Оставленные - Том Перротта

– Круто! – восторженно произнесла Эйми, надевая шерстяную шапку, которую Кевин нашел в магазине спортивных товаров «Майкс»: с нелепыми ушками, которые фиксировались под подбородком. Эйми надвинула ее низко на лоб, почти до самых глаз, но все равно смотрелась в ней прелестно, как и во всем другом. – Как раз то, что мне нужно.

Она встала с дивана, раскрыв объятия, подошла к Кевину, крепко обняла в знак благодарности. Подобным образом Эйми благодарила его за каждый подарок, так что это уже выглядело смешно – ритмичное сопровождение ритуала. Теперь, когда свое скудное утреннее одеяние она замаскировала под новым свитером, шарфом, шапкой и варежками, Кевин смущался чуть меньше, обнимая ее.

– Вы оба так добры ко мне, – сказала Эйми, и ему на секунду показалось, что она вот-вот расплачется. – Даже не помню, когда в последний раз у меня было настолько прекрасное Рождество.

Кевин тоже получил свою долю подарков. Правда, сначала ему пришлось выслушать сетования по поводу того, сколь трудно подобрать подарки мужчине его возраста, словно зрелые мужчины – абсолютно самодостаточные люди и их ничто не интересует, кроме собственного пениса и однодневной щетины на лице. Джилл подарила ему биографию Теодора Рузвельта, в которой описывались ранние годы президента; Эйми – пару кистевых эспандеров, поскольку знала, что он любит занятия спортом. Девочки также вручили ему два одинаковых свертка – компактные маленькие предметы, завернутые в серебряную бумагу. В упаковке от Джилл Кевин обнаружил сувенирную кружку с надписью: «Самый лучший папа».

– Блеск! – воскликнул он. – Спасибо. Я знал, что вхожу в первую десятку, но даже представить не мог, что занял уже первую строчку.

Кружка, что подарила ему Эйми, отличалась только надписью – «Самый лучший мэр».

– Надо нам почаще справлять Рождество, – заметил Кевин. – Повышает самооценку.

Девочки начали наводить порядок, собирая оберточную бумагу и пустые коробки, запихивая мусор в пластиковое ведро. Кевин показал на одинокий подарок пол елкой – перевязанную лентой маленькую коробочку, похожую на те, в которых хранят драгоценности.

– А это для кого?

Джилл подняла глаза на отца. На голове у нее красовался прилепленный красный бант, она была похожа на большого растерянного младенца.

– Для мамы, – ответила Джилл, пытливо глядя на него. – Вдруг она зайдет.

Кевин кивнул, словно, на его взгляд, это было абсолютно разумно.

– Молодец, что побеспокоилась, – сказал он.

* * *

Они позвонили в дом, где жил Гэри, но им никто не открыл. Пожав плечами, Мег села на холодное бетонное крыльцо и приготовилась ждать, у всех на виду, возвращения своего бывшего жениха, где бы он ни шатался в рождественское утро. Лори села рядом, стараясь игнорировать смутное ощущение дурного предчувствия, что не покидало ее с тех пор, как они ушли с Гинкго-стрит. Она не хотела быть здесь, не хотела идти к месту следующей остановки по пути их следования.

К сожалению, данные им указания не допускали двоякого толкования. Их задача – навестить своих любимых и попытаться нарушить уютную гармонию и ритуалы праздника. Лори понимала суть данного действа в общей картине вещей: главная цель «Виноватых» – помешать так называемому возвращению к «нормальной жизни», воспрепятствовать тому, что люди пытаются забыть о Восхищении Церкви или, по крайней мере, не позволить относить это событие к категории прошлого, не позволить, чтоб его воспринимали как некий этап в непрерывной истории человечества, а не как катаклизм, положивший конец его истории.

Не то чтобы «Виноватые» имели что-то конкретное против Рождества – они вообще не любили праздники. Не были они и противниками Иисуса Христа, как многие ошибочно полагали. Правда, в вопросе Христа, вынуждена была признать Лори, у «Виноватых» существовали некоторые нестыковки. Она пыталась их осмыслить перед тем, как вступить в организацию. Ее озадачивало, что «Виноватые», насколько она могла судить, принимали многие элементы христианской теологии – Восхищение Церкви и период Великой скорби, конечно же, а также то, что человечество греховно по природе своей, и непреложность Судного дня, – но при этом совершенно игнорировали фигуру самого Иисуса. Грубо говоря, они больше были сосредоточены на образе Бога-Отца, ревнивого ветхозаветного бога, который требовал слепого повиновения и изобретал весьма жестокие способы, чтобы испытать на верность своих последователей.

Лори долго над этим думала, но и теперь еще сомневалась, что во всем разобралась. «Виноватые» не брали на себя труд в письменной форме изложить свое кредо; в их организации не было священников и проповедников, не было священного писания, не существовало официальной системы обучения. Их мировоззрение не вписывалось в рамки религии. Это был стиль жизни, постоянная импровизация, произрастающая из убежденности в том, что после Восхищения Церкви мир изменился и жить в нем нужно по-другому, не ориентируясь на прежние дискредитированные ценности: никаких больше браков, никаких семей, никакого потребительства, никакой политики. То время кануло в прошлое. Человечеству осталось только затаиться и ждать неизбежного.

Утро выдалось солнечным, но на улице было холоднее, чем это могло показаться из окна. Мэгэзин-стрит – застывшая и безмолвная, как фотография. Будучи выпускником школы бизнеса, Гэри неплохо зарабатывал, но по-прежнему жил, как студент, занимая верхний этаж убогого коттеджа на две семьи вместе с двумя другими парнями. У тех были свои девушки, и по выходным в доме творилось настоящее сумасшествие, объяснила Мег: куча народу на небольшом пространстве занималась сексом. И если сама ты не предавалась любовным забавам, была не в настроении или еще по какой-то причине, то чувствовала себя так, будто нарушала условия аренды.

Должно быть, они просидели на крыльце с полчаса, прежде чем увидели еще одну живую душу – брюзгливого старика, выгуливавшего своего дрожащего песика породы чихуахуа. Старик злобно глянул на них и что-то пробормотал. Его слов Лори не расслышала, но могла бы точно сказать, что это было не поздравление с Рождеством. До вступления в ряды «Виноватых» она даже не подозревала, что люди могут быть настолько грубыми, со спокойной совестью оскорблять и поносить тех, кто им совершенно не знаком.

Спустя несколько минут с улицы Грейпвайн на Мэгэзин-стрит свернула машина – черный блестящий автомобиль, похожий на уменьшенный внедорожник. Лори почувствовала, как разволновалась Мег по его приближении, а потом сникла, когда машина прогрохотала мимо. Зная, что скоро увидит Гэри, она была взвинчена, хотя Лори неоднократно предупреждала ее, чтобы она не ждала многого от этой встречи. Мег предстояло на собственном опыте убедиться в том, что Лори поняла за лето, – что лучше оставаться одной, избегать ненужных встреч с людьми, которых ты сама бросила, не теребить языком больной зуб. Не потому что ты больше не любишь этих людей, а как раз потому что любишь, но от любви твоей теперь никакого толку – это просто ноющая боль в ампутированной конечности.

* * *

Нора приучала себя не думать о детях. Не потому что хотела их забыть, вовсе нет. Напротив – чтобы лучше их помнить. По той же причине она старалась не часто пересматривать старые фотографии и видео. В обоих случаях происходило одно и то же: вспоминалось только то, что она и так помнила – все та же неизменная горстка эпизодов и впечатлений. Эрин ужасно упряма. Клоун на дне рождении у Джереми. У нее такие мягкие непослушные волосы. Ему понравился яблочный мусс. Со временем эти обрывки воспоминаний складывались в некую официальную хронику событий, которая затеняла тысячи столь же ценных воспоминаний, вытесняя их в участок мозга, служивший своего рода захламленным чуланом.

А недавно она обнаружила, что погребенные на задворках сознания картины прошлого вспоминаются быстрее, если не напрягать память, если позволить им всплывать самостоятельно из ее глубин. В этом отношении особенно продуктивно действовали велосипедные прогулки – идеальный механизм извлечения воспоминаний: ее мысли заняты множеством простых задач – нужно следить за дорогой, за спидометром, за дыханием, за направлением ветра, – а подсознание предоставлено само себе. Порой это ни к чему не приводит: бывает, что, крутя педали, она просто напевает строчки из какой-нибудь старой песни – Шариф не любит, когда Касбу раскачивают! Так раскачай Касбу![91] – или недоумевает, почему ноги такие тяжелые, как неживые. Но выпадают и волшебные дни, когда что-то вдруг щелкает в голове и сознание начинают заполонять изумительные картины – утраченные сокровища прошлого: вот Джереми как-то поутру спускается вниз в желтой пижаме, которая еще накануне была ему впору, а теперь вдруг стала мала на целый размер; крошечная Эрин впервые пробует сметану и картофельные чипсы с луком, и в лице ее отражаются то испуг, то удовольствие, то снова испуг. А летом брови у него светлее. А у нее большой палец, который она сосала всю ночь, розовый и сморщенный, как у старушки. Все эти воспоминания жили в ней, запертые в дальнем сейфе, – несметное богатство, от которого Норе лишь иногда, крайне редко, удавалось отщипывать маленькие фрагменты.