Роковая ошибка - Найо Марш

и о «Черном Александре»?

– Да. Мы слышали о марке. И о его неоконченном письме вашей матери.

– Ну, тогда мне нечего к этому добавить.

– Вы не знаете, сохранила ли она это письмо? И другие его письма?

– Если бы я знала, я бы не… – начала Прунелла, но быстро взяла себя в руки. – Простите. Да, сохранила. Я нашла их в глубине одного из ящиков ее туалетного столика. Это переделанный придиванный столик, и в нем есть не очень секретный ящик.

– И они еще у вас?

Подумав секунду-другую, она кивнула и сказала:

– Я прочла их. Это потрясающие любовные письма. Они не могут иметь никакого отношения ко всему этому. Никакого.

– Я видел групповую фотографию, на которой он запечатлен вместе с сослуживцами.

– Миссис Джим мне говорила.

– Он был очень красив, не правда ли?

– Да. Его называли Красавчик Картер. В это трудно поверить, когда смотришь на Клода, правда? Ему был всего двадцать один год, когда умерла его первая жена, произведя на свет Клода. Я всегда думала о том, какая это была для него страшная утрата. Лучше бы все обернулось по-другому, хотя в этом случае меня бы просто не было. Или была бы? Как все запутанно.

Она посмотрела в дальний конец комнаты, где мистер Фокс, надев очки, склонился над антикварным столиком со стеклянной витриной.

– Что он там делает? – прошептала она.

– Проявляет тактичность.

– А, понимаю.

– Вернемся к вашей матери. Она часто говорила о своем первом муже?

– Нечасто. Думаю, она перестала вспоминать его, когда вышла замуж за моего папу. Видимо, он ревновал, бедняга. Он не был тем, кого называют покорителем сердец. Вы видели – тучный, краснолицый. Наверное, поэтому она и держала такие вещи, как фотографии допапиного периода, в секретном месте. Но мне она рассказывала о Морисе – так его звали.

– О его военной службе во время войны, когда, я полагаю, и была сделана эта фотография?

– Да. И немного о нем самом. А что?

– О его однополчанах, например? Или подчиненных?

– В чем дело? – настойчиво переспросила Прунелла. – Не ведите себя так, как эти ужасные журналисты, которые постоянно выкрикивают оскорбительные вопросы, не имеющие никакого отношения к делу. Нет, – поспешно перебила она сама себя, – на самом деле вы делаете совсем не то же самое, что они. Но скажите ради бога, какое отношение однополчане и подчиненные первого мужа моей матери имеют к убийству его жены, если большинство из них сами мертвы?

– Его денщик, например? О нем в письмах что-нибудь есть? Отношения между офицером и денщиком могут быть по-своему очень близкими.

– Вот сейчас, когда вы это сказали… – с ноткой нетерпеливости ответила Прунелла. – В письмах есть какие-то упоминания вскользь о ком-то по прозвищу Кап, который, возможно, был его денщиком, но там ничего особенного. Например, в последнем письме. Оно было написано здесь. Он получил неожиданный отпуск и приехал домой, но мама была в Шотландии, служила там в Женской вспомогательной службе ВМС. В письме говорится, что он пытается дозвониться до нее, но на всякий случай – если не удастся – оставляет письмо. Оно обрывается на полуслове после сообщения, что его срочно вызывают в Лондон и времени осталось только чтобы добраться до вокзала. Думаю, вы знаете, что поезд разбомбили.

– Да, знаю.

– Прямое попадание, – коротко констатировала Прунелла. – Как раз в его вагон. Вот и все.

– А что насчет Капа? В письме?

– Что? Ах, это. Там есть зверски малое замечание… Простите, – пояснила Прунелла, – «зверски» – это наше семейное словечко, означает «ужасно трогательно». Так вот, там говорится, что она должна делать, если его убьют, и как он ее любит, и чтобы она не волновалась, потому что Кап заботится о нем, как нянька. Судя по всему, он был классный парень, этот Морис, я всегда так думала.

– А о «Черном Александре» что-нибудь есть?

– Ах да! Ну… вообще-то кое-что есть. Он пишет, что она, возможно, сочтет его паникером, но его лондонский банк находится в районе, чаще всего подвергающемся бомбардировкам, поэтому он забрал оттуда марку, чтобы поместить ее в другое место. И именно в тот момент пришел срочный вызов из Лондона. Поэтому он оборвал письмо – только попрощался.

– А марку так и не нашли.

– Верно. Сколько ни искали. Но очевидно же, что она была при нем.

– Мисс Фостер, я не стал бы вас об этом просить, если бы это не было так важно, и надеюсь, вы не посетуете на меня за эту просьбу. Не позволите ли вы мне взглянуть на эти письма?

Прунелла уставилась на свои руки. Они судорожно стискивали платок, и она поспешно разжала их. Платок маленьким влажным комком остался лежать у нее на коленях. Аллейн видел на этом комке лунки там, где она впивалась в него ногтями.

– Я совершенно не могу себе представить зачем? – ответила она. – Это потрясающие любовные письма, чистые и простые, написанные почти сорок лет назад и не касающиеся ничего и никого, кроме их автора. И мамы, конечно.

– Я знаю, это кажется нелепым, не так ли? Но не могу вам даже описать, насколько «профессиональным» и отстраненным взглядом я буду смотреть на эти письма. Как врач. Прошу вас, позвольте мне их увидеть.

Она бросила взгляд на стоявшего в отдалении Фокса, погруженного в созерцание витрины антикварного столика.

– Не хочу пререкаться на пустом месте, – сказала она. – Сейчас принесу.

– Они все еще в не очень секретном ящике придиванного столика?

– Да.

– Я хотел бы на него взглянуть.

Они одновременно встали.

– Секретные ящички, – непринужденно сказал Аллейн, – моя специальность. В Ярде меня называют Любопытный Том[107] Аллейн. – Прунелла поджала губы. – Фокс, – громко окликнул коллегу Аллейн, – могу я вас оторвать?

– Прошу прощения, мистер Аллейн, – сказал Фокс, снимая очки, но оставаясь на месте. – Прошу вашего прощения, мисс Фостер. Мое внимание привлек этот… я бы сказал образчик мебельного искусства. У моей тетушки, мисс Элси Смит, есть точно такой же в ее магазине в Брайтоне.

– В самом деле? – удивилась Прунелла и уставилась на него.

Аллейн прошел в другой конец комнаты и тоже склонился над столиком. В нем хранилась разношерстная коллекция медалей, флакон для нюхательной соли, две миниатюры, несколько маленьких шкатулок из серебра и перегородчатой эмали и одна музыкальная. Все это было выставлено на синем бархате.

– Меня всегда привлекали подобные коллекции, – сказал Аллейн. – Семейная история в иероглифике. Вижу, вы недавно тут кое-что поменяли местами.

– Нет, не меняла. Зачем? – удивилась Прунелла, внезапно встревожившись, и подошла к ним. По вмятинам на бархате было видно, что какая-то перестановка действительно имела