Неизвестная сказка Андерсена - Екатерина Лесина

Он толкнул дверцу, выскочил и понял, что Громов все равно оказался быстрее.

– Ну что, скотина, – сказал он, поднимая Марика за шиворот. – Поговорим? Давай, колись, за что ты Анечку убил?

– Отпусти! – взвизгнул Марик, слабо дергаясь. Тяжелая дубленка, за воротник которой его и держал Громов, стесняла движения, да и само положение Марка было незавидным. Ножки его не доставали до земли, ручки хватались за воздух, а лицо почти исчезло в складках шарфа.

Карлик. Маленький злобный карлик, пойманный рыжим великаном.

– Ефим, багажник открой, – велел Громов, и Ефим подчинился. Запихивали вдвоем, Марик визжал, отбивался, грозился судом и милицией, даже плюнуть попытался, но слюна беспомощно повисла на нижней губе.

Губе, как бы ненароком разбитой Громовым.

– Это за Анечку, – объяснил он позже, в машине. – Аванс. А то ведь думает, скотина, что вывернется, что я его просто попугаю… Что, страшно?

Не то чтобы страшно, скорее жутко, в ранних сумерках лицо Громова приобрело мертвенный, серовато-лиловый оттенок. И выражение весьма специфического толка. Нет, Марику Ефим не завидовал.

– Он нам скажет, все скажет. Направо пойдет, песню заведет, про то как сдавал, продавал, готовился, налево – сказку поведает. Любишь сказки, Ефимушка?

Громов вдруг захохотал, запрокинув голову, показалось – сошел с ума, сейчас бросит руль или вывернет так, чтобы на встречку, в стену.

Но нет, успокоился, замолчал, уставился на дорогу. Слева и справа солдатский строй фонарей, прямо – белая линия разделительной полосы, почти сливающаяся с серым, снежным асфальтом. На обочинах снег другой, почти чистый, мерцающий. За обочиной дома и люди. Просто еще немного города.

Время. Мало времени осталось, сжимает запястье ремешком от часов, поторапливает.

– А если он ничего не знает?

– Марик? Ну, тогда, друг мой, во-первых, я удивлюсь и очень сильно, потому как Марик – скотина хитрожопая, а такие всегда и все знают. А во-вторых, ты попрощаешься со своею Дашкой. Кстати, про Ольгу уже все? Вычеркнуть из памяти?

– Мы давно уже, – сказал и подумал, что на самом деле не так и давно, что она звонила когда-то, хотела чего-то, что жила рядом, а теперь он и лица не помнит, и вообще ничего не помнит, только то, что волосы у нее были длинные, русалочьи.

– Давно… давным-давно, в далекой-предалекой галактике, – начал было Громов, но оборвал сам себя. – Сначала допросим, потом решим, чего и об чем он знает. Но я из него, урода, душу вытрясу. А ты не мешай, понял?

– Вы не имеете права! Вы права не имеете! – Марик верещал, цепляясь за руки, надуваясь важностью и в то же время отчаянно паникуя. Его смуглое личико морщилось и кривилось, губы дрожали, и только длинный нос хранил былую невозмутимость. – Это насилие! Это похищение! Я напишу заяву, я…

Громов молча показал кулак.

– Это… это просто невероятно! Ефим, от тебя я подобного не ожидал! Я…

– Ты сейчас сядешь и все расскажешь. Сначала расскажешь, а потом напишешь.

– Я отказываюсь!

– Тогда останешься в багажнике. Для начала на полчасика, – Громов говорил это спокойно, точно и вправду собирался. Хотя… может, и собирался. – Знаешь, как в сказке? Тепло ли тебе девица? Тепло ли тебе, красная? Только ты у нас не красным будешь – синим, как селедка перемороженная. Как туша свиная, как…

– Я понял, – нормальным голосом ответил Марик. – Я ни при чем! Это Сонькина идея! Сонькина, не моя… я… я боялся. Можно в дом?

Он забился в угол, прижавшись к печке, подняв воротник и сунув дрожащие лапы в рукава дубленки, он не спешил говорить, нарочито тянул время, точно надеясь на внезапное спасение. Спасение не являлось.

– Это… это противозаконно! – Темные глаза беспомощно заблестели. – Это откровенное насилие. Это… это беспрецедентно!

– Беспрецедентно то, что я тебе еще яйца не оторвал, – мягко заметил Громов, присаживаясь на корточки. Он глядел на Марика снизу вверх, ласково, почти влюбленно. – Но я исправлюсь. Так как, гражданин хороший, будем в молчанку играть или все ж расколетесь?

– Сонька… мы поженились пару лет назад. Да, по расчету! Что тут такого? Каждый рассчитывает по себе, ты тоже небось, и ты, Ефимка! Что, скажете, в жизни никогда не считали? Не рассчитывали? – теперь Марик шипел, втянув голову в плечи, точно опасаясь удара, но в то же время не находя сил сдержать словесный поток. – Рассчитывали. Все считают, но только некоторые могут себе в том признаться. Я признался. Я всегда отдавал себе отчет, что не люблю ее. А она меня не любила.

– Неужели?

Ефим вспомнил Софью – тяжелая женщина, не внешностью даже, не характером, скорее уж впечатлением, которое она производила на окружающих.

– Она только себя любит. И папочку, но себя больше. Ей нужен не муж, а паж, тот, с кем в обществе можно появиться, кто будет послушен и не сумеет сбежать. Она меня бьет. Иногда. Терплю. Я… я не думал, что она настолько может… может подавить. Хотел убежать, развестись – уже плевать, что потеряю, чего не достигну, но Сонька кое-что обо мне нашла, из прошлого, неприятная история. Все равно дернуться попробовал, просто сбежать, так она дружка своего натравила.

– Какого?

– А я знаю? Я с ним не чаи распивал. Шел как-то домой, потерял сознание…

– Очнулся – гипс, – Громов поставил табурет напротив Марика, уселся, уперся локтями в колени, воззрился печально. – Ты по делу, друг мой ситный, не надо мыслею по древу, чай, не Баян.

– А я по делу. Все по делу. Очнулся я в гробу, не знаю, сколько лежал, тебе не рассказать… не передать, каково это, когда кажется, что заживо. Они потом смеялись – три минуты и в штаны… я бы на них посмотрел, каждая минута как вечность или больше. Уроды… и говорят, попробуешь от Сонечки дернуться, второй раз не откопаем.

– Испугался?

– А ты бы не испугался? Храбрый, думаешь? Они таких храбрых на раз ломали, а потом к делу приспосабливали. И меня вот… приспособили.

Марик принялся расстегивать дубленку, пальцы его еще дрожали, но сам он выглядел спокойным, точно вдруг принял решение и теперь следовал ему.

– Это была их идея за тобой шпионить, их задание.

– А Анечка?

– Анечка имела доступ к документам, которые были нужны. Жизненно нужны! Да я не хотел ничего плохого! Я не убивал ее! – он снова сорвался на визг, попытался вскочить, но от толчка в грудь отлетел к печке. – Не убивал! Ну посмотри на меня, разве я способен… разве хватит сил? Разве… это она, они… они все придумали, у меня выбора не было. Не было выбора! А я хотел жить. Все хотят… все… и ты хочешь, Ефимка. Что они сказали? Они ведь забирали тебя? А потом отпустили. Велели принести, верно? Что принести? Бумаги? И ты не знаешь, где они? А я вот знаю… знаю я.

– Говори.

Марик скрутил фигу и сунул под нос Громову, выскочил, вырвался, вывернулся, оставив в руках тяжелую шкуру дубленки, кинулся к двери, но не успел.

– А вот не скажу! Сдохните! У вас на меня ничего нету! Ничего-ничего-ничегошеньки! Кто вам поверит? Никто. Это ты, Ефим, убийца, а дружок твой помогал. Он за Анькой ухлестывал, а когда та отказала, решил отомстить. Нехоро-о-о-оший человек.

– Может, его в багажник все-таки? – предложил Громов, разглядывая дубленку. – Для вразумления?

– Да нет, есть и другое средство…

Ядвига, девочка со спичками, принцесса, у которой осталась память о горошине и белая собака. Правда, глаза у собаки не как плошки и уж точно не как две круглые башни, да еще вращающиеся в придачу, но Ефим чувствовал – поможет.

Должно помочь, если великий сказочник желает закончить историю свадьбой, чтобы жили герои долго и счастливо и не умирали от пули в затылок.

А горы остались картинкой на стене.

Серегин звонок настиг в душе и сперва даже утонул в урчании труб и шуме воды, но потом выплыл, затрещал, заиграл победным маршем, перекрикивая звон капель. Трубка задергалась, застучала о край стакана с зубной щеткой, поехала к краю стиральной машины, грозясь свалиться, если на нее не обратят внимания.

Ричард обратил. Подхватил, едва не выпустив, прижал к уху:

– Да!

– Ричард? Ты как, живой там? – Серегин голос стрельнул в ухо, пробивая водяной пузырь. – Короче, слушай и записывай. Нет, лучше не записывай, а запоминай. В общем, твой «Фармикол» – это верхушка только, возник года три назад якобы как филиал немецкой конторы, на самом деле та, немецкая, она тоже никакая на фиг не немецкая. Ну откуда я знаю, чья на самом деле? Я ж тебе не шпион ее королевского величества… короче, предположения есть, что наша. Очень крутая – люди в ней завязаны такие, что нам с тобою лучше всего согласиться с официальной версией событий, все целее будем. Так, у «Фармикола» есть дочка «Фарма», которая обретается в нашем городке, а руководит ею Сухицкий Евгений. И ходят слухи, что «Фарма» перестала быть послушной девочкой и захотела самостоятельности.

– Ближе к делу. – Ричард выбрался из ванны, подхватил полотенце – влажноватое от долгого висения, синтетически-скрипучее. Полотенце было холодным, пол ледяным, а из дыры воздуховода отчетливо тянуло сквозняком.