Пианист - Владислав Шпильман

Старший в группе фехтовальщиков, принимавших участие в соревнованиях, рассказал о зверствах отряда специального назначения в небольшом районном центре — городке Сельце. Он был так возмущен и зол, что забыл, что мы не одни, — среди прочих при разговоре присутствовал высокий чин гестапо. Евреев выдворили из гетто и повели через весь город — детей, женщин и мужчин. Часть из них застрелили прямо на улице, на глазах у всех жителей — поляков и немцев. Раненных женщин оставляли извиваться в лужах крови, на жаре. Тех детей, кто пытался спрятаться, выбрасывали из окон. Тысячи людей согнали на площадь возле железнодорожного вокзала, где будто бы их уже ждали поезда. Людей оставили там на три дня — на солнцепеке, без еды и питья. Каждого, кто пробовал встать, тут же расстреливали — всё на глазах местных жителей. Потом их вывезли неизвестно куда, в вагонах для скота, по двести человек в каждом, несмотря на то что в таком вагоне помещается от силы сорок два человека. Что с ними стало? Никто не знает. Но все тайное становится явным. Иногда кому-то удается бежать, и тогда преступления выходят наружу. Городок называется Треблинка, на востоке генерал-губернаторства. Там вагоны разгружают, многие люди уже мертвы, площадь, где это происходит, окружена стеной. Умерших укладывают штабелями рядом с рельсами, здоровых мужчин из вновь прибывших заставляют убирать эти горы трупов, копать ров и засыпать землей. После этого их расстреливают. Приезжает новый транспорт и убирает останки своих предшественников. Тысячи женщин и детей заставляют раздеваться, гонят в передвижную установку и там умерщвляют газом. Установка подъезжает ко рву, и там, при помощи механизма, поднимающего боковую стену и наклоняющего дно, тела сбрасываются вниз. Это делается уже давно. Несчастных свозят сюда изо всех областей Польши, часть убивают на месте, поскольку возможности транспортировки ограничены. Ужасная вонь разносится по всей округе.

Моему собеседнику рассказал об этом еврей, которому удалось с семерыми товарищами оттуда бежать. Теперь он прячется в Варшаве. Кажется, таких людей здесь довольно много. Этот человек показал банкнот в двадцать злотых, который вытащил у какого-то покойника из кармана. Он свернул деньги так, чтобы трупный запах не выветривался и напоминал ему о том, что он должен отомстить за своих братьев.

Воскресенье, 14 февраля 1943 года

В воскресенье, когда я не занят по службе и имею возможность задуматься над своими проблемами, мне в голову приходят мысли, которые обычно таятся в подсознании. Это страх за будущее и вместе с тем взгляд в прошлое, на события этой войны — кажется непонятным, как мы могли совершить столь чудовищные преступления против безоружного гражданского населения, против евреев. Я все время задаю себе вопрос: «Как это могло случиться?» Есть только одно объяснение. Люди, которые могли пойти на то, чтобы отдать такие приказы, полностью утратили чувство моральной ответственности, полностью отошли от Бога, погрязли в эгоизме и самом низменном материализме. Когда в прошлом году совершались те ужасные убийства евреев, резня, жертвой которой стали женщины и дети, я уже точно знал, что войну мы проиграем, потому что она в ту же минуту утратила смысл как борьба за жизненное пространство и выродилась в разнузданное, бесчеловечное, варварское уничтожение людей, которое невозможно оправдать в глазах немецкого народа и которое будет сурово осуждено мировым сообществом. Не может быть никакого оправдания ни пыткам замученных в тюрьмах поляков, ни расстрелам и зверской жестокости в отношении военнопленных.

16 июня 1943 года

Ко мне сегодня пришел один молодой человек, я был знаком с его отцом в Оберзиге. Молодой человек работает здесь в военном госпитале. Он стал свидетелем того, как трое немецких полицейских застрелили какого-то штатского. Они потребовали предъявить документы и увидели, что он еврей, завели его в подворотню и застрелили. Пальто забрали, а тело оставили лежать.

Другой свидетель, еврей, рассказывает: «Мы уже семь дней сидели в подвале одного из домов в гетто, дом над нами горел. Женщины вышли наружу, а потом и мы, мужчины. Нескольких человек застрелили, мой брат принял яд. Остальных увезли на Umschlagplatz, погрузили в вагоны для скота и отправили в Треблинку. Женщин там сожгли сразу, а меня отправили на работы, обращались с нами ужасно. Нам ничего не давали есть и заставляли тяжело работать. Я писал друзьям: пришлите мне яду, я этого не выдержу, многие умирают».

Пани Жайт в течение года прислуживала в резиденции службы безопасности и часто бывала свидетелем жутких издевательств над работавшими там евреями. Их ужасно били. Одного из них на целый день поставили стоять на груде кокса голым в сильный мороз. Какой-то гестаповец проходил мимо и застрелил его. Многих евреев так убили — походя, ни за что.

Теперь уничтожены последние обитатели гетто. Один эсэсовец хвастался, что стрелял в евреев, выскакивавших из горящих домов. Все гетто — это сплошные руины и пожарища.

И так мы хотим выиграть эту войну, звери! Этим массовым уничтожением евреев мы войну окончательно проиграли. Мы покрыли себя несмываемым позором и будем навечно прокляты. Мы не заслуживаем снисхождения. Мы все виновны.

Мне стыдно выходить на улицу. Каждый поляк имеет право плюнуть нам в лицо. Ежедневно кто-то стреляет в немецких солдат. Дальше будет только хуже, и мы не имеем права жаловаться, потому что иного не заслужили. С каждым днем мне здесь все больше не по себе.

6 июля 1943 года

Почему Господь не предотвратил эту беспощадную войну с ее чудовищными жертвами?

Я имею в виду вселяющие ужас воздушные налеты, страх невинного гражданского населения, нечеловеческое обращение с узниками концентрационных лагерей, уничтожение сотен тысяч евреев.

Виноват ли Бог? Почему он не вмешивается? Почему попускает? Это вопросы, которые можно задавать, но на них нет ответа. Мы охотно ищем вину где угодно, но только не в себе. Бог дает свершиться злу, потому что люди сами его избирают, а потом страдают из-за своей греховности и зла. Мы ничего не сделали, чтобы помешать нацистам прийти к власти, предали свои идеалы, идеалы свободы личности, свободы вероисповедания и демократии.

Рабочие это поддерживали, церковь выжидала, горожане были слишком трусливы, так же как и высшие слои духовенства. Мы позволяли громить профсоюзы, преследовать религиозные меньшинства, ликвидировать свободу слова в печати и на радио. Позднее мы дали втянуть себя в войну. Нам нравилось, что у немцев нет парламента, или нас устраивал такой парламент, которому нечего сказать. Нельзя безнаказанно предавать идеалы, и теперь всем нам предстоит пожать то, что мы посеяли.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});