Постскриптум (СИ) - "Anzholik"

Все сливается в какой-то одурманивающий экстаз, я будто под чем-то, хоть и не приняла ни грамма в организм, ни веществ, ни спиртного. Голова идет кругом, в теле приятная усталость, но я танцую, словно в последний раз, выпендриваюсь и кручусь вокруг Микеля, распуская руки и без зазрения совести лапая. Получая ровно такую же отдачу, но почему-то уверена, что в туалет он меня точно не потащит, слишком он привыкший к комфорту и шику. Не в его стиле. И не ошибаюсь, когда ближе к трем часам ночи он уже без намеков, а прямым текстом зовет меня в его номер, который он снял на время приезда в мой город.

Не помню, как оказываюсь прижата к двери комнаты. Дорога в такси стерлась из памяти ощущениями его губ и рук, потому что едва за нами закрылась дверца автомобиля, обоих сорвало с катушек. И мне даже жалко нашего таксиста, потому что видел он сегодня многое. И так все жадно и на надрыве. И столько концентрируемой неразбавленной страсти в каждом поцелуе. Но, несмотря на это, никакой спешки. Мы все еще в одежде. Оба.

— О мой бог, Лина, я же хотел все сделать иначе, — уткнувшись в мой лоб, переводит дыхание. Смотрит медовыми глазами, теплыми-теплыми, растаявшими. Гладит поясницу горячими пальцами, что пробрались под футболку.

А я коварно, как в замедленной съемке, провожу с нажимом пальцами по его ширинке. Чувствуя, как напрягается еще сильнее плоть от моих действий.

— Душ? — А в глазах столько нетерпения, тонна. Его сейчас к чертям взорвет, но пытается быть благородным и показать, что спешить некуда и вообще тот факт, что мы таки оказались снова в одной постели, почти случайность. Ну и почти оказались. Дело пары минут.

Снова провожу, но уже всей ладонью, закусываю нижнюю губу. Какой, мать его, душ? У меня секса не было с момента отъезда с курорта. И так вся как оголенный нерв.

— К черту, — срывается. Умница мальчик. Буквально набрасывает и за считанные минуты, я без обуви, без футболки, без лифчика и с расстегнутыми штанами. Ремень летит куда-то под ноги. Штаны поддаются нехотя, но все же соскальзывают с тела. Следом летит порядком влажное белье. А после руками упираясь в стену, скребу ногтями, потому что поцелуи вдоль спины и сильные руки на ягодицах — взрывоопасный коктейль. Слишком взрывоопасный, чтобы не застонать в голос от легкого укуса в шею и сладкой боли от оттянутых волос, которые он намотал себе на руку. Чертов хвост буквально просился, чтобы он поступил с ним подобным образом.

Оглушающий звук расстегивающейся ширинки. Сводящее с ума касание влажной головки к моей наэлектризованной коже. И я без лишних слов прогибаюсь сильнее ему навстречу. Подставляясь как течная кошка, потому что терпеть это напряжение становится больно. Да и зачем терпеть?

Глубоко внутрь, идеальная и такая нужная твердость и сказочно-бешеный ритм, под аккомпанемент моих вскриков на каждый толчок. И так хорошо от мысли, что можно не сдерживаться. И легкие горят от нехватки воздуха. А во рту до самого горла все пересохло. Жадно облизываю губы. Впиваюсь ногтями в бедные обои, и мне кажется, что, когда буду кончать, я попросту сдеру их к чертовой матери, ибо ощущения бомбические. Такие же невероятные, как и чуть больше месяца назад. Тело помнит качественные ласки и с удовольствием впитывает. Ему знакомо как хорошо может быть с этим мужчиной. И мысли о Леше не так болезненно пульсируют в сознании. Отгоняются волной истинного вожделения, животного и неудержимого. Я не могу вытравить его изнутри, но эта проклятая любовь не мешает мне задыхаться от подступающего оргазма.

И мужские стоны — это нечто слегка запретное и довольно редкое. Но так сильно бьет по отъехавшему вконец мозгу, что я, не считая нужным оттягивать момент, с наслаждением отпускаю себя, чтобы уже в следующую секунду ощутить сокрушительную волну прошедшего по телу удовольствия и с силой сжать внутри себя член. Кончить так долгожданно и потрясающе. Чувствуя ответную реакцию и горячую вязкую жидкость, что стекает по возбужденной плоти, спускаясь к бедрам.

— А вот теперь душ, — шепчу, повернувшись. Сама целуя ошалевшего от этого мощного взрыва Микеля. Обнимаю, влипая вспотевшим телом. Кожа к коже, бешено бьющееся сердце к сердцу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Боже, сладкая, это было великолепно, — благодарные губы. Чуть более нежные руки.

— И будет еще лучше, я никуда не спешу.

— Боюсь, если мы будем продолжать в том же темпе, меня надолго не хватит, — посмеивается и окунает в томный взгляд тягуче ирисковых глаз.

— Тебя-то не хватит? Не прибедняйся.

— Слушай, мы и без того побили мой личный рекорд сейчас. Чуть больше пяти минут?

— У тебя давно кто-то был?

— Да, ты.

— Вот тебе и ответ, милый. — Утаскиваю несопротивляющегося в душ. И как-то аномально тепло в груди от знания, что после меня это тело никого не «любило». Настолько тепло, что обида на Лешу снова просыпается, лениво, но просыпается. Он-то явно не монах. Совсем. Блин, обещала же себе не думать о нем, хотя бы сегодня. Но это, вероятно, сильнее меня. Гребаная любовь намного сильнее меня. И я так измучена…

Почему вы, там сверху, вместо того чтобы вылечить меня от этой смертельной нужды по Алексееву, забавляетесь моими страданиями? Неужели так весело смотреть, как я схожу с ума, не имея возможности быть хотя бы просто рядом с тем, по кому сердце болит? И ведь тоска уже вконец извела потрепанную душу. Настолько сильно, что даже идеальный любовник рядом не помогает совершенно. И не будь маленького, такого близкого и самого любимого существа от моей плоти и крови, я бы отважилась на что-то очень страшное. Отважилась бы… Только бы не дать огромной черной дыре в груди дальше расти. Только бы не дать.

Кто бы там ни был сверху, иди ты на хуй. Иди ты на хуй. Я устала.

Реклама, господа, реклама… А спонсор нашего сериала — Бумажные платочки. Не повезло в любви или насморк одолел? Бумажные платочки придут на помощь. Бумага — не мужчина, бумага стерпит все!

Глава 19

Время: почти половина восьмого утра. Поспав всего часа полтора от силы, приезжаю на такси домой. Тихонько открываю дверь и аки мышь крадусь к гардеробной. Где раздеваюсь, разуваюсь, переодеваюсь и ползу на кухню. Потому что в голове столько всего сразу, что я совершенно не помню, есть ли какие-либо заказы на сегодняшний день. И ведь нет. Что неимоверно радует. Потому достаю некоторые продукты, чтобы разморозились, пока я буду отсыпаться, и иду в комнату к ребенку.

Ильюша вместе с моей сестрой еще спят, и картина настолько умиляет, что, не выдержав, шлепаю к ним и крепко обнимаю сына. Целую во все, что подворачивается под губы, тискаю и глажу. Пока дитеныш не просыпается и не цепляется за меня, как обезьянка, всеми конечностями.

— Мам, а можно я не пойду в сад? Ну пожалуйста-пожалуйста! — Чуток охрипший с сонными глазами. — Я еще немножко посплю, а потом будем вместе что-нибудь готовить.

— Тебя кто-то обидел? Почему ты не хочешь идти, зайка? — Глажу по мягким волосам. И пытаюсь понять, в чем причина нежелания у Ильи. Он нечасто просит остаться дома. Слишком редко, чтобы не насторожиться.

— Нет, просто не хочется. И папа обещал днем привезти собаку. — Ну вот. Снова чертова псина, не обговоренная со мной. Которую придется каждый божий день выгуливать, будто мне заняться больше нечем. Однако… Раз уж отец пообещал, то исполнять обещанное нужно. Чтобы у сына не было сомнений в родительском слове.

— Ладно, но только сегодня. Хорошо?

— Хорошо, — довольный как слон крепко обнимает меня и тащит к себе под одеяло, где начинает просыпаться сестра под орущий, словно ополоумевший, будильник.

— Спи, Лиз. У нас сегодня выходной незапланированный. — Укладываюсь поудобнее, с удовольствием вдыхаю любимый и самый вкусный на свете запах собственного ребенка и вырубаюсь.

Просыпаюсь ближе к обеду, немного разбитая из-за отсутствия хорошего ночного сна, но как бы не впервые. Готовлю мясной пирог и еще кучу любимых лакомств ребенка. Созваниваюсь с Микелем, договорившись, что он заедет за мной ближе к вечеру, потому что привез что-то Илье, а после мы пойдем ужинать в ресторан. А дальнейшее хоть и не обговорено, но яснее некуда. Пусть мы и не засыпали почти до шести утра, вымотав друг друга по полной программе, повторить никто не против. Совсем не против.