Под псевдонимом «Мимоза» - Арина Коневская

И они вновь приблизились к баррикаде: это был действительно он, в деревенской телогрейке и резиновых сапогах.

— Алевтина?! Это вы?!

— Я. Мефодий? Давно вы здесь? Вы что, остаться тут хотите? Пойдемте лучше с нами вовнутрь, а? Ведь это — знак судьбы, что мы с вами в такой момент столкнулись! Идемте! — пробормотала Аля, ошеломленная встречей.

— Нет, девушки, спасибо. Я уж здесь с ребятами останусь, их так жалко, ведь такие молодые еще… А мне-то самому терять уж нечего…

Потрясенные решимостью художника умереть у костра и жертвенностью неизвестных добровольцев-защитников, подруги медленно, в молчаливом оцепенении повернули к подъезду. Аля горько, наконец, вздохнула:

— Мефодий-то — чистая душа. Беден, одинок, но не за свой интерес, а за народ болеет — за Россию готов на смерть, как те ребята, — и тихо заплакала…

* * *

Около пяти утра у отсека журналистов снова появился Трофим. Он сообщил, что Совет обороны Парламента решил принять неравный бой! — так просто и сказал: неравный бой!

В ответ послышались реплики:

— Это что же — пойти на самоубийство? Неслыханно!

— На самопожертвование — это совсем другое, дамы и господа! — раздался вдруг голос депутата, известного своим неиссякаемым красноречием и склонностью к сарказму:

— Господа офицеры, видимо хотят, чтобы о них вспоминали потомки как о героических защитниках Брестской крепости, убитых или захваченных, но не сдавшихся врагу! Что ж, браво, господа офицеры!!!

— А нам-то что делать? Куда нам? — раздавалось кругом.

— Тем, кто решил остаться — подготовиться к переходу в Зал Совета Национальностей, — громко объявил Золотов.

— Но наши солдаты не будут в нас стрелять — это абсурд! — издалека донесся смятенно-наивный женский голос.

И ни снаружи у костров и палаток, ни внутри — среди «белодомовцев» в эту ночь никто по-настоящему не верил в нависшую над ними смерть…

На рассвете к Трофиму подошли трое офицеров-десантников и сообщили: час назад на Арбате закончилось Заседание ельцинского совета безопасности — штурм Белого Дома решено начать в 6–6.30 утра… Золотов сразу провел их к Руцкому…

Но в 6.00 за окнами царила тишина.

Подруги задремали, прикорнув на освободившемся диване. Над Москвой слегка рассвело, когда Маша, услышав монотонный гул, вскочила и подошла к окну. Стала всматриваться в темные силуэты огромных зданий. А взглянув вверх, заметила какие-то странные красноватые всполохи. Что это? Мистика? Предзнаменование?

Гул все усиливался. На лицах окружающих — смятение.

— Может, это нам на подмогу идут? — неуверенно спросил кто-то.

И вдруг раздался истошный крик:

— Это же танки!!!

В тот же миг застрекотала короткая автоматная очередь, потом еще… еще… еще…

Когда подруги в общей сутолоке пробирались к залу Национальностей, пол внезапно качнулся под ногами. Взглянув за окно, Аля судорожно схватила Машу за плечо:

— Смотри, там убитые лежат, не может быть! А вдруг и с Мефодием что?

Вздрогнув и резко повернувшись, она побежала назад к выходу, расталкивая встречных перед собой. И выскочила наружу под шквальным огнем. Мария, не успев опомниться, устремилась за нею, но… было поздно. Алевтина уже пыталась втащить вовнутрь раненого бородача, приподнявшегося на локтях, — ей действительно показалось, что это — Мефодий. Но не протянув его ни на шаг, упала ничком на асфальт, сраженная пулей наповал. Все случилось так стремительно, что Маша, бросившись ей вдогонку, не успела ничего понять, как снова засвистели пули. Склонившись над Алевтиной, она вдруг пронзительно закричала, зовя на помощь столпившихся у выхода казаков. Те, чуть замешкавшись, все же выпрыгнули на улицу и кое-как волоча по земле Алевтину и бородатого, втащили их в вестибюль.

— Врача, умоляю, скорей! — заголосила Мимоза вне себя.

Подоспевший эскулап лишь бегло приложил руку к сонной артерии Али да, приоткрыв ей веки, тяжко вздохнул.

— Спасите ее. Она выживет… умоляю. Она сильная, крепкая… Она спасала раненого — вон того, видите? Она — святой человек! Прошу вас, помогите. Она — родственница Золотова, — знаете его?! Союз офицеров… Да что же это, Господи, помоги! — взывала Маша в беспредельном отчаянии, стоя на коленях у матраца, на котором распласталось бездыханное тело Алевтины. На ее боку все сильнее расплывалось кровавое пятно.

— Отойдите в сторону. Вы здесь не одна! — жестко произнес врач.

Но обессиленная Мимоза никак не могла подняться на ноги. Тогда чьи-то сильные руки подхватили ее и приложили спиной к стене. В этот миг над ней раздался голос санитара:

— Пусть Золотов срочно придет, разыщите его, слышите меня? — и он помог кое-как подняться задыхающейся от рыданий Маше…

При появлении Трофима Алю куда-то понесли. Марию же в этот миг словно током пронзило и, внезапно вскочив на ноги, она закричала:

— Стойте! Слышишь, Трофим, останови их! Она же православная… Там священник на втором этаже, свечи… Ее необходимо отпеть! Умоляю, Трофимушка, помоги!

Золотов, не размышляя, тут же развернул санитаров с носилками…

То, что предстало перед глазами Марии и Трофима у самодельного иконостаса, заставило их вздрогнуть. Кругом лежали убитые. Посреди них стоял седой священник в полном облачении. Шла панихида…

По окончании Трофим подошел к нему под благословение. Алевтину, бородача — того самого, которого она спасала, и двух совсем юных защитников перенесли в центр. Отец Алексий, еле державшийся на ногах от бессонных ночей, тихо начал отпевание.

В эти мгновения все померкло кругом, отошло в неведомую даль. Вся жизнь предыдущая показалась бессмысленной и ничтожной. В эти великие и страшные минуты Мария неотрывно смотрела на восковое юное лицо подруги: оно заворожило ее абсолютной недоступностью — Аля была уже за гранью земного бытия, между ними разверзлась пропасть. И Маша почувствовала в этот миг нечто, никакими словами необъяснимое, как душа Али воспарила ввысь — к Небесному Иерусалиму…

Когда все кончилось, она уже не отчаивалась так беспробудно, как в первые минуты после гибели подруги, нет. Ее сокрушение постепенно переходило в скорбь. И с этой скорбью в душе необходимо было жить дальше… После того как подоспевшие санитары подняли Алевтину на носилках, Мимоза попыталась увязаться им вослед. Но Трофим схватил ее за плечи и силком потащил к Залу Национальностей, куда по внутреннему радио призывали спасаться всех «затворников». А за окнами БТРы беспрерывно строчили из крупнокалиберных пулеметов по безоружным, по тем, кто просто стоял на баррикадах, по походной часовне и палаткам, по беззащитным защитникам Дома Советов. Безжалостно расстреливали тех, кто дни и ночи подряд живым кольцом пытался защитить поруганную справедливость…

* * *

В безоконном Зале национальностей царил полумрак. При мерцающем пламени свечей можно было узнать Сажи Умалатову, космонавта Севастьянова, Светлану Горячеву, Олега Румянцева, Иону Андронова… Вот еще знакомые лица: Бабурин, Исаков, Павлов, актриса Нина Кочубей…

В 9 часов утра депутат Челноков открыл Заседание. Поначалу пытались обсудить, есть ли возможность компромисса… Но разговоры быстро иссякли. Наступила гробовая тишина. И вдруг кто-то тихо запел. Зал подхватил «Вихри враждебные», потом «Вьется в темной печурке огонь», «Подмосковные вечера», «Гори-гори, моя звезда».

За стенами пальба не прекращалась. Вскоре кто-то воскликнул:

— Настал час. Дорогие товарищи, не грянуть ли нам всем «Варяга»?!

Огонь резко усилился, зал качнулся от взрыва. Под ноги поющих свалилось знамя. Маше почудилось, что на крышу упала бомба. В эти секунды перед ее глазами пронеслась вся прошедшая жизнь: дедушка Иван, Лопатинск, Аля… Потом представила лица родителей, когда им сообщат о ее, машиной смерти…

На Калининский проспект въезжали танки Таманской дивизии, открывая огонь по парламенту. Никто бы не мог в такое поверить, если бы это жуткое зрелище не транслировалось на весь мир. Тем, кто не был в эти минуты внутри Дома Советов и вблизи него, никогда не представить себе отчаянье и ярость благородную тех, кто пытался защитить Закон, тех, охваченных в эти минуты адским пламенем…Это забыть невозможно. Никогда!

Наконец, все увидели, как в одном из окон Парламентского дворца появилось белое полотнище…

Около 12 часов в зал вошел лейтенант. Он громко объявил, что в первой группе эвакуируются женщины и журналисты. Маша не двинулась с места. Она все еще не могла смириться с мыслью, что Али больше нет. Подумала: где же Трофим, жив ли он? Только он сможет найти Алю. И в мучительном ожидании просидела она еще несколько часов, периодически вспоминая и читая про себя псалмы.

Кругом неприкаянно бродили оставшиеся «затворники». Кто-то из них присаживался на минуту, чтобы написать прощальную записку своим близким, кто-то искал собеседников то ли из страха, то ли от жажды излить душу… Проходивший мимо невысокий парень остановился возле нее как вкопанный: