Млава Красная - Вера Камша

– Не дозволю! Мысли подобные одним лишь юнцам безусым простительны, Княжевич!

Софьедарец только скрипнул зубами и опустил голову.

А эскадрон Богунова горячим алым росчерком пронёсся по полю, уворачиваясь, словно в детской игре, от рванувшихся наперерез чёрных драгун – на огромных конях, тяжёлых, мощных, силой почти равных анассеопольским кавалергардам. Но – не успели, не переняли, лёгкие гусары проскочили меж сходящихся челюстей вражьего строя, и, пока прусские артиллеристы, отчаянно наваливаясь на колёса, пытались развернуть орудия, русские всадники обрушились на них, в упор разряжая пистолеты и работая клинками.

Попав под кавалерийский удар, конная артиллерия без пехотного прикрытия становится столь же уязвима, как и любая другая батарея; пруссаки проявили завидное благоразумие, решив не умирать зря. Тем более что с двух сторон на дерзких гусар надвигались и пехота, и кавалерия.

– Что он там задумал?! – не выдержал Росский. – Пушки взрывать, что ли?! Назад, назад немедля! Полковник Княжевич?..

Изрубив не успевшую разбежаться прислугу, гусары одним этим заставили прусские орудия замолчать – пока ещё в горячке боя подойдёт смена! Однако штаб-ротмистру Богунову этого, похоже, было мало. И он явно знал, что делает.

Четыре пушки, уже снятые с передков и готовые к стрельбе, изрыгнули картечь прямо в лицо налетающим драгунам, мигом навалив перед батареей страшный вал из истерзанных, бьющихся в агонии человеческих и конских тел. Два других орудия оставались в запряжках, и гусары немилосердно нахлёстывали артиллерийских лошадей, явно намереваясь увезти завидные трофеи. Несколько гусар возились около зарядных ящиков, не иначе как пристраивая зажигательные трубки.

– Он с ума сошёл! Их же сейчас перебьют!

– Взво-о-од! – привставая в стременах, выкрикнул Княжевич, взмахнув саблей. Взвился свечой застоявшийся, чуявший нетерпение хозяина конь.

Росский только покачал головой. Ох уж эти мне гусары. Главное – лихость явить да красиво умереть, чтобы товарищи потом на каждой попойке вспоминали; а кто, пся крев, станет сражения и войны выигрывать?!

Эскадрон Богунова стиснули с обеих сторон, но гусары не дрогнули. В кровавой сабельной пластовне никто и не заметил малую как будто силу последнего взвода софьедарцев, что повёл в бой их командир.

Зато Росский, не в силах опустить подзорной трубы, видел, как Княжевич в упор разрядил пистолет в голову драгунскому офицеру, как пригнулся, пропуская саблю над собой, как сам ответил убийственным выпадом – и кольцо вокруг штаб-ротмистра разомкнулось. Две упряжки с орудиями оторвались от наседавших драгун.

…Назад вернулись далеко не все из пошедших в атаку гусар, и сам Богунов поник на конскую гриву – разорванный левый рукав мундира быстро темнел.

С батареей русским улыбнулась удача, но не из тех был фон Пламмет, что легко отступают при первом же неуспехе. Неслись новые эскадроны, угрюмо и упрямо наступала пехота в чёрном или бело-синем, и порыв володимерцев поневоле таял; истекая кровью, их шеренги медленно пятились.

Росский оглянулся. В безопасности, укрытые от ядер, стояли свежие колонны его гренадер. Он берёг их для общей атаки, ожидая, когда пруссаки наконец выдохнутся, – те не выдохлись. Настоящие они вояки, злые, стойкие и упорные. Хотя с Буонапарте один на один так они костьми не ложились.

– А центр Сажневу держать, – прошептал Росский за миг до того, как взмахом руки послать в атаку первые гвардейские батальоны.

* * *

Григорию Пантелеевичу Сажневу не впервой было хаживать вдоль линии своих стрелков, не кланяясь пулям да беззаботно посвистывая. Не случалось ещё его батальону бывать в больших всеармейских баталиях, когда на небольшом клочке земли сталкиваются по сотне тысяч с обеих сторон. Всё больше Капказ, Зелёная линия да крепость Грозная; ну, и ещё Даргэ, когда надо было раз и навсегда выпустить кишки работорговцам, продававшим полонянников чуть ли не половине всего Востока…

Но и оказавшись наконец в настоящем сражении, югорцы не дрогнули и не растерялись. Один русский стрелок против четырёх-пяти прусских и тирольских штуцерных, отлично обученных и метких, – они так и не дали чёрным выбить прислугу у пушек, оттеснить югорцев с защищаемых ими батарей. Но за плечами у сажневцев никого не осталось – и володимерцы, и гвардионцы двинулись на фланги, где разворачивалась главная битва. В центре же без малого пять тысяч прусской пехоты выжидали, и не напрасно – Росскому приходилось разворачивать орудия, картечью в упор помогая изнемогающим володимерцам.

– Гренадеры пошли, вашбродь! – в самое ухо прокричал полуоглохший стрелок. – Гвардионцы!..

– Вижу! – рыкнул Сажнев, хотя, конечно, за дымом горящих изб мало что мог разглядеть. И повернулся к батальону. – По цепи передать – не стрелять, всем штуцера зарядить, кому надо – нагар быстро сбить. Штыки примкнуть! Патроны готовь! Быть готовыми палить по моей команде!..

– За нами-то никого, – проговорил вернувшийся со своей ротой штабс-капитан Рябых. – Умоемся кровушкой, Григорий Пантелеевич…

– Будет тебе, Михайло Платонович, – хмуро отрезал Сажнев. – Фимка!

– Здесь, ваше благородие! Пистоли все заряжены, и запас тоже. – Он похлопал себя по груди.

– Хорошо. Сабля твоя как, не заржавела, чай, в ножнах? Чую, сейчас она тебе понадобится.

– Я, барин, её кажинный день и почищу, и смажу, – с деланой обидой хмыкнул Ефим. – Как и вашу, кстати.

Штабс-капитан Рябых ничего не сказал. Только вздохнул да вытащил из ножен свою собственную.

И – как в воду смотрел. Прусские шеренги дали ещё один дружный залп и, зарядив ружья, все вместе двинулись на русскую позицию. Обгоняя пехоту, прямо на жерла пушек Росского рванулась драгунская конница, за ними, сокращая дистанцию, тронулись и прусские орудия.

– Пали! – Сажнев уронил руку.

Над фашинами и рвами взвились ватно-плотные облачка сероватого порохового дыма. Смерть собрала в прусских рядах обильную жатву, однако солдаты фон Пламмета и не думали останавливаться. Наставив штыки, ускоряли шаг, хватались за колёса пушек, помогая своим артиллеристам. Шесть с небольшим сотен – с вернувшейся ротой Рябых – сажневских стрелков остановить их одними лишь пулями, конечно же, не могли.

Ещё не иссякли порыв и злость, не так много тел в чёрных мундирах осталось на мокрой пашне, чтобы у остальных взяло бы верх одно лишь тёмное, глубинное желание жить любой ценой, желание, перед которым могут отступить и храбрость, и гордость, даже стыд с честью.

– Залп! – ревел Сажнев, всякий раз роняя поднятую руку с саблей. В первых рядах чёрной пехоты падали, первыми – офицеры и капралы; югорцы стреляли столь часто, что обычному солдату это показалось бы чудом; и пруссаки словно заколебались на миг, слишком уж быстро стали редеть их шеренги. Выручая своих, обгоняя заколебавшуюся пехоту, пришпорила коней драгунская конница, торопясь одолеть последние десятки саженей, где сейчас властвовала только смерть. Командиры драгун бросали своих прямо на картечь, но только это сейчас могло спасти пехоту, дать ей подойти вплотную к русским ретраншементам.

Чужие ядра крушили фашины на русских позициях, то и дело рвались гранаты, выбывала прислуга, и некем было уже её заменить, даже легкоранеными югорцами. Не умолкали и русские пушки, картечь рвала ряды несущихся драгун, однако конники в чёрных мундирах всё же доскакали до линии фашин, и в дело вступили штыки.

Сажневцы сбивались спина к спине, выставляя штыки во все стороны. Иные окружали орудия и их прислугу, собственными жизнями покупая для всей Млавской бригады ещё один картечный выстрел в упор. Григорий Сажнев разрядил штуцер, левой рукою выхватил пистолет. Над фашинами взлетела конская морда, драгун послал лошадь в образованный ядрами пролом, и командир югорцев, не тратя пули, одною правой выбросил ружьё на всю длину, достав баварца штыком.

По всей русской линии солдаты фон Пламмета наконец добрались до орудий, и началась рукопашная.

Люди и кони смешались, лошадям разрывало животы острыми кольями, седоки падали в наспех откопанные рвы, что спасали сейчас не одну русскую жизнь. Сверху отбивались штыками, рядом с сажневскими стрелками дрались уцелевшие артиллеристы, в ход пошли и банники, и подобранное у мёртвых оружие. Отдельные орудия продолжали стрелять – спину их прислуге закрывали югорские штыки.

…Сажнев не ушёл из первой линии. Пистолеты он разрядил, и на сей раз даже ловкий Фимка не мог улучить момента сунуть новую пару. Штуцер в руках огромного подполковника отшибал в сторону чужой штык, после чего приклад или же стальное остриё довершали дело.

…Росский видел, как вдоль всего фронта вскипела рукопашная. Казалось, масса германской пехоты и драгун сейчас легко продавит тонкую линию сажневцев с присоединившимися к ним артиллеристами – но югорцы держались, даже не подаваясь назад. Пора было атаковать, потому что связанные боем с драгунами стрелки уже не проредят шеренги вражьей пехоты, и те, навалившись всем скопом, просто продавят центр числом. И из леса давно уже не появлялось новых колонн под ливонскими знамёнами.