Современная жрица Изиды - Всеволод Соловьев

Вмѣстѣ съ Шюрэ и Драмаромъ, въ спискахъ членовъ парижскаго теософическаго общества, появилось еще двѣ-три свѣтскихъ дамы, потерпѣвшія сердечныя утраты и искавшія утѣшенія въ новомъ ученіи. Утѣшенія онѣ не нашли — и скоро стушевались одна за другою.

Вотъ уже незамѣтно подкралась весна, а о Блаватской не было ни слуху, ни духу. Послѣ ея торжествующаго письма она прислала мнѣ, еще въ январѣ, фотографическія группы индійскихъ теософовъ, коллекцію самыхъ невѣроятныхъ физіономій, въ центрѣ которыхъ помѣщалась ея шарообразная фигура съ выкатившимися глазами и Олкоттъ въ своихъ очкахъ, но уже прикрытый бѣлымъ балахономъ и — босикомъ. За симъ Олкоттъ извѣстилъ, что «madame» была больна при смерти, безъ всякой надежды, что доктора признали ее мертвой; но что махатма М. внезапно спасъ ее, и она выздоравливаетъ. Послѣ этого извѣстія до конца апрѣля (по новому стилю) полное молчаніе.

Вдругъ получаю письмо изъ Италіи:

Torre del Greco. Naples. Hôtel del Vesuvio.

29 Апрѣля.

«Дорогой В. С. — Здѣсь! Привезли полумертвую, а осталась бы въ Индіи, то была бы совсѣмъ мертвая. Видите ли, не мытьемъ, такъ катаньемъ. Кляузы Куломбовъ и миссіонеровъ проклятыхъ не удались, ни одинъ теософъ не пошелохнулся, приняли меня по возвращеніи въ Мадрасъ чуть ли не съ пушечною пальбою, такъ давай другое. Русскіе де идутъ черезъ Афганистанъ въ Индію; ergo Блаватская русская — стало бытъ шпіонка. Это ничего что ровно нѣтъ никакихъ доказательствъ къ этому; миссіонеры распустили клевету, а правительству, испугавшемуся огромнаго вліянія Блаватской среди индусовъ — оно и въ руку: стали оффиціально увѣрять, что я непремѣнно „шпіонка“. Конечно доказать не могли бы ничего, а пока, по подозрѣнію можно было бы и въ тюрьму засадить, арестовать и кто его знаетъ что сдѣлать со мною! Я это все теперь только узнала въ подробности, мнѣ и не говорили а упаковали, прямо съ постели на французскій пароходъ и пославъ со мною доктора Гартмана, Баваджи[62] (чела махатмы Кутъ-Хуми, которому онъ приказалъ слѣдовать за мною всюду до моей смерти) и англичанку miss Flynn которая не захотѣла оставить меня — привезли въ Неаполь. Здѣсь въ уединеніи и покоѣ у подошвы Везувія я должна или выздоровѣть — либо умереть. Должно быть послѣднее. Я наняла квартиру на три, или даже шесть мѣсяцевъ (?!!). Не давайте моего адреса никому, кромѣ mad. de Morsier. Вотъ пріѣхали бы; видъ чудный, воздухъ здоровѣйшій а жизнь дешевле пареной рѣпы. Плачу за 4 меблированныя комнаты съ кухней 90 франковъ въ отелѣ. За 400 франковъ въ мѣсяцъ насъ четверо живемъ хорошо для теософовъ, не хуже парижскаго. Пріѣхали бы право. Въ письмѣ всего не сказать, а мнѣ надо многое, многое сказать вамъ прежде нежели окочурюсь. Болѣзнь сердца какъ у меня не прощаетъ; да и другія болѣзни не забываютъ. Швахъ совсѣмъ, дорогой другъ, пріѣзжайте! Здѣсь можете писать лучше чѣмъ въ Парижѣ, да я вамъ внушу славные сюжеты. Ну, да хранятъ васъ махатмы, которые спасли меня снова отъ смерти. Выздоровлю, поѣду въ Индію — живая; умру — такъ Баваджи повезетъ обратно тѣло мое. Объ этомъ уже распорядились. Да хранятъ васъ силы небесныя.

Ваша на вѣки H. P. Blavatsky».

Я тотчасъ же отвѣтилъ на это письмо, выражая Еленѣ Петровнѣ мое удовольствіе по поводу того, что она уже не за тридевять земель, а въ Европѣ, совѣтуя ей не помышлять о смерти, не впадать въ такой минорный тонъ и сожалѣя о томъ, что врядъ-ли могу скоро попасть въ Неаполь, несмотря на все мое желаніе. Содержаніе ея письма я сообщилъ m-me де-Морсье, которая весьма обрадовалась и тотчасъ же послала въ Торре-дель-Грэко цѣлую связку газетъ съ замѣтками о теософическомъ обществѣ и т. д.

Въ половинѣ мая m-me де-Морсье передала мнѣ слѣдующее, полученное ею письмо:

«Chère et bonne amie, — merèi pour les journaux, merèi pour tout. Je suis tombée encore une fois malade et je n'ai pu vous repondre plus tôt. Mais je vous supplie de m'écrire deux mots pour me dire ce que devient Solovioff et pourquoi il ne me repond pas? Je lui ai écrit deux lettres d'ièi-pas un mot de lui! Serait-il malade? Ou bien a-t-il été entraîné par d'autres et prêtant l'oreille aux infamies debitées m'a-t-il tourné le dos, lui aussi, comme M. Myers de la Société Psychique de Londres? Les missionaires protestants ont depensé 45,000 roupies-Olcott m'écrit, — pour payer les faux témoins qui ont tellement menti et embrouillé les choses lors de l'enquête faite par M. Hodgson, l'envoyé de la Société Psychique pour les phenomènes que le pauvre Hodgson a perdu la tête. Il a fini par croire que pas un phenomène, avec ou sans moi, n'était vrai, et que commenèant par moi et le colonel et finissant par Damodar nous étions tous des fraudes, des charlatans! Amen. Maîs Solovioff est-il encore ami ou dois-je le perdre lui aussi? De grâce repondez-moi. A vous de coeur H. P. Blavatsky»[63].

Письмо это въ первую минуту смутило даже m-me де-Морсье — не помогли и 45,000 рупій.

— Что же вы обо всемъ этомъ думаете? — спрашивала она меня.

— Я думаю, что ваша роза Кутъ-Хуми талисманъ весьма ненадежный, что наша бѣдная «madame» попалась, что изъ ея писемъ, довольно фантастическихъ, нѣтъ никакой возможности узнать правду и что слѣдовало бы мнѣ сдѣлать, въ pedant къ Годжсоновскому, тщательное и безпристрастное изслѣдованіе. Къ несчастію, я никакъ не могу теперь ѣхать въ Неаполь.

Но madame де-Морсье все же еще не могла поколебаться. Она не допускала преступности Блаватской, хотя склонна уже была допустить съ ея стороны увлеченія. Во всякомъ случаѣ она оклеветана, во всякомъ случаѣ она глубоко несчастна!

Съ этимъ послѣднимъ заключеніемъ нельзя было не согласиться. H. P. B. исчезла — и передъ нами была только Елена Петровна, больная, измученная, далеко не чуждая нашему сердцу. Я поспѣшилъ ей написать о томъ, что мое письмо очевидно пропало и что отъ нея я получилъ всего одно. Между прочимъ я высказалъ, что, по моему мнѣнію, при ней несовсѣмъ надежный человѣкъ (я подразумѣвалъ Гартмана, о которомъ она въ Эльберфельдѣ сообщала мнѣ довольно много несимпатичнаго) и что его постоянное присутствіе не можетъ не отзываться на ней болѣзненно. Я писалъ, что вовсе не «повернулся къ ней спиною», что именно теперь особенно бы хотѣлъ ее видѣть; но нездоровъ, а если будетъ возможность, то пріѣду.

Отвѣтъ ея не заставилъ себя ждать.

Torre del Greco

23 Мая. Суббота.

Дорогой мой В. С.- не везетъ намъ видно обоимъ! Опять я въ постели съ сильными припадками ревматизма и подагры. Здѣсь такой холодъ днемъ, а настоящій морозъ по ночамъ и вечерамъ что хоть въ пору Россіи.

Что то неладно въ мірѣ на чердакѣ. Вотъ вамъ и южная Италія. Нѣтъ, отецъ родной, не пріѣзжайте, потому что я сама при первой возможности уѣзжаю туда, гдѣ хоть и климатъ холодный, да за то комнаты теплыя найдутся, безъ сквозныхъ зефировъ и будетъ что ѣсть кромѣ вѣчныхъ макароновъ. А первая возможность явится только когда Катковъ деньги вышлетъ за «Загадочныя племена» конченныя въ апрѣльской книжкѣ «Русскаго Вѣстника». Оно хоть и немного, всего 274 стр. но не то семью, не то шестью съ двумя третями или тремя четвертями руб. за страницу (чортъ самъ не разберетъ ихъ счеты!) но и за то спасибо; все же будетъ франковъ тысячъ 6 въ карманѣ. И тогда я намѣрена сейчасъ же ѣхать — коли не окочурюсь ранѣе, — въ Германію на воды. Только куда, сама не знаю. Напишите вы мнѣ ради Аллаха, что, какія воды помогаютъ отъ этой подлой бѣлковины что-ли, что отравила мою кровь и довела сердце до такой слабости, что его не слышно и съ стетоскопомъ? Разузнайте ка, у докторовъ да начеркните. А затѣмъ, сколько въ рублѣ франковъ? также, могу ли я просить у Каткова, вмѣсто 6 р. 71 коп. за печатную страницу (100 р. за листъ) 10 рублей (160 р. за листъ)? Вѣдь при нынѣшнемъ презрѣнномъ состояніи рубля нашего это чортъ знаетъ что такое! Мнѣ въ Америкѣ въ Нью-Іоркѣ предлагаютъ 25 долларовъ за одинъ столбецъ «Писемъ изъ Индіи». Что же я въ самомъ дѣлѣ буду терять время съ Катковымъ. Скажите откровенно: могу ли я просить 10 руб. за страницу или нѣтъ? А теперь у меня и мѣднаго гроша нѣтъ въ карманѣ. Отослали меня, рабу Божію, «самъ-четыре» — съ 700 рупій въ карманѣ, не у меня а у Баваджи, которыя ему дало для нашего прокормленія Общество да и живи на эти деньги! Онъ съ дуру, бѣдный мальчикъ, заплатилъ здѣсь за 3 мѣсяца впередъ. Я больная лежала, а онъ впервые въ Европѣ, еще хуже Могини, для дѣлъ житейскихъ. Слава Богу что Гартманъ уѣхалъ и насъ теперь трое только: преданная мнѣ Мэри Флиннъ, которая изъ свѣтской Бомбейской барышни превратилась добровольно въ мою няньку и служанку, да мой маленькій Дебъ (Дарбагири Наѳъ) котораго мы зовемъ Баваджи. Этотъ — за меня въ огонь и въ воду полѣзетъ. Бросилъ родину, и касту, и общество для меня и поклялся торжественно передъ всей любящей меня Индіей не покидать меня до смерти. Но онъ невинный индусъ, не разговаривавшій до меня ни съ одною женщиною кромѣ своей матери во время младенчества, аскетъ и аза въ глаза не знаетъ ни Европы, ни ея обычаевъ, ни даже того, что мнѣ требуется. А Мэри золотое сердце, да дура набитая, избалованная дома, не умѣющая даже кофе сварить на конфоркѣ; съ нею даже и говорить нельзя ни о чемъ, какъ о нарядахъ, а только можно любить ее за ея преданность. Вотъ мое положеніе.

Если это къ Hartmann'у не лежитъ ваше сердце, то въ этомъ вы правы. Этотъ ужасный человѣкъ сдѣлалъ мнѣ больше зла своимъ заступничествомъ и часто фальшью нежели Куломбы своей открытой ложью. Онъ то защищалъ меня въ газетахъ, то писалъ такіе «экивоки», что даже враждебныя мнѣ газеты только рты отворяли, замѣчая: «вотъ такъ другъ!» Онъ одинъ день защищалъ меня въ письмахъ къ Юму и другимъ теософамъ, то намекалъ на такія гадости, что его корреспонденты всѣ пошли противъ меня. Это онъ сдѣлалъ Ходжсона посланнаго Психическимъ Лондонскимъ обществомъ дѣлать въ Индіи слѣдствіе о феноменахъ — врага вмѣсто друга чѣмъ онъ прежде былъ. Онъ циникъ, лгунъ, хитеръ и мстителенъ и его ревность къ «хозяину» и зависть ко всякому, на кого хозяинъ обращаетъ малѣйшее вниманіе просто отвратительны! Изъ преданнаго намъ Judje'а, посланнаго Олкоттомъ изъ Парижа въ Адьяръ, онъ сдѣлалъ намъ врага. Онъ возстановилъ противъ меня одно время всѣхъ Европейцевъ въ Адьярѣ, Лэнъ Фокса, мистера и мистриссъ Оклэй, Брауна, не могъ только возстановить однихъ индусовъ, которые его ненавидятъ и давно поняли. Теперь, мнѣ же пришлось спасать «Общество» отъ него, согласясь подъ предлогомъ, что онъ докторъ, взять его съ собою. Общество и первый, Олкоттъ, такъ его боялись что не смѣли даже выгнать. И все это онъ дѣлалъ чтобъ завладѣть одному мною, высосать изъ меня, пока я еще жива все что я знаю — недопускать Субба-Рао писать со мною «La doctrine secrète», а самому ее писать подъ моимъ руководствомъ. Но онъ очень ошибся. Я его привезла сюда и объявила, что писать теперь The secret doctrine совсѣмъ не буду, а буду писать для русскихъ журналовъ, я отказалась сказать ему хоть одно слово объ оккультизмѣ. Видя что я поклялась молчать и учить его не буду, онъ уѣхалъ наконецъ. Должно быть станетъ теперь врать на меня Германскому Обществу. Да мнѣ теперь все равно. Пусть вретъ. Это онъ подговорилъ Баваджи заплатить за три мѣсяца впередъ, зная, что у меня денегъ нѣтъ и я поневолѣ останусь здѣсь.[64]