Великий Краббен (сборник) - Геннадий Прашкевич

Спросил Соньку:

– О чем думаешь?

– Да вот думаю, зря ты не учился. Был бы сейчас ученый, книжку бы писал, как Николай Степанович. – Капризничает: – Перед Галкой Мальцевой неудобно, образования у тебя мало.

– Ничего себе мало! Я три языка изучал!

– Все равно мало, – капризничает. – Надо все пять!

– Да зачем нам с тобой столько?

– Я не о нас, я о нем думаю.

Сонька задумчиво погладила свой живот.

– Слышь, Сережка, ты ведь работаешь с деревом. Сделай ему какую-нибудь игрушку.

– Конечно, сделаю, – обрадовался Серега. – Появится, подарю. А ты пока почитай. Видишь, Синяков книжку прислал. Из-за этого Синякова один глупый семинарист от бога отрекся.

И рассмеялся:

– Мы его всему научим!

Серега имел в виду будущего наследника.

– Он у нас с тобой вырастет упрямым, как ванька-встанька! Эх! – махнул он рукой. – Не это сейчас, Сонька, главное!

– А что? Что?

– Да я же тебе про главное сто раз на дню говорю.

– Подумаешь, сто раз! Ты еще раз скажи. Нам с тобой скрывать нечего.

1983

Реквием по червю

Записки, публикуемые ниже, принадлежат физику-экспериментатору И. А. Угланову – расчетчику и исполнителю так называемой Малой Программы по установлению первых (односторонних) контактов с Будущим.

И. А. Угланов – доктор физико-математических наук, действительный член Академии наук СССР, почетный член Болгарской Академии наук, иностранный член Академии наук Финляндии, член Американского математического общества, член-корреспондент Британской Академии, иностранный член Национальной Академии наук Деи Линчеи (Италия), почетный член Эдинбургского королевского общества, пожизненный член Нью-Йоркской Академии наук, член Брауншвейгского научного общества.

С Малой Программой, разрабатываемой академиком И. А. Углановым, тесно связаны творческие биографии писателей Ильи Коврова (новосибирского) и Ильи Коврова (новгородского). Собственно, настоящие записки посвящены юбилею этих писателей и прочитаны как отдельный доклад 12 сентября 2021 года в Женевском Дворце наций перед участниками Первого Всемирного форума любителей Книги. Сокращения в тексте связаны с деталями чисто техническими.

1

Уважаемые коллеги!

Уважаемые дамы и господа!

Вас интересует, почему молчат наши всемирно признанные писатели – Илья Ковров (новосибирский) и его однофамилец Илья Ковров (новгородский)? Не повторяется ли на наших глазах тягостная история Джерома Дэвида Сэлинджера, не на один десяток лет спрятавшегося от людей в Корнише, крошечном городке штата Нью-Хэмпшир? И не связано ли молчание писателей с их участием в известном научном эксперименте?

Готов ответить.

2

Я буду говорить больше об Илье Коврове (новосибирском).

Это не потому, что работы моего друга кажутся мне более значительными, чем работы его новгородского коллеги. Просто мы родились в одном селе, вместе выросли, учились в одном вузе и многие годы живем в соседних квартирах большого дома в новосибирском Академгородке.

Страсть к преувеличениям – черта для писателя не самая скверная.

Но меня, человека спокойного, ровного, выходки Ильи Коврова (новосибирского) удивляли еще в детстве. То он видел летающую тарелку над рекой. То собака соседа, всегда сидевшая на цепи, проваливалась вдруг под землю. Ну и все такое прочее, не хочу перечислять.

После школы наши пути на некоторое время разошлись и встретились мы, уже достигнув каких-то результатов. Правда, книги Ильи Коврова читал весь мир, а я так и оставался физиком без имени, хотя добился впечатляющих результатов в работе над созданием так называемой Машины Времени, широко известной сейчас по аббревиатуре МВ.

Возможно, вам покажется странным, но я, в отличие от многих своих сверстников, никогда не мечтал о перемещениях в пространстве. Некая созерцательность, присущая мне с детства, и травма, полученная во время одного из научных экспериментов, надежно привязали меня к кабинету. Но в детстве, конечно, я принимал участие в вылазках на бескрайние болота, тянувшиеся за нашим селом. Илья, наш приятель Эдик Пугаев и я, закатав штаны, забирались в самые хмурые места, и мне невдомек было, что известный специалист по обоснованию математики Курт Гёдель уже создал остроумную модель мира, в которой отдельные локальные времена никак не увязываются в единое мировое время. Позже, начав работу, приведшую к созданию MB, я опирался как раз на воззрения Гёделя. В частности, на то его утверждение, что мировая линия любой фундаментальной частицы всегда открыта таким образом, что никакая эпоха ни в какие времена – никогда, никогда, никогда – не может повторно проявиться в опыте предполагаемого наблюдателя, привязанного к конкретной частице. Но могут существовать (и наверняка существуют) другие временеподобные, но замкнутые кривые. То есть в мире, смоделированном Куртом Гёделем, все-таки существует некая возможность путешествий во времени.

Впрочем, здесь не место объяснять технические и философские принципы устройства MB. Моя цель – ознакомить собравшихся с причинами, заставившими двух знаменитых писателей замолчать так надолго.

3

Село, в котором мы выросли, лежало далеко от населенных мест.

Прямо во дворы вбегал темный мшистый лес, а сразу за поскотиной начинались болота, на которых мы охотились на крошечных, юрких, безумно вкусных куличков. Позже, когда мы с Ильей перебрались в столицу Сибири, куличков этих подчистую вымели при тотальном осушении болот. Там, где шумели на ветру ржавые болотные травы, раскинулись теперь скудные поля и огороды. А последнюю парочку длинноносых куличков, говорят, подал на свадебный стол наш бывший приятель Эдик Пугаев. «Знай наших! – будто бы сказал он счастливой своей невесте. – Таких птичек больше нет на Земле. Такой закуси не найдешь даже на столе у арабских шейхов».

А ведь мы выросли на тех куличках.

Сразу после войны жизнь была скудной, подножный корм никому не казался лишним. За куличками охотились многие, но у Эдика Пугаева было огромное преимущество перед всеми.

Он имел ружье.

Старое, обшарпанное.

Оно часто давало осечки.

Зато каждый удачный выстрел приносил Эдику (в отличие от наших жалких волосяных петель) столько птиц, что Эдик мог даже приторговывать добычей, ибо уже тогда вполне самостоятельно дошел до известной истины, высказанной Платоном: человек любит не жизнь, человек любит хорошую жизнь.

Для нас с Ильей, людей без ружья, хорошая жизнь ассоциировалась с книгами. У местного грамотея кузнеца дяди Харитона я выкопал «Историю элементарной математики», написанную Кеджори, и книжку, автор которой остался мне неизвестен, поскольку обложка и титул были давно утрачены. Впрочем, название я помню. «Как постепенно дошли люди до настоящей математики». Не знаю, где добыл дядя Харитон эти бесполезные для него книги, но если говорить о некоей причинности, то именно они в немалой степени вывели меня в будущем на проблему MB.

А Илья в те годы обожал Брема.

И оба мы отдавали должное ружью Эдика.

Шестнадцатый калибр – не шутка. В ствол входили три наших тощих перста, вот какой ствол. Один выстрел – и птиц хватало на целый обед! Тем более что стрелять Эдик умел.

Вот, скажем, появилась у Ильи новая кепка.

Конечно, это сразу раздражало щербатого Эдика.

Он не терпел никаких чужих вещей, тем более новых.

Презрительно кривя губы, он советовал Илье вывозить кепку в грязи. Новая вещь, пояснил он, сковывает человека. Если, скажем, он или я провалимся в трясину, новая кепка Ильи может нас погубить. Ведь прежде чем броситься нам на помощь, Илья запаникует, начнет срывать с головы новую кепку, вешать ее на сучок дерева, а значит, потеряет драгоценные секунды. «Слышь, Илюха, – презрительно добавил Эдик, играя латунной гильзой. – Давай на спор. Ты бросаешь свою кепку в воздух, а я стреляю. Если попаду, ничего с твоей кепкой не сделается – дробь у меня мелкая. А если промажу, вся сегодняшняя добыча твоя».

Предложение выглядело заманчиво.

По знаку Эдика Илья запустил кепку как можно выше.

Планируя и крутясь, она пошла к земле и тогда Эдик выстрелил.

К ногам Ильи упал козырек, украшенный по ободку опаленными лохмотьями.

«Кучно бьет», – сказал я, стараясь не смотреть на Илью.

А Эдик сплюнул: «Не дрейфь. Замажешь дыру чернилами».

Спрятав в карман то, что осталось от новой кепки, Илья молча зашагал к болоту. Он изо всех сил хотел показать, что спор был честный и никакой обиды он в сердце не затаил. Но кажется мне почему-то, что именно в тот день Илья впервые осознал, какую страшную опасность несет обшарпанное ружье Эдика всему живому. «Я отказываюсь от охоты, – в тот же день заявил он. – Раз и навсегда». – «Да почему?» – удивился я. – «Да потому, что скоро мы съедим всех наших куличков и на свете не останется ни одного». – «Тоже мне! – презрительно фыркнул Эдик. – Этих куличков у нас как мошкары». – «Бизонов в Северной Америке было еще больше, – отрезал будущий писатель. – И мамонты паслись в Сибири на каждом лугу. Где они теперь?» – «Это я, что ли, их перестрелял?» – «Ты, конечно».