Полуночное танго - Наталья Калинина

— Ты у Ларисы Фоминичны была?

— Я с утра к ней поехала. На молоковозе. Еще до того, как… — Она поежилась и еще плотней закуталась в шаль. — Мне про Михаила в райцентре сказали. Вся больница о нем горюет. Он был добрый, хоть и слабохарактерный.

Плетнев рассеянно кивнул головой.

— Ларисе Фоминичне получше?

— Она ужасно разнервничалась, когда про Михаила узнала. Ей даже укол сердечный сделали.

Они вошли в дом. Лиза включила в зале свет, приблизив и без того быстро надвигающиеся сумерки, села с ним рядом.

Плетнев вспомнил, что после смерти матери долгое время сторонился людей, даже закрывался от жены и дочери и сидел, не зажигая света, за своим столом. Теперь же он знал наверняка — не вынести ему гостиничного одиночества, наполненного душной тьмой и равнодушным стрекотом невидимых цикад. Неужели, неужели его наивного, прямодушного брата уже нет на свете?! Лиза не докучала ему своими утешениями. С ней, с Лизой, ему не нужно притворяться, подыскивая приличествующие моменту слова. Нет, в гостиницу он ни за что не пойдет — лучше просидит всю ночь под этим зеленым абажуром, пусть молча, даже не глядя на Лизу. Только чтоб она была рядом…

— Оставайся у нас, — просто предложила она. — Я постелю тебе на веранде. А хочешь, можем вообще не ложиться.

— Спасибо… спасибо, Лиза. Но что про тебя в станице подумают? Ведь ты же учительница.

— Пусть что хотят думают. Это мама молвы боится. У нее даже присказка есть: «От людей неудобно». Она всю жизнь ею руководствуется.

— Так уж и всю жизнь! А ты откуда на свет взялась?

Она задумалась на секунду.

— Знаешь, я и по сей день удивляюсь, как моя мама влюбиться смогла. Слишком уж… без огня в крови, что ли. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю. В кого же тогда ты?

— В бабушку. Бабушка много чего в жизни испытала, перечувствовала. Она если любила кого, то до самозабвения. А еще она не делила людей раз и навсегда на плохих и хороших. Ведь если таким образом людей делить, жить неинтересно станет. Как ты думаешь?

— Может, ты и права. Но мне всегда казалось, что и Лариса Фоминична старается в плохом человеке что-нибудь хорошее отыскать.

— Все дело в том, что маме всегда стоило больших усилий в никудышнем, с ее точки зрения, человеке увидеть хорошие качества. И прощает она тяжело, одним разумом. А бабушка без натуги это делала. С радостью. И зла никогда в душе не носила.

— Это замечательный дар, Лиза. Редкостный дар.

Свет погас мгновением раньше, чем над их головами раздались раскаты грома. В наступившей темноте, вздрагивающей частыми вспышками молний, Плетнев отыскал Лизину руку, крепко, до хруста, сжал в своей. Сегодня он потерял брата. Хотя нет, не сегодня, — он потерял Михаила давно, много лет назад, но лишь сейчас ощутил эту потерю. И тут в его жизнь вдруг вошла Лиза… Лиза, Лиза, что будет с тобой, со мной, с нами обоими завтра? через неделю? через год?..

— Мне сейчас так хорошо… Я ничего с собой поделать не могу. Пусть завтра меня предадут, убьют, плюнут мне в лицо, но сегодня я буду с тобой. Слышишь — с тобой… — громко шептала Лиза.

* * *

Плетнев проснулся от какого-то шороха. Прислушался. По дому вроде кто-то ходил. Лиза лежала рядом, но не касалась его. В окно светила большая круглая луна.

Дождь уже перестал, лишь с куста сирени под окном тяжело падали на землю крупные капли.

Плетнев приподнял от подушки голову. Шаги были легкие и осторожные.

Он наклонился над Лизой, поцеловал ее в щеку, потом в ямочку на подбородке. Она даже не шевельнулась. «Спит, — решил он. — Пускай спит».

Как вдруг увидел, что Лиза смотрит на него широко раскрытыми, таинственно поблескивающими в свете луны глазами.

— Лиза, любимая…

Она быстро прижала ладонь к его губам.

Шаги доносились с другой половины дома, где были комнаты Ларисы Фоминичны и Марьяны.

— Она вернулась, — прошептал Плетнев. — Мне, думаю, следует незаметно уйти.

— Нет, останься, — едва слышно попросила Лиза.

Что-то громко стукнуло, шаги замолкли, потом послышались снова. Скрипнула входная дверь. Радостно взвизгнул Волчок.

И снова их обступила тишина.

— Она ушла, — выдохнула Лиза.

— Она может вернуться.

— Не вернется.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

На берегу зафыркала моторка, ее назойливый рокот долго сверлил наполненный лунным светом воздух, жалобно всхлипывая на высоких оборотах.

«Отважная женщина, эта Марьяна, — подумал Плетнев, представив одинокую моторку, бороздящую гладь реки. — Не каждый мужчина способен на такое. Вот в ней есть тот огонь, о котором говорила Лиза. Интересно, зачем она приезжала? И почему не осталась?..»

— Мне жаль ее, — сказала Лиза. — Ничего в жизни не проходит бесследно.

— Ты про что?

— Про все на свете. Трава и та зря не растет.

— Зря можно целую жизнь прожить.

— Не думаю, что Михаил ее зря прожил, — угадала направление его мыслей Лиза. — Нет, тот, кто не приемлет зла, не бесследен на земле. Михаил в каждом умел видеть только доброе.

— Возле тебя так ясно на душе. Мне кажется, я другим человеком становлюсь.

— Можешь оставаться таким, каким был. Все равно я буду тебя любить…

* * *

Утром Плетнев позвонил Ермакову, и тот сообщил о результатах вскрытия.

— «Сухое утопление, вызванное остановкой дыхания на почве сердечной недостаточности», — монотонно читал Ермаков. — Сухое утопление — это медицинский термин, означающий, что в легких пострадавшего воды не обнаружено, — пояснил он. — Следовательно, смерть наступила мгновенно, как только пострадавший упал в воду. Может, даже раньше. «В крови, — продолжал читать Ермаков, — обнаружено большое количество алкоголя, что свидетельствует…» Ну, и так далее. Ага, вот: «Никаких следов насилия на теле не обнаружено, за исключением неглубокой царапины длиной в четыре с половиной сантиметра на правой голени чуть ниже колена». Кстати, пострадавший был босиком, но это еще ничего не значит. Сапоги, если он был в сапогах, могли остаться на дне. Мужайтесь, Сергей Михайлыч. А насчет всяких формальностей мы тут вам подсобим. Вы, кажется, хотите, чтобы брата похоронили на Дорофеевском кладбище. Мне сказала об этом ваша односельчанка, фельдшерица Фролова. Кстати, она нас очень выручила — сама вызвалась сопровождать… тело в город, на вскрытии присутствовала. Ну, жму вашу руку, дорогой Сергей Михалыч. Мы все тут глубоко и искренне вам сочувствуем…

Плетнев ходил из комнаты в комнату, выходил в сени и, постояв на крыльце, в который раз мерил тяжелыми шагами крашеные половицы дома Царьковых. Лиза намеренно, видимо, дала ему побыть одному — поднялась еще до того, как он проснулся, и ушла во двор. Он видел в окно, как она кормила Волчка, собирала с земли нападавшие за ночь груши, которые отдала соседской девчушке, подвязала оборвавшиеся чубуки винограда. Он еще не рассказал Лизе о разговоре с Ермаковым. Хотя что тут рассказывать? Михаил сам виноват в своей нелепой смерти.