Любовь Орлова - Нонна Голикова

Теперь Григорию Васильевичу предстояло учиться жить без неё… Поток писем со всех концов страны хлынул на его адрес. Это были соболезнования, это было нежелание разлуки с любимой актрисой, с созданным ею типом человеческой личности, это была невозможность примирения с её уходом. «Неужели ничего нельзя сделать?» — задавали многие корреспонденты этот более чем парадоксальный вопрос, будто не знали, что за каждым когда-то закроется дверь и с этим никто ничего сделать не может…

«Представляете, Машенька, они все не хотят верить в то, что её нет. Но я знаю ответ на их вопрос. Сделать всё-таки что-то можно. Я сниму о ней фильм», — говорил мне Григорий Васильевич вскоре после похорон. Говорил улыбаясь. Довольно скоро он написал сценарий, который назывался очень просто и очень точно — «Любовь… Любовь… Любовь…». Режиссёрами фильма должны были быть два Григория Васильевича — дед и внук. Однако к моменту съёмок дед уже был не в силах что-либо делать, а внук оказался просто профессионально несостоятельным. Практически фильм создан кинорежиссёром Еленой Михайловой. Фильм получился очень тёплый, пронизанный бесконечным восхищением личностью Любови Петровны, и прежде всего это был фильм об их любви…

Первое время я частенько навещала Григория Васильевича, у меня сохранился свой ключ от их внуковского дома. Чаще всего он сидел на веранде в шезлонге, укрытый пледом, и говорить мог только о ней — всегда с улыбкой. В один из моих визитов принесли телеграмму. Это было сообщение о том, что во Владивостокском порту спустили на воду теплоход «Любовь Орлова». Вы можете не верить, но фамилия капитана этого теплохода была… Александров! В это же время астрономы открыли новую звезду и назвали её именем…

Его ещё видели в президиуме III съезда кинематографистов СССР — май 1976 года, он бывал на совещаниях творческого объединения «Мосфильм», которым руководил, продолжал работу над книгой. Он по-прежнему улыбался, но улыбка становилась всё более и более растерянной, а взгляд всё более и более отсутствующим.

В январе 1977 года в ЦДРИ отмечали 75-летие Любови Орловой. Выступали те, кто её знал и помнил, возникали на экране всем хорошо известные фрагменты их фильмов. А в конце на сцену вышел Григорий Васильевич и сказал: «Мы прожили сорок два года, и это были сорок два года счастья».

Зал был переполнен, и весь он разом поднялся и стоя аплодировал людям, которые в совершенстве владели, быть может, самым сложным искусством — высоко прожить жизнь и уметь хранить то, что так хрупко и так трудно хранимо. Аплодисментам, казалось, не будет конца. А он всё стоял и стоял на сцене — совершенно один, седой и одинокий и с такой потерянной улыбкой…

Я продолжала приходить в их дом и, как прежде, слушала рассказы Григория Васильевича. И теперь они были только о ней. Говорил он спокойно и, как всегда, улыбался.

Сразу после смерти Любови Петровны к нему во Внуково переехала семья его сына Василия Григорьевича — Дугласа. Я хорошо помню его в детстве, он, уже студент ВГИКа, иногда приезжал во Внуково. Но однажды во время отъезда Григория Васильевича и Любови Петровны вопреки их запрету он у них в доме устроил шумную вечеринку, судя по всему, с весьма катастрофическими последствиями. Со свойственной ей непреклонностью Любовь Петровна отказала ему от дома. Она никогда больше не принимала у себя в доме не только Василия Григорьевича, но и его жену и сына. Он с семьёй — женой Галиной и сыном Гришей — появился во Внукове уже после её ухода. Видимо, обида этой семьи была столь глубока, что они выбросили многое из архива Любови Петровны на помойку, и только совсем небольшая часть его попала в наши руки. Бумаги подобрали прямо с земли, у забора, и передали нам соседи. Моя мама, будучи, как и Григорий Васильевич, наследницей Орловой, отказалась от каких бы то ни было притязаний на имущество. Как-то мне позвонила Юлия Константиновна Борисова, которая жила в доме на Бронной, где была квартира Орловой и Александрова. Голос был очень взволнованный, в нём звенели слёзы: «Боже мой, сделайте же что-нибудь! В квартире Любови Петровны внук Григория Васильевича делает ремонт, рабочие выбрасывают все бумаги из комнат Любови Петровны, чужие люди вслух читают её дневники, хохочут!..» Я позвонила в квартиру Любы, ответил пьяный голос — это был один из рабочих. Я попробовала поговорить, спросить, попросить, в ответ услышала дурацкое бормотание. Мне не с кем было туда пойти, а одна я побоялась, понимая всю бессмысленность подобных переговоров…

В один из моих визитов Галина, провожая меня, вдруг спросила: «Маша, а где ваши ключи?» — «Вот они», — показала я ключи на раскрытой ладони. Она тотчас схватила их и убежала. С тех пор она перестала звать Григория Васильевича к телефону, и я долго его не видела…

В 1978 году меня попросили на радио сделать передачу об Орловой. Представить себе разговор без участия в нём Александрова было просто невозможно. Тем не менее Галина по телефону попробовала мне отказать. Всё же с помощью редакции я настояла на том, что мы с радиобригадой приедем записать выступление Григория Васильевича.

Были снежные сумерки, дом светился огнями, весь укутанный пышным снегом. Я была поражена переменой в Григории Васильевиче. Его трудно было узнать. Погасшие глаза, ощущение отсутствия, странной погружённости в себя, дряхлости. «У вас есть пять минут, — сказала Галина. — Я сейчас дам ему таблетку, и он будет говорить. Вам надо успеть. Потом я дам ему ещё одну таблетку, и у вас будет ещё пять минут». Григорий Васильевич принял какую-то огромную капсулу, и я была поражена новой перемене, происходившей у меня на глазах. Через несколько мгновений его глаза наполнились жизнью и смыслом, он явно меня узнал и прекрасно говорил в ответ на мои вопросы. Но вот будто кто-то выключил свет в его оживших было глазах, и он опять сник, пока не принял вторую капсулу и не заговорил снова. Я записала всё, что было необходимо, и мы попрощались. После передачи Галина по телефону сказала мне, что он передачу слушал и остался доволен.

Это была наша последняя встреча, и она произвела на меня бесконечно грустное и тягостное впечатление. Вскоре после этого я узнала о скоропостижной кончине его сына. Боже мой, подумала я, потерять обожаемую жену, да ещё пережить в таком одиночестве собственного сына! Но, как оказалось, Григорий Васильевич был уже в таком состоянии, что смерти сына попросту не заметил. «Где Вася?» — изредка спрашивал он в течение нескольких лет и вполне удовлетворялся, когда ему отвечали: «Ушёл за хлебом»…

Ясность сознания и восприятия окружающего мира оставила его вскоре после ухода её, его Любви, — той, что составляла смысл его существования. Галина после смерти мужа оформила брак с Григорием Васильевичем, чтобы сохранить за собой дом и всё имущество. Он подолгу сидел в шезлонге на веранде, укрытый пледом, и всё вспоминал, всё говорил — только о Любочке, только о ней и только про неё… Очевидно, в какие-то моменты Галина наивно полагала, что она не просто звено в наследовании имущества, но и может занять место, которое занять не мог никто в этом мире. Поэтому постоянная и единственная тема его гаснущего сознания и разговоров Галину бесконечно раздражала. Умер он в больнице зимой 1983 года… Я пришла в Дом кино, где состоялась гражданская панихида. Народу было совсем немного…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});