Транскрипт - Анна Мазурова

– А вспомни, что ты сделал с телефоном Б.? – не унимался второй.

– Он мне не понравился.

– Пойми, что другой будет точно такой же Б., только у него будет другая фамилия.

– Пусть будет другая фамилия, – уперся первый. – Я художник, я могу себе позволить этот каприз.

Второй, обращаясь к толпе, лишь развел руками – вы видите, с чем я имею дело? Почтовая лошадь, ведущая протокол, с веками, застревающими в глазницах, как у старой куклы, постучала карандашиком по стакану. Время вышло. И тут Муравлеев вспомнил подарки, которые так придирчиво отбирал в Китеж-граде, да так и не роздал. Он тут же потребовал слова.

Молодцы из ларца получили дератизацию. «Это что, про тарифы?» – попробовали отгадать азартные братья. «Нет, контекст такой, – скромно сказал Муравлеев, радуясь, что подарок удался. – На фургончике надпись: «Дезинфекция. Дезинсекция. Дератизация».

«Не дорог подарок, дорого внимание», – саркастически заметил Гелиотропов, получив в дар слово «пафосный». Неожиданно встал в позу Плюша, которому досталось «залогиниться». «А как тогда сказать log out?» – капризно заявил он. «Ну, не знаю, – замялся Муравлеев, – наверное, выйти из системы». «Зачем я тогда буду говорить залогиниться? – задирался Плюша. – Когда я могу сказать "войти в систему"?»

Один Димитрий, кротко приняв аббревиатуру «РПЦ», с благодраностью притянул Муравлеева к себе и поцеловал три раза. Дело было не в слове, а в той специфической интонации, с которой оно произносится, подтверждая прогнозы Муравлеева, что язык скоро станет тональным. Он наскоро обучил этой интонации Димитрия (Димитрий доверчиво повторил, не ведая, что творит) и вдруг заторопился, вспомнив, что в кухне томится Сева.

Он совсем готов был шагнуть на линолеум ванной, но тут его придержали. Он обернулся. Это была Карина. Муравлеев пошарил на дне, что там еще осталось – везешь всегда вроде много, а к концу не хватает. Наверное, ей подойдут чёсанки, волосатые сапоги…

– Я хотела сказать спасибо!

– Да что там! Я ли, кто-то другой, тебе б обязательно все рассказали, – улыбнулся Муравлеев и высвободил рукав.

– Нет, правда, – сказала Карина. – Спасибо за наводку. Я разузнала, а там как раз был набор.

– Где? – спросил Муравлеев.

– Ну, на прослушивание. Помнишь, ты посоветовал?

Муравлеев прищурился. Опять он ее с кем-то путает. Она разве пела? Ну да! Еще бы! Сам чуть не повелся. Когда она пела, он сам становился Фет: все, что дышало вздымающейся грудью и опиралось о рояль, становилось ему дама без собачки.

– Платят там мало, но график работы, – щебетала Карина, – просто прелесть! Можно придти когда хочешь, хоть ночью! А по ночам вообще хорошо, по ночам вообще мало что происходит, сидишь себе, дремлешь, если невредный начальник смены. И нужно, фактически, только две фразы, «льется вода» и «работает телевизор», – Карина хихикнула. – Они ведь там тоже не дураки. Чтобы так болтать без заглушки…

– Ну что же, я очень рад, – сказал ей Муравлеев и очутился перед зеркалом, взмыленным брызгами пасты настолько, что там было почти не разобрать себя.

– Слушай, Муравлеев, вот ты здесь сидишь, как в берлоге, тебя что-нибудь интересует? Телевизор ты смотришь?

– Напрасно ты так! – вспыхнул Муравлеев. – Меня очень многое интересует. Сижу и пассивно наблюдаю, как «немеряно» пишут через «е», и как с этим бороться, не знаю.

– А как надо?

– Немеряно.

– Это еще почему?

Муравлеев не знал, почему. Прикидывал так и эдак: первое спряжение, второе, совершенный вид, несовершенный, прилагательные и причастия и, напротив, краткие прилагательные и наречия… Пытался и просто по аналогии. И никак не выходило.

– Я так чувствую. Мне эта «е» как кость в горле… Но куда об этом заявить, с какой трибуны?

– Ну, ты даешь, «второе спряжение», «первое» – с такой памятью в цирке выступать… Ладно, фигня это все. Мы с Лариской тут в Турции…

– С Варей, – поправил Муравлеев.

Сева невесело рассмеялся.

– Нет, та, с галькой, зато была очень красивая, – поторопился Муравлеев. – Чего ты? Женщин же надо собирать, как шестиклассник марки…

Сева оторопел.

– «А как шестиклассник собирает марки?» – продолжил Муравлеев канонический текст, но Сева его не узнал. – «Самозабвенно?» «Нет, – сказал Костин, – все подряд»…

– Костин умер, – с внезапной злостью сказал Сева, – Ельцин умер, Ростропович, артист Ульянов, Булат Окуджава, Миронов, Леонов, Илья Романыч Гальперин, Высоцкий, Джо Дассен, Франсуа де Сос-сюр, Жан-Франсуа Шампольон – ты скажи, когда остановиться…

А чего он, собственно, ждал? Пока они тут так уютно сидели, снаружи-то все же была чума…

Однажды, когда Муравлеев лежал на диване и учил зубы в порядке нумерации, раздался стук в дверь. Муравлеев охнул, спустил ноги с дивана и поплелся открывать, придерживая себя за поясницу. Свои блестящие надраенные бляхи они почему-то предъявляли от бедра, на уровне чресел, сверкнув ими буквально на несколько секунд и тут же упрятав в недра одежды в каком-то интимном жесте эксгибициониста, чтобы увидел и поразился лишь тот, кому этот жест предназначен, хотя на многие мили вокруг не было ни души, хоть стреляй в воздух и ори на всю ивановскую: «Попался, голубчик!». Муравлеев повесил голову и пригласил их войти.

– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

Муравлеев обреченно кивнул. Вот и допрыгались: доосваивались бюджета, дооказывались международной помощи… Или это львицыны гонители в азарте довели до перерасхода («такой гибкий график работы! можно слушать хоть по ночам! сидишь себе дремлешь!») – а богомол увидел?…Впрочем, зачем он себя обманывает? Ведь ему прекрасно известно, за что. И в его безупречной, как зеркало, памяти тут же всплыл в мельчайших деталях один частный, «случайный», «незначащий» разговор после писательского заседания. Невзначай отстав от товарищей, в коридоре писатель предложил ему перевести свою книжку. Во рту у Муравлеева пересохло.

– А если нас поймают? – сразу же сказал ему тогда, надо отдать ему должное, Муравлеев.

– Как…. поймают? – спросил удивленный писатель.

Наивный! И вправду считает, что если Муравлеев срисует своей рукой, очень качественно срисует, сохранив светотень и всякую там композицию, то никто ничего не заметит, пройдет за оригинал.

– Нет, – решительно преодолев соблазн, заявил Муравлеев, – мне очень лестно, ей-богу, но я не пойду на подделку.

– Ну так, может, вы кого-то порекомендуете? – не унимался писатель, так что Муравлеев предпринял попытку одновременно и извиниться, и предостеречь:

– Не потому, что я такой честный! Просто уверен, что мы попадемся!

И все. И весь разговор. Но этого оказалось достаточно.

– Вам знакома компания «…»?

– А что? – удивился Муравлеев. Пустячный факс на полстранички, да и то все больше цифры: суммы, даты, номера счетов… Ну и содрал он с них тогда за срочность! – однако настойчивый голос агента немедленно вывел его из транса приятных воспоминаний. Что? Куда? Кому? Не сохранилась ли копия? А если хорошенько поискать в компьютере? Муравлеев заметался. Сколько раз, склоняясь в ночи над постылой люлькой, как героиня одноименного рассказа «Спать хочется», он призывал на их голову все несчастья, включая закон! Но теперь – он просто не мог их сдать. Проявить гражданственность – но какую? Которую из двух? Перебирая рецепты гражданственности, как старушка, которой одновременно прописали и слабительное, и закрепляющее, знал, что сейчас поведется на эстетические критерии – это на кухне, за чашкой чая, можно оспаривать художественные достоинства «Архипелага ГУЛАГ», но в трудную минуту, при сравнении с параграфом 1956 статьи 95, Часть I, Титул 18, достоинства эти неоспоримы, взгляни хотя бы на их рожи, вместе с этой бляхой…

Ничего не подозревая, звякнул телефон. Звонила Ира. Услышав его напряженный голос, спросила:

– У тебя что, гости?

– Гости, – многозначительно подтвердил Муравлеев.

Она сразу же насторожилась. Он услышал, как она насторожилась. Здоровая, прямо-таки пышущая здоровьем паранойя. (Как-то он разболтался с начальником смены, и соседняя девочка не выдержала и шепнула: «Да не говори ты с ним!» «А что?» – удивился Муравлеев – невинный треп с детективом коротал ему срок отсидки. «А то! Вдруг он выясняет?» «Что выясняет?» «Ну так, вообще. Настроения в нашей среде». И опять прилежно уткнулась в экран.)… Бедная Ира! Бедней, чем Лиза и Йорик, не выиграть ей этой битвы между… гражданственностями: одна улыбчивая, душа нараспашку, другая косая, хромая, пьяная, старуха-правда, ненависть к – любой – униформе, к любому непрошеному стуку в дверь…

– Ну как ты? – спросила Ира, прислушиваясь к чему-то в глубине квартиры, как человек, одержимый призраками или мышами. – Что делал сегодня? Интересное что-нибудь?

– Опять эта беременная хозяйка борделя. Просто черт знает что такое, с февраля идет разбирательство, а они все никак не разродятся. Ну, нет свидетелей – отпускайте.