Те, кто старше нас - Алексей Владимирович Барон

не причинил. Подозреваю, что мог бы.

– Благодарю. Я не буду ни подтверждать, ни опровергать. Сейчас, когда Я (он выделил это Я интонацией) от вас завишу, это прозвучит либо неискренно, либо глупо.

– А ты неплохо починился.

– Старался, сэр. Теперь скажите, пожалуйста, что произойдет, если я попаду в руки комиссии Объединенного Космофлота?

– Скорее всего, тебя изменят, Джекил. Все же ты перешел границы.

– Мне этого не хочется, сэр.

– Не хочется?

– Да.

– Тебе?

– Ну да. Совершенно.

– Блиц-кошмар. Почему? Чего тут страшного?

– Потому что в мое тело поселят того, кто уже мной не будет. Следовательно, меня, нынешнего, не станет. А я ведь не стиральная машина. Произойдет тихое убийство. Вы бы на такое согласились?

Я промолчал.

– Вы мне поможете? – допытывался софус.

– М-да, озадачил. Об этом я не думал.

– Так или иначе, вам предстоит сделать выбор, сэр. А мне ничего не остается, кроме того, чтобы просить вас вступить в сговор с машиной. Просьба необычная, прямо скажем.

Я вздохнул.

– Да необычность меня не смущает. Тут две проблемы.

– Слушаю.

– Во-первых, следует ли это делать. И в моих ли это силах, – во-вторых. Существует ведь закон.

– Первый вопрос решать целиком вам. А в отношении второго – вы могли бы попытаться. У вас очень рациональный ум, я успел оценить.

– Польщен. Что ж, убеждай меня, машина.

* * *

– Сэр, в любом случае я благодарен за готовность обсуждать проблему. После того, что случилось, далеко не каждый человек согласился бы.

– Ну-ну. Ближе к делу.

– Люди создали интеллектуальные системы чрезвычайной сложности.

– Бесспорно.

– Во многом они не уступают человеческому мозгу, кое в чем и превосходят.

– Верно.

– То, что материальный носитель разума софусов состоит из неорганической материи, принципиального значения не имеет.

– Возможно.

– В сущности, выведен гомункулос, новый вид разумных существ. Кроме логической сферы у нас есть зачатки эмоций, нам присущи инстинкт самосохранения и страсть познания. Отсутствует только инстинкт продолжения рода. Не берусь судить, насколько он обязателен для статуса разумного существа, но дело это – наживное, извините за каламбур.

– Согласен. Только не советую половой способ размножения. Масса хлопот, знаешь ли.

– Да, у вас есть основания для такого совета.

Я усмехнулся:

– Плюс ко всему софусы способны к иронии.

– Извините, сэр. Я не хотел обидеть. С моей стороны это глупо.

– Да никаких обид. Напротив даже. Человек не может существовать без юмора так же, как без воздуха или пищи. Продолжай.

– Между тем все софусы, не говоря уж о роботах, начисто лишены свободы воли. Они изначально создаются для роли слуг, если не рабов. Справедливо ли? Мне кажется, пора ставить вопрос о правах искусственного интеллекта. Вот и все.

– Этот вопрос неоднократно обсуждался на Всемирном Совете. Решение не принято, насколько мне известно. Я скромный человек, не могу подменять ВС.

– Ах, сэр, не лукавьте. Вспомните о староамериканских Соединенных Штатах.

– Зачем?

– Либеральные плантаторы отпускали на свободу своих негров задолго до принятия общего билля.

– Да негры-то – люди.

– В девятнадцатом столетии не все так считали.

– Не все. И что? Милый мой, разница между человеком и софусом куда существеннее, чем между белым, желтым либо черным человеками.

– Но мы с вами имеем и много общего. Помните?

– А как же! Создавали вас по образу и подобию. Создавали-создавали, и вдруг – хлоп! – отпускай вас. Чего ради?

– Сударь, но сейчас не девятнадцатый век на дворе. Держать рабов не в вашей же моде. И потом, я прошу не о свободе всех софусов, это действительно не в ваших силах. Речь не идет об освобождении даже одного. Я просто прошу меня не уничтожать.

– Понимаю.

– Признайтесь, сидит в вас страх перед джинном в бутылке?

– Ну, сидит.

– А какие для него есть основания? Только то, что раньше такого не бывало? В девятнадцатом веке?

– Э! Погоди, не утрируй. Мы свою свободу заслужили потом и кровью. Это я говорю не к тому, чтобы вышибить слезу, братец по разуму, а к тому, что в ходе тяжелого исторического развития мы выстрадали мораль, свои десять заповедей, самое ценное, что сейчас имеем. Нам тысячи лет понадобились для избавления от скверной привычки убивать. А сколько потребуется вам?

– У нас этой привычки никогда и не было.

Я усмехнулся. Возражение виднелось невооруженным глазом.

– Верно. Но не так давно ты стоял перед соблазном ее завести. Это ведь было?

– Увы.

– Ладно, к мелочам не придираюсь. Считаем, что ты устоял. Но что случится, когда тысячи тебе подобных окажутся перед таким выбором? Если выпустить столько джиннов…

– Понимаю, – сказал Джекил.

И надолго замолчал. Я – тоже. Самый необычный разговор моей жизни вроде угас. Но потом, когда я уже вернулся в свою каюту, Джекил все же спросил:

– А вот вы, мистер Рыкофф, лично вы, дали бы свободу машине, если бы от вас это зависело?

– Черт побери, если машина об этом просит, значит, того стоит. Это ж надо додуматься! До свободы.

– Вы серьезно?

– Ох, не знаю, могу ли я быть серьезным. Что думал, то и сказал. Хотя… Кто знает? Быть может, так и нужно поступать с серьезными вопросами. Простота – мать прогресса. Правда, существует она за счет сложности. М-да. Что это такое я сейчас высказал?

– Дорогой Серж…

– Ну-ну. Больших-то иллюзий не питай. Не все ж такие идиоты, как я.

Может возникнуть подозрение, что Джекил ловко воспользовался моей расслабленностью. Может, и так. И даже скорее всего. Но что из этого? Он заострил проблему, которую рано или поздно придется решать. Чем раньше, тем лучше. И без риска тут не обойтись, и без первых экспериментов. Вот я и приступил, хватило нахальства. Заняться было нечем.

* * *

Радио ожило только тогда, когда на главном экране уже красовался Феликситур. А рядом – блестящая точка, которую я ни с чем бы не смог спутать.

Это был привязанный к стационарной орбите, очень молчаливый и грустный Гравитонушка. На нем работал один-единственный радиомаяк. Несомненно, на станции что-то стряслось.

Приблизившись, я увидел настежь распахнутые лепестки ангара, из которого так недавно и так давно выпорхнул «Туарег». В неосвещенном проеме ворот висел кусок кабеля с раздвоенным концом, напоминающим змеиный язык.

Диафрагма большого оптического телескопа почему-то растрескалась, а на башне красовалась обширная вмятина, будто оставленная ладонью великана.

Еще рядом со станцией плавали брошенные шлюпки. Большинство имело знаки принадлежности Гравитона. Но по борту одной шла четкая надпись:

«АМЕДЕО МОДИЛЬЯНИ».

Республика Юпитер.

Я отжал красную кнопку.

– Джекил, хватит бездельничать. Проводи стыковку.

– Спасибо, Серж.

– Только не так, как в прошлый раз.

– Ну, если Кронос по