Григорий Отрепьев - Лейла Элораби Салем

Григорий стоял перед зеркалом и внимательно смотрел на свое отражение. Слуги надели на него свадебный наряд, умастили руки, шею и волосы благовонными маслами. Когда они ушли, он остался один, невольно залюбовавшись собой. Яркий румянец на щеках придал ему свежий вид, молодые голубые глаза, осененные длинными ресницами, смотрели радостно и беззаботно.

«Наконец-то, настал тот день, когда я скреплюсь узами брака с любимой», – подумал он, рассматривая большое обручальное кольцо, которые ему предстояло еще раз надеть на ее палец.

В комнату бесшумно зашел Иван Хворостинин. Лицо его, молодое, красивое, было бледным и испуганным, словно его вели на плаху. Григорий обернулся и, заметив его, с широкой улыбкой на устах спросил:

– Ты рад за меня?

Кравчей подошел к нему вплотную, его глаза горели доселе невиданным огнем, точно он хотел испепелить своим взором царя.

– Я могу отказаться от государя, но никогда не откажусь от любимого, – Иван взял в ладони лицо Григория и поцеловал его в губы.

– Это должно было случиться рано или поздно, – ответил царь, – но мы обязаны быть осторожными, дабы о нашей связи не узнал никто, в противном случае, ни мне, ни тебе не сносить головы.

– Прости меня. Наверное, я действительно сошел с ума.

– Не говори так, сердце мое. После церемонии все будет как и прежде, вот слово царя!

– Я люблю тебя. Ты, – юноша осмотрел его с ног до головы и тихо прошептал, – ты такой красивый. Разве кто-нибудь сравниться с тобой?

– Только если ты, – Григорий усмехнулся, его сердце гулко стучало в груди, готовое в любой момент вырваться наружу. Он прижал руки там, где оно билось и проговорил, – извини меня, Ваня, но мне пора…

Медленным тяжелым шагом царь направился к выходу, где его поджидали весь царский двор, вельможные паны, польские дамы, стрельцы, дворяне и многочисленный московский люд.

Две процессии: жениха и невесты, двигались в сторону соборной Успенской церкви, где и должно было состояться венчание. Царь, одетый по-императорски, в короне, в парчовом, расшитом жемчугом и сапфирами, небольшом армяке с широкими рукавами и высоким воротником. По правую руку от него, соблюдая принцип двух государств, шел посол Речи Посполитой Николай Олесницкий, с левой – конюший и боярин Михаил Нагой. Окружала их охрана, состоящая из немцев-алебардщиков. Впереди царя шагали бояре в парчовых армяках, с жемчужными ожерельями на шеях. За боярами шли командиры стрельцов, одетые в белоснежные одежды из бархата, несшие в руках секиры. Все они: и бояре, и командиры стрельцов имели на себе большие цепи с крестами.

За процессией Димитрия Ивановича шла Марина Мнишек, одетая в русское платье по лодыжки, украшенное жемчугом, обутая в подкованные червонные сапожки. Ее вели под руку отец Юрий Мнишек и княгиня Мстиславская – супруга князя Федора Ивановича Мстиславского. За царицей шли придворные польские дамы и четыре русских боярин.

Процессия жениха и невесты вошли в церковь. За ними внутрь собора отправились поляки, ведя на поводках борзых, что не понравилось москвичам, которые и так еле терпели присутствие ляхов на свадебной церемонии.

– Ты посмотри, что латиняне делают. Псами церковь оскверняют! – проговорил кто-то из толпы.

– Да гнать их надо, негоже со своими уставами в чужой монастырь лезть, – сказала какая-то женщина.

– Долой поляков!

– Долой латинян!

Крики возмущения были услышаны на входе в церковь. Предотвратить беду решился дьяк Афанасий Власьев, который со всем почтением обратился к полякам, дабы те вышли вон, так как должно было свершиться таинство миропомазания. Паны и их слуги покорно покинули церковь, однако затаили обиды на русских.

– Поганные еретики-схизматики, не долго им осталось пировать, – тихо возмущались между собой шляхтичи, слыша за спиной насмешки москвичей.

«Надули мы литву», – с усмешкой говорили в толпе.

В Успенском храме патриарх Игнатий проводил службу, возложив на Марину Мнишек царскую корону, крест и золотую цепь Манамаха. Царица, будучи ревностной католичкой, находила православные обряды забавными и смешными, еле сдерживая усмешку, когда патриарх, окадив корону и возложив ее на голову полячки, поцеловал ее в плечо. Наклонившись, Марина поцеловала его в жемчужную митру. После этого остальные владыки по парно поднимались на трон и благословляли царицу, касаясь ее двумя пальцами – чела и плечей. За благословением последовало возложение на плечи Марины царских бармой.

Дабы скрыть неловкость русских обрядов, царь Димитрий наклонился к уху супруги и тихо прошептал:

– Не волнуйся, любимая, скоро все закончиться.

Польские дамы, что остались свидетельницами со стороны невесты, прикрывали рты носовыми платками: для них церемония венчания схизматиков, как называли католики православных, была лишь нелепой, смешной игрой.

В конце царь и царица встали перед патриархом, который, благословив их, дал им по кусочку хлеба, затем чашу вина. Поначалу пила Марина, за ней Григорий, который потом бросил чашу на пол на расстелянное сукно. Игнатий ее растоптал – бракосочетание закончилось. Отказавшись от миропомазания, царь и царица в сопровождении свиты вышли на улицу. Вокруг храма их окружила толпа. Все: и простой народ, и служивые люди, и бояре с дворянами, и паны – громкими криками приветствовали молодоженов, бросая им под ноги золотые монеты.

Григорий, ведя под руку Марину, величаво шел ко дворцу. По закону, этот день и ночь они должны были провести у себя в спальне. Слуги подали им обед. Вдвоем они досыта наелись, выпили из золотых чаш вина, а вечером отправились в баню, что вызвало недовольство православных.

– Глядите-ка, – поговаривали бояре между собой, – мало того, что царь иноземную девку в жены взял, окружил себя охраной из немцев да французов, так еще на православный празник Николы день пошел париться в баньку. Не сам ли черт сидит на троне?

Сам Григорий не хотел слышать толки, что витали по коридорам каменного дворца. Вся его душа стремилась к Марине, ради нее он расстратил половину казны, ради нее отказался от веры предков, ради нее он рисковал жизнью. И вот теперь, когда желаемое достигнуто, молодой человек почувствовал неимоверную тоску и горечь, словно предчувствовал, что недолго ему осталось видеть этот свет. Рядом с ним сидела с надменным видом Марина, ее взгляд, выражение лица были холодны, ни словом не обмолвилась она с мужем, будто бы в тайне ненавидела его.

– Почему ты невесела, любовь моя? – ласковым голосом спросил Григорий и поцеловал ее в щеку.

– Я просто устала. Да еще эти нелепые балахоны, сапоги, которые натерли ноги!

– Покажи, где натерли? Я излечу тебя, кохана моя.

Царь сел подле ее ноги и принялся расстирать изящные ступни своими тонкими сильными пальцами. Марина начала таять – никогда еще ни один мужчина не вставал подле нее на колени. Она почувствовала, что нечто невиданное родилось в ее сердце, какая-то теплота наполнила ее душу. Царица поняла, что сейчас, наконец-то, смогла полюбить его. Нежным касанием она провела ладонью по его коротким мягким волосам и проговорила:

– Не надо, любимый, все уже прошло. Просто посиди рядом со мной.

Григорий вздрогнул, впервые услышав подобные слова от некогда гордой панны. Он сел подле нее на скамью и горячими поцелуями покрыл ее маленькие беленькие ручки. Приложив ее ладони к своей груди, он прошептал:

– Ты слышишь, как бьется мое сердце? О чем оно говорит? Вслушайся и ты поймешь, моя желанная, как сильно я люблю тебя!

Марина рукой почувствовала гулкое биение сердца, казалось, еще немного, и оно выпрыгнет наружу, разорвав грудную клетку. Закрыв глаза, венценосная красавица наклонилась вперед и поцеловала супруга в пухлые алые губы, напоенные сладким ароматом. Григорий прижал ее к себе, покрывая поцелуями гибкую шею, щеки, глаза, тихо шепча:

– Подари мне детей, стань матерью моих сыновей, дабы наши народы вечно правили этим обширным государством. Ты моя любовь, сердце мое, желанная моя!

Его прерывистый голос тонул в страстных поцелуях, руки нащупали тонкую еще девичью талию, и кровь потоком прилила к его щекам, голова кружилась от упоительных чувств.

– Пойдем в опочевальню, любовь моя! Ты узнаешь, каков московский царь, – твердил он, не выпуская ее из объятий.

В большой, роскошно обставленной спальне, они легки на мягкое ложе и провели ночь в страстных поцелуях. Никогда прежде Марина не видела Григория таким: его зрачки расширились, отчего голубые глаза казались черными. Под утро они, уставшие от любви, уснули крепким сном. Григорий одной рукой обнял Марину, другая бессильно откинулась в сторону.

Ближе к обеду первой пробудилась царица. Еще никогда не испытывала она подобных чувств любовной страсти как в брачную ночь. Возлежа на подушках, она любовалась спящим супругом, который казался ей совсем юным мальчиком. «Как в одном человеке могут сочетаться столько положительных качеств: ум, красота, обаяние, красноречие, образованность, благородство?!» – думала она, лаская светло-каштановые волосы Григория.