Избранное - Ба Цзинь

Для Ду Дасиня в происходящем не было ничего нового: за три месяца, проведенные в этом доме, он успел привыкнуть к подобным сценам. Несмотря на вопли о помощи, он знал, что в ней нет необходимости и что жизни женщины ничто не угрожает. Разыгравшаяся трагикомедия оставила его сердце спокойным. Меж тем баталия внизу продолжалась. Мужчина выволок женщину из комнаты в крохотный внутренний дворик. Ей, видно, пришлось признать себя побежденной — теперь слышалось больше жалоб, чем проклятий: «Ну, бей же, бей, чего ждешь? Можешь прикончить меня, другую в дом приведешь… Ой, спасите!.. Нет, пусть я лучше умру…» Послышался стук в дверь: «Господин Чжан! Господин Чжан, откройте!» Мужчина пошел отпирать дверь, вошла соседка: «И как вам не надоест каждый день ссориться! Ну чего вы не поделили, ведь все-таки муж с женой! А вы, господин Чжан, как мужчина могли бы и уступить… Госпожа Чжан, поднимайтесь, идите в комнату, завтра во всем разберетесь…» Первым соседке ответил мужчина: «Если бы вы, госпожа Ван, знали, сколько я терплю от этой сварливой бабы… Вот и пришлось показать ей, почем фунт лиха!» Затем послышался голос жены: «Госпожа Ван, вы слышите, он меня убить собирается! И хорошо, пусть убивает!.. Я не хочу так жить, ведь он измывается надо мной с самого дня свадьбы! Чего же ты ждешь? Бей, бей да смерти! Что, даже убить не можешь, слабак несчастный!» При свидетельнице женщина явно почувствовала себя увереннее, в ее голосе вновь зазвучали наступательные нотки. «Вот видите, госпожа Ван, я скажу одно слово, а она сто. Ну как тут не ударишь?» Муж, очевидно, привел свою угрозу в исполнение. Жена завизжала, как свинья, которую режут, но было ясно, что это лишь способ самозащиты. «Господин Чжан, не надо давать волю рукам! Завтра поговорите, во всем разберетесь… А сейчас идите к себе!» Мужчине эта сцена явно наскучила, и он согласился уйти, оставив во дворике двух женщин. Жена высказала по его адресу все нелестные слова и вскоре тоже успокоилась.

«Что ж, вы получили удовольствие, теперь и нам можно поспать!» — пробормотал Ду Дасинь, перевернувшись в постели. Но тут внизу заплакал ребенок. Женщина проводила соседку и поспешила к нему.

«Не плачь, солнышко, мама пришла!» Было слышно, как младенец, не переставая плакать, принялся сосать грудь. Потом плач прекратился. Женщина стала ходить по комнате, легонько похлопывая малыша и приговаривая: «Не плачь, мой хороший, не плачь, мое сокровище…» От былой злобы в ее голосе не осталось и следа, все растворила сила материнской любви. Вскоре голоса и звуки стихли, и Ду Дасиню было слышно, как щелкнул выключатель. Наступила полная тишина.

Вокруг царила тьма. Мертвую тишину нарушила лишь промчавшаяся по переулку машина. Вдруг Ду Дасинь вздрогнул, словно его укололи иглой, и приподнялся в постели. Похоже, его ожидало что-то необычное.

Сама собой раскрылась дверь, в комнату вошла женщина. Темную дотоле комнату наполнил неземной свет. Его взгляду предстала стройная фигура в голубом платье с разрезом, зеленый попугайчик на темно-красной шляпе. В подернутых влагой глазах застыл испуг. Ду сообразил: это спутница секретаря командующего. Ему вспомнились все события дня, кровь бросилась в лицо.

— Прочь! Прочь! Я тебя не знаю! — замахал он рукой.

Но она подошла ближе и уселась за стол.

Он закрыл лицо руками и повернулся к стене, продолжая твердить:

— Прочь, я не хочу тебя видеть! Убирайся к своему секретаришке!

Однако ее шаги послышались совсем рядом с кроватью. Какие мягкие у нее ладони! Она пыталась отвести его руки, закрывавшие лицо, он сопротивлялся, но вдруг услышал знакомый голос:

— Кузен!

Сразу пропало желание сопротивляться, он опустил руки. Так это вовсе не спутница секретаря, это его двоюродная сестра — единственная девушка, которую он смог полюбить за все свои молодые годы. Вот ее ничем не приметное лицо, вот ее глаза, более прозрачные, чем осенние воды. Но как она похудела! Она присела на край кровати, не раскрывая рта и не поднимая головы. Ее молчание удивило Ду Дасиня. Он посмотрел на нее сбоку — в уголке ее глаза дрожала слеза! Она плакала! Увидев выражение боли на дорогом ему лице, он сам ощутил еще большую боль. Прошлое промелькнуло перед ним, словно кадры киноленты, и он вдруг понял: она плачет о нем, вот уж четыре года живущем без ее любви.

ЧЕТЫРЕ ГОДА ТОМУ НАЗАД

Это происходило четыре года назад, сентябрьским вечером, в принадлежащем его тетке саду. Освещенные луной сосны и акации отбрасывали на землю четкие, словно выписанные искусной кистью тени. Он сидел на траве, двоюродная сестра стояла справа, прислонясь к стволу акации. В саду было тихо, лишь в гуще зелени верещали цикады, в воздухе плыл чистый аромат цветов и трав.

— А может, эта весть все же недостоверна? — Он произнес эти слова явно через силу, словно каждое из них доставляло ему боль.

— Да уж куда достовернее… Вчера вечером Хунъюй сама слышала, как мама говорила одной из тетушек, что в семье Лай хотят поскорее завершить дело… Как же ловко все меня обманывали… Мама теперь говорит, что-де щадила мои девические чувства, не хотела смущать… А еще… — Голос девушки задрожал, и она замолчала, по-видимому действительно смутившись.

— Щадила чувства?! Так это же твоя судьба решается, а твоего согласия даже не спрашивают, сами втихомолку все обделали и тебя беззастенчиво обманывали! — В его голосе звучал гнев.

— Наверное, они понимали, что я не соглашусь, ведь мама уже знала… про нас с тобой… — Тут девушка снова умолкла, на ее страдальческом лице проступили красные пятна. Немного успокоившись, она продолжала: — Мама знала, что ты мне нравишься, она все уговаривала меня пореже с тобой встречаться…

— Но почему? Что плохого я тебе сделал? — Он закусил губу и не отрываясь смотрел на девушку.

— Мама часто говорит, что у тебя странный нрав, ты не соблюдаешь приличий, ведешь себя как заблагорассудится, а многих это раздражает…

— И ты всему этому веришь?

Из глубины девичьей души вырвался вздох:

— Неужели ты не разобрался в моей душе?

Он поднес к своей груди руку, в которой сжимал пучок травы:

— Разве в твоей душе не то же, что и в моей?

Она молча кивнула, сквозь гримасу страдания на ее лице проступило глубокое чувство.

Снова воцарилось молчание. Потом он заговорил так, словно хотел зажечь огонь в ее сердце. Его глаза лучились радостью — казалось, дойдя до края отчаяния, он вдруг нашел путь к спасению.

— Раз наши души едины, не будем обращать внимания на мою тетю… Это касается лишь тебя и меня, нас с тобой… Твоя мать тут ни при чем, мы будем делать так, как мы считаем нужным, мы сами будем искать свое счастье!.. Еще не поздно, мы можем найти выход, в крайнем случае — уедем отсюда!

Ничего не ответив, она начала всхлипывать.

— Ну что с тобой? Я же сказал, у нас еще есть выход! Я ради тебя готов пожертвовать всем!

Она плакала молча, но очень горестно.

— Перестань же плакать, лучше иди готовься к отъезду! Что же ты молчишь? — Он не мог понять, почему она льет слезы, не отвечая на его призывы.

Наконец она пересилила себя и заговорила:

— Не надо принуждать меня!.. Я не могу… я не хочу… бросать маму… Она уже старенькая… Давно овдовела… Я у нее единственная дочь! Она любит меня!.. И я… ее люблю…

Горечь и гнев словно судорога сдавили его горло, потом он заговорил хриплым голосом:

— Значит, ты меня не любишь! А хочешь, я вырву свое сердце и покажу тебе? — И он с силой дернул ворот рубашки.

Девушка отвечала сквозь рыдания:

— И я хотела бы открыть перед тобой свою душу… Такая уж я несчастливая, я не стою тебя… Но я не могу бросить мать, не могу заставить ее страдать… Я не хочу, чтобы она зачахла от горя…

— Значит, ты согласилась идти в семью Лай?!

— Не надо, не спрашивай об этом!

— Я уже понял, ты согласилась…

Ни слова утешения, ни слова жалости не сорвалось с его уст; наоборот, он словно решил еще больнее уколоть страдающую, плачущую девушку — слишком велика была его собственная скорбь. Любящий мужчина пожертвует всем для женщины, если она принадлежит ему. Но если он почувствовал, что она уходит, любовь может побудить его к самой безжалостной мести. Именно так было тогда с Ду Дасинем. Несколькими фразами она разбила мечты, которые он так долго лелеял, не оставив ему никакой надежды. Пусть она все еще любит его, но что проку — она ему уже не принадлежит, она уже согласилась стать женой другого. Восторг любви сменился разочарованием, печаль прогнала радость. Подавленный, он не мог удержаться, чтобы не излить всю свою обиду на девушку, которую любил больше всего на свете и которая не умела оправдываться. Ни жалости, ни сочувствия не было в нем — он лишь вынуждал ее плакать все горше и горше. Собственная боль заполнила всю его душу, он уже был не в состоянии думать о ее чувствах, поставить себя на ее место.