Постскриптум (СИ) - "Anzholik"

— А знаешь, годы идут, а ты все тот же. — И откуда столько концентрированного презрения в голосе? Не знаю. — Хотя, что-то все же стало иным. — Задумчиво слегка продолжаю, не меняя градуса. — Ты стал еще деспотичнее. И если раньше рядом с тобой можно было хоть и с трудом, но дышать. То теперь… Ты, черт возьми, душишь своими решениями и угрозами. И я безумно рада, что я не твоя жена. — Киваю в подтверждение своих слов. — Да, я очень рада этому факту.

С наслаждением впитываю бурю карих глаз. Буквально ликую от его бешенства, такого неприкрытого сейчас. Слежу за тем, как сжимаются чертовски сексуальные и такие сильные пальцы на подлокотнике кресла, побелевшие… Красота.

— И раз уж нормально договориться ты не способен. Что же. У меня встречные условия. Я согласна на переезд. НО. Перед тем как приходить ты будешь звонить мне и спрашивать, удобно ли нам принять тебя в гостях. Либо устанавливаем и вовсе четкие рамки и часы твоих посещений. Разумеется, обговорив все втроем. Отныне никакого самовольства. Оплачиваешь анализ ДНК и прочую ересь и устанавливаешь факт своего отцовства, минимизировав мое участие в этом процессе. Также максимально напрягаешься, чтобы в ближайшую пару недель у меня лежал новый паспорт с моей девичьей фамилией и желательно без штампов с твоим участием. Фото и все остальное у тебя будет. — Замолкаю, сведя брови в раздумьях. Что-то ведь точно забыла? — Ах, да. Мебель, квартплата и прочее лежит теперь на твоих плечах вместо официальных алиментов. Также как ты будешь советоваться со мной буквально по поводу каждой из покупок, которые совершаешь для нашего ребенка. Я запрещаю тебе безрассудно баловать его. Не потому что мне жалко, а потому что это делает Ильюшу чрезмерно требовательным и капризным. Я не собираюсь приучать его жить на широкую ногу. Потому что, когда твои отцовские порывы схлынут, мне придется снова вставать на ноги и делать все самой. И последнее: Илья будет прописан в эту квартиру. Дабы в будущем иметь право если не на всю, то хотя бы на часть нее.

— Все сказала? — Красивая бровь приподнимается. И эти эмоциональные качели меня убивают. — Раз уж ты так разошлась, то будь добра взять вот это, и без лишнего драматизма и мозговыноса. — Достает из внутреннего кармана пиджака ту самую чертову доверенность и золотую карточку. И затолкать бы ее ему прямо в горло. Чтобы удавился. Но я подхожу, зло выдергиваю предложенное из рук и иду к ванной, чтобы помочь ребенку домыться. Прохожу мимо него, а тот вырастает как скала рядом. И меня несет. Все еще держа в руке кредитку, беру и с хрустом переламываю ее на две части. Разорвав на несколько частей документ. И всовываю ему в карман. Потому что могу и хочу это сделать.

— Что, злишься? — ядовито спрашиваю, глядя на него в упор. — А что же тебя так разозлило, а, Леш?

— Нарываешься? — А я нарываюсь? Похоже, да. Причем осознанно. Только бы сорвался. Только бы… Сейчас. Пожалуйста. Впитываю в себя одурманивающий запах. Сгораю от гнева, что он источает. И так хочу проломить стену, что стоит между нами. Чем угодно и как угодно. Тут все средства хороши. И вроде как получается. Но. Он снова себя сдерживает. В который раз. Упорно.

Сжимает челюсть до хруста. Дышит через раз. Но просто разворачивается и, схватив со спинки дивана полотенце, идет к сыну в ванную, оставляя меня в моем вряд ли адекватном состоянии. Даже пальцем не тронув. Но спровоцировав такую сильную реакцию в теле… Слишком сильную.

А спустя час уходит, хлопнув дверью, едва ребенок засыпает. И по ощущениям тупо сбегает из квартиры. То ли подальше от меня, то ли…

***

Микель все же умеет удивлять. В чем я убеждаюсь, когда одним прекрасным вечером в мою дверь стучится курьер с огромной охапкой роз. Кроваво-красных. С тугими нераскрывшимися бутонами. И запиской: «Жди меня 8 марта в гости, сладкая».

Боюсь даже считать, сколько там цветов. Ведь я с трудом обхватываю букет. И откровенно говоря, неслабый шок ото всего сразу обрушивается. Потому что, во-первых, еще вчера премило беседуя уже в который раз, он даже намека не дал. А во-вторых, мне немножко дико. Он что, правда приедет? И что это означает? И как реагировать? Радоваться? Паниковать?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

На помощь приходит успевшая неделю назад вернуться сестра. Которая как раз в этот самый момент находится у меня дома.

— Как галантно. И кто этот прекрасный ухажер? И почему я не в курсе?

— Я же рассказала тебе о португальце, с которым мы хорошо провели время на отдыхе.

— Угу. — Зачарованно трогает шелковистые лепестки и вдыхает нежный запах. — Это от него? У вас разве не был типичный курортный отрыв?

— А ты что-то знаешь о типичности таких случаев? — с ухмылкой парирую. — Да ладно, Лиз. Что, правда? И тебе не чуждо предаваться эмоциям?

— Не поверишь. Даже я не святая. Отдай сюда, пойду поставлю эту красоту в воду.

И ведь отдаю. Хотя желание просто улечься в обнимку с цветами и глупо улыбаться. Очень глупо. Сказать, что подобный жест приятен, значит, вообще ни черта не сказать. Я окрылена. Немного, но все же. И неуместная мысль о том, что хотелось бы другого отправителя, появляется вспышкой в мозгу, портя впечатление от чужого сюрприза. Потому что получи я подобное от Леши, я бы растаяла и наплевала на все. Да-да. Меня очень легко подкупить. Ему легко. Ведь я оглушительно проиграла своим чувствам давным-давно. Те всегда играли против меня и каких-либо правил. Измучив и прибив совесть в конечном итоге. Которая теперь выдрессированная и помалкивает о факте наличия у него семьи.

Я эгоистично его хочу. В единоличное пользование и, вероятно, навсегда. Только вот никаких чертовых сдвигов. Он все также неприступная крепость. И между нами даже не просто стена, а целая сраная пропасть. Бездна. Не обойти и не оплыть. И коробки с упакованными вещами раздражают. Его которая по счету одержанная победа и мое вконец потрепанное самолюбие. А желание отыграться от души только раздувается все сильнее. Грозясь в конечном итоге вылиться во что-то порядком скверное.

***

До приезда гостя остается неделя. Только не это сейчас треплет меня из стороны в сторону, а новое жилище. Это шокирующе большое, нет, даже воистину огромное обиталище — просто какой-то полный пиздец. Стою посреди обставленной комнаты, вероятнее всего гостиной, и пытаюсь начать ровно дышать. Ремонт тут сделан хоть и хороший, но совершенно не на мой вкус. Плазма на полстены. Угловой кожаный диван устрашающего размера, ковер во весь пол, мягкий и пушистый, в котором сейчас утопают мои ноги, и длинный узкий стеклянный стол. Какие-то картины, тяжелые шторы, всяческие мелкие предметы интерьера. Статуэтки, вазы и тому подобное. Дизайнерские причуды. Господи Иисусе. Когда он успел превратиться в сноба? Что это за угрожающе нависающий потолок с кучей финтифлюшек и лампочек? В несколько ярусов схожих оттенков. Красивый, кто ж спорит, но это бешеные деньги.

Детская комната просторная, и она мне нравится. Тут явно все учтено и подобрано на мальчишеский вкус. Что означает лишь то, что Леша хорошо подготовился… Илья в восторге прыгает по двуспальной кровати в форме машины. С красивым, в тон мебели, покрывалом. Осматривает красочные обои, массивные шторы, искусный потолок и личный компьютерный стол, где уже красуется стационарный компьютер.

Только вот больше всего меня шокирует огромная, едва ли не в два раза больше, чем необходимо, кровать в одной из комнат. Траходром во всей красе, накрытый белоснежным пушистым покрывалом. И видимо, не только я допускаю такие мысли, потому что стоящий в метре Алексеев очень красноречиво злорадствует. Смотрит как хищник, который, наконец, загнал жертву в свое логово и… И что там обычно с ними делают? Сразу играют, а после едят? Так вот его глаза обещают нечто подобное. Или же я вижу то, что хотелось бы.

А потолок даже тут непростой. С несколькими видами освещения: от яркого белоснежного света, который дает узкая широкая лампа, растянутая посередине, до приглушенного алого от неоновой подсветки, что растянулась по периметру. А также классика, средненькое освещение, я бы сказала: ходовое. Но удивляет еще кое-что. Леша берет пульт управления — и ставни на окне закрываются. Жестом приглашает войти и запирает дверь, от чего ощущается легкий вакуум и все звуки исчезают. Это знакомо. Это означает, что здесь звукоизоляция. А еще на стенах словно звездная россыпь. При дневном освещении они невычурные и с легким едва заметным тиснением. А когда гаснет свет… Тут просыпается сказка. Вокруг различные созвездия, которые светятся мягко. Очень мягко и совсем не давят. Но как только Алексеев включает еще один вид освящения — нежно-голубой, который идет по внутренней части потолка, на втором из навесных ярусов, который отлично гармонирует со звездными стенами, чуток приглушая их сияние, — я позорно сбегаю. Чувствуя дикое сердцебиение и сокрушающую боль. Так как вряд ли именно для меня здесь все делалось. Очень вряд ли.