Юрген - Джеймс Кейбелл

Хотя время от времени в лесу, конечно же, происходили семейные сборища, но Юрген вскоре нашел достаточную причину не доверять Лесному Народу и не ходил ни на одно из них.

– В Евбонии, – сказал он, – нас учат, что родственники жены никогда не обвиняют тебя прямо в лицо, пока ты держишься от них в отдалении. И чего-то большего ни один здравомыслящий человек не ждет.

Между тем король Юрген был сбит с толку и Полевым Народом, жившим по соседству. Они все до единого занимались своими обычными делами. Так, Рунцина присматривала за тем, чтобы поля были прополоты; Сея заботилась о зернах, пока они покоятся в земле; Нодоса устраивала завязывание колосьев; Волусия оборачивала лист вокруг колоса; у каждой была некая древняя обязанность. И едва ли был день, когда кто-нибудь не работал в полях – или боронящий Оккатор, или Сатор и Саритор, сеющий и жнущий, или Стеркутий, унавоживающий почву; а Гиппона вечно суетилась то здесь то там, ухаживая за лошадьми, а к скоту была приставлена Бубона. На полях никогда не было ни малейшего покоя.

– И зачем вы занимаетесь этим из года в год?

– Как же, король Евбонийский, мы всегда этим занимались, – отвечали они в крайнем изумлении.

– Да, но почему бы вам вдруг не остановиться?

– Потому что в таком случае остановится вся работа. Хлеба пропадут, скот подохнет, а поля зарастут сорной травой.

– Но, насколько я понимаю, это не ваши хлеба, не ваш скот и не ваши поля. Вы с этого ничего не имеете. И ничто не может помешать вам прекратить нескончаемую работу и жить, как живет Лесной Народ, который никогда не занимался тяжелым трудом.

– По-моему, нет! – сказал Аристей, крутя масличный пресс, и его зубы блеснули в улыбке, которая была очень приятна на вид. – Слыхано ли, чтобы Лесной Народ занимался чем-нибудь полезным!

– Да, но, – терпеливо сказал Юрген, – по-вашему, совершенно справедливо всегда заниматься утомительной и трудной работой, когда никто не вынуждает вас это делать? Почему бы вам иногда не устраивать выходной?

– Король Юрген, – ответила Форнакс, подняв голову от небольшой печи, в которой сушилось зерно, – вы говорите ерунду. У Полевого Народа никогда не бывает выходных. Никто о подобном и не слыхивал.

– Мы в самом деле о таком и не думали, – глубокомысленно сказали все остальные.

– Ох-хо-хо! – сказал Юрген. – Таковы, значит, ваши доводы. Я расспрошу об, этом Лесной Народ, ибо он наверняка более рассудителен.

Тут Юрген, уже входя в лес, столкнулся с Термином, который стоял как вкопанный, умащенный благовониями и увенчанный розами.

– Ага, – сказал Юрген, – вот один из людей Леса, собирающийся выйти в Поля. Но на твоем месте, мой друг, я держался бы подальше от таких идиотов.

– Я никогда не выхожу в Поля, – сказал Термин.

– Значит, ты возвращаешься в Лес.

– Конечно же, нет. Кто когда-либо слышал, чтобы я входил в Лес?

– На самом деле, как я сейчас вижу, ты просто стоишь здесь.

– Я всегда стою здесь, – сказал Термин.

– И никогда не двигаешься?

– Нет, – ответил Термин.

– А по какой причине?

– Потому что я всегда стою здесь не двигаясь, – сказал Термин. – Сдвинуться с места для меня было бы чем-то неслыханным.

Юрген оставил его и вошел в лес. Там он повстречал улыбающегося малого, ехавшего верхом на крупном баране. У этого юноши левый указательный палец был поднесен к губам, а в правой его руке находился предмет, который демонстрировать людям довольно неприлично.

– О, Боже мой! Сударь, на самом-то деле!.. – воскликнул Юрген.

– Бе! – отозвался баран.

Но улыбающийся малый вообще ничего не сказал, проехав мимо Юргена, потому что не в обычае Гарпократа разговаривать.

«Этого вполне достаточно, – размышлял Юрген, – если он привык приводить окружающих в смущение и остолбенение».

После чего Юрген стал свидетелем значительной суматохи, вызванной игрой в кустах сатира с ореадой.

– Но этот лес просто несносен! – сказал Юрген. – Есть ли у вас, люди Леса, хоть какая-то этика и мораль? Есть ли у вас чувство приличия, разве можно резвиться в рабочий день?

– Нет, – ответил Сатир, – конечно же, нет. Ни у кого из моего народа ничего такого нет, а естественным занятием всех сатиров является то, что ты сейчас прервал.

– Вероятно, ты говоришь правду, – сказал Юрген. – Все же тебе следует стыдиться того, что ты не лжешь.

– На самом деле, стыд для сатира что-то неслыханное! Слушай, ты, в блестящей рубахе, убирайся прочь! Мы изучаем эвдемонизм, а ты несешь чушь; и я занят, а ты мне мешаешь, – сказал Сатир.

– Кстати, на Кокаине, – сказал Юрген, – эвдемонизмом занимаются в помещении при закрытых дверях.

– А ты когда-нибудь слыхал, чтобы сатир находился в помещении?

– Спаси нас от зла и вреда! Но какое это имеет отношение к моим словам?

– Не пытайся увильнуть, ты, блестящий идиот! Сейчас ты сам видишь, что несешь чушь. И повторяю, что такая неслыханная чушь меня раздражает, – сказал Сатир.

Ореада вообще ничего не говорила. Но она тоже выглядела рассерженной, и Юрген подумал, что, вероятно, ореад не принято спасать от эвдемонизма сатиров.

И Юрген их оставил. И еще дальше в лесу он нашел лысого коренастого человека с большим пузом, толстым красным носом и очень маленькими мутными глазками. Сейчас этот старик был до такой степени пьян, что даже не мог идти: он сидел на земле, прислонившись к стволу дерева.

– Весьма недостойно находиться в таком состоянии с раннего утра, – заметил Юрген.

– Но Силен всегда пьян, – ответил лысый человек, с достоинством икнув.

– Так, значит, ты еще один из местных! Ну, и почему же ты всегда пьян, Силен?

– Потому что Силен – мудрейший из Лесного Народа.

– Ах, прошу прощения. Наконец-то нашелся хоть один, чьи извинения за свои ежедневные занятия внушают доверие. Тогда, Силен, раз ты так мудр, расскажи мне, неужели действительно для человека наилучшая судьба – вечно быть пьяным?

– Вообще-то нет. Пьянство – радость, уготованная богам, а люди разделяют ее совершенно нечестиво, и их соответственно наказывают за такую наглость. Людям лучше вообще не рождаться. А уж родившись, умереть как можно быстрее.

– О да! А если не удастся!

– Третья наилучшая вещь для человека – делать то, что от него ожидают, – ответил Силен.

– Но это же Закон Филистии, а с Филистией, как мне сообщили, Псевдополь находится в состоянии войны.

Силен задумался. Юрген обнаружил, что в этом старике весьма неприятным являлось то, что его мутные глазки не моргали, а веки вообще не шевелились. Его глаза двигались, словно волшебные глаза раскрашенного изваяния, под совершенно неподвижными красными веками. Поэтому было неприятно, когда эти глаза смотрели на тебя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});