

Я терпела, пока меня били ногами, выколачивая признания, пока меня окунали с головой в чан с ледяной водой, пока пропускали ток по телу и хлестали плетьми. Я терпела. Я отчаянно надеялась, что он вытащит меня, заберет отсюда, что это недоразумение. И я молчала, мне казалось, что, возможно, Владимир сам не знал, что так получится, может, ему нужно было вынести что-то секретное, что-то, о чем я не должна была знать. Он же не бросит меня здесь? Его малышку. Его ночной цветок.

Наивная. До абсурда, до идиотизма.

Из меня вытаскивали правду, из меня ее выбивали, выжигали, вытряхивали и выковыривали. Я не кричала, терпела молча. Только шептала пересохшими губами, что ничего не знаю, и когда меня в очередной раз бросали обратно в камеру, я тихо скулила там, исторгая содержимое желудка от дикой боли в истерзанном теле, и ждала. Я ждала, что он придет за мной. До последнего. До той минуты, пока не поняла, что это он меня подставил… чтобы избавиться. Владимиру Власову надоело играться, и он придумал новое развлечение — любоваться, как я умираю. И не от пыток, а от того, что он сделал со мной. Осознание, что тебя использовали, заставили верить в то, чего никогда не было, и самое страшное — это и было частью игры, частью какой-то особой мисси генерала. Он пожирал все мои эмоции, и особенно вкусной оказалась моя любовь. Пока не надоела. Пока не стала мешать. Раунд пройден, можно сжигать мосты и всех, кто на них остался… Точнее, меня, и я уже полыхаю, как факел, сгораю живьем.

* * *

Выныриваю из марева беспамятства и снова слышу надоевшие до тошноты голоса палачей.

— Молчит сука. Молчит падаль. Мы применили все методы… мы использовали все виды пыток. Она ничего не знает. Люди не выносят такой боли — она бы раскололась. Пора с ней заканчивать.

— Она выносливее других! Продолжайте!

От звука этого голоса по телу прошла судорога, я подняла голову и с трудом открыла опухшие от побоев и слёз, глаза, обессиленная и голодная… Я смотрела на Владимира Власова, прикованная, в изодранной одежде… Снова никто, снова на другом краю пропасти, уже начиная понимать, что это он отшвырнул меня туда. Я уже упала и разбилась, а он возвышается над моими ошметками и смотрит, как жертва корчится перед тем, как окончательно затихнет.

— Даю вам два часа до приезда маршала. Мне нужна информация. Кто передал отдал приказ и передал жучок, и кому она должна была его доставить.

«Ты! Это ты мне ее передал! Тебе грозит опасность? Скажи, мне надо молчать? Я все вытерплю, Владимир, пожалуйста, скажи мне хоть что-то. Посмотри на меня. Это же я. Твоя малышка. Твоя Мила. Вечно твоя». Какая жалкая попытка, как тошнит от самой себя и от унижения. Зачем? Все итак понятно, прозрачно настолько, что только такая идиотка, как я, могла еще на что-то надеяться.

И он посмотрел. Мне в глаза. В душу. Мне хотелось закричать, но я не могла, сорвала голос. Я искала в этом взгляде хоть что-то, хоть какой-то намек, искала силы выдержать, искала надежду. Но там было пусто, очень пусто и холодно в его глазах. Словно никогда раньше он не смотрел на меня иначе. Словно я никто… еще большее никто, чем до того, как вообще его узнала.

— Она не ломается, к ней применяли множество пыток. Молчит! Она не говорит имя того, кто дал ей жучок!

— Так узнайте, кто его дал любыми способами Заставьте ее говорить, мать вашу. Иначе вы сами у меня заговорите. Вместо неё. Или заткнетесь навсегда, сожрав собственные языки.

— Она сдохнет от пыток.

— Сделайте так, чтобы не сдохла. Заговорила, но не сдохла, — помедлил и добавил, — Маршалу она пока нужна живой.

— Пустить суку по кругу, выеб***ть во все дыры.

— А это зачем? Вам не развлекаться приказали, а добыть информацию. Вот и добывайте!

Внутри что-то оборвалось и разбилось вдребезги… Та самая надежда. Я даже слышала ее предсмертные стоны и плач. Она рыдала, как ребенок, она истекала кровью от боли. Это ужасно смотреть на того, кого любишь до безумия, и понимать, что умираешь от его руки, у него на глазах, а он отдает приказы, как поизощреннее тебя уничтожить. Отдает, глядя