Темные алтари - Димитр Гулев

Так вот и плавали тамошние обитатели по озерам — целыми семьями, со всяческими удобствами — и издали поклонами приветствовали знакомых, вежливые, холодные…

«Наша девушка, из нашего рода!» — он словно бы еще слышал тихий гортанный говор Стефани и снова подумал о том, что круг жизни каждого человека рано или поздно должен замкнуться.

Неужели он завидует Ахиллеасу? Или это что-то вроде того почтения, которое питали к старому греку его земляки и которое сейчас унаследовали Стефани и особенно Арчи?

И почему он сам вдали от родины чувствует свою связь с ней гораздо острее, чем возвращаясь в ее пределы?

Где-то совсем близко глухо проурчал и тут же затих хорошо отрегулированный мотор. Стефани подняла голову, прислушалась.

— Арчи приехал!

Нити в дверях качнулись. Высокий, гибкий, плечистый молодой человек в темном костюме, темно-серой рубашке и галстуке на мгновение остановился у входа и быстрым энергичным шагом направился к ним. Золотая оправа очков бросала короткие отблески на смуглое свежевыбритое лицо, да и весь его облик излучал свежесть, напористую юность и в то же время какую-то зрелую успокоенность, словно бы подчеркнутую очками, запонками, перстнями на пальцах, галстучной булавкой — все это массивное, тяжелое, ненавязчиво поблескивающее золото внушало уважение своей небрежно-показной обыденностью.

— Арчи! — с искренней гордостью сказала Стефани.

В свое время Ахиллеас не пожалел денег на образование единственного сына. И вот сейчас к ним приближался молодой человек, казалось, такой же, как раньше, приветливый, любознательный, сосредоточенный, с отцовской доброжелательной улыбкой на сочных губах.

Они обнялись. Он имел на это право — он помнил его еще в коротких штанишках, держал на коленях, когда их дружба с его отцом только еще завязывалась и Ахиллеас пытался раскрыть ему тайну хиосских ароматов.

— За кассой Фросини, Аргирис! — коротко сообщила Стефани.

Арчи кивнул. Гость уже знал, что Фросини — старшая сестра жены Арчи. Впрочем, все в ресторане, от поваров до грациозных официанток, были его близкими или дальними родственниками. Но место за кассой Стефани уступала одной лишь Фросини.

По тому, как все в зале почтительно приветствовали Арчи, он понял, что хозяином Тарпон-Спрингса стал теперь сын его старого друга. Было ясно, что Ахиллеас оставил наследникам не только немалые деньги, но и добрую память у местных жителей. Потому-то и вдова его, и юный Арчи сидели сейчас с ним за столиком, полные чувства собственного достоинства и уважения к гостю, а вовсе не из любопытства.

— Папа хочет взглянуть на чертежи, Аргирис! — сказала Стефани. — Я уж ему рассказала, что недели через три, самое большее через четыре мы начинаем строить.

Арчи снова кивнул. И опять на лицо молодого человека легла тень сосредоточенности, которую гость заметил с первого взгляда. Мелькнула мысль, что, может быть, Стефани хочет отослать его с Арчи, чтобы самой вернуться в кассу, но он тут же отбросил это предположение, потому что перед ними бесшумно возникла официантка с серебристым подносом, уставленным бокалами, рюмками, тарелками. В центре на большом блюде красовалась разрезанная пополам душистая, свежая, гладко очищенная дыня. Семечки явно не вычищали, а просто вытрясли, сердцевина была девственно чистой: ничем не тронутые влажные волоски плавали в ярко-оранжевых ямках, заполненных свежестью солнечно-земного сока.

— Накрывай, Хрисула! — тихо сказала Стефани.

Начинаем пить или это просто так, встречи ради, как бывало когда-то при Ахиллеасе?

Неужели все-таки нужно покинуть этот мир в расцвете сил лишь для того, чтобы люди запомнили тебя таким, каким ты всегда видел себя?..

Девушка поставила перед ним чистый стакан, виски и вазочку с прозрачными кубиками льда, а перед Стефани и Арчи — большие широкие пустые стаканы, тонкие, узкие стаканчики с узо и кувшин с водой и мелко накрошенным льдом. Девушка накрывала на стол быстро, ни на кого не глядя, и лишь легкое подрагиванье тонких пальцев и голых по локоть, покрытых пушком рук выдавало ее волнение.

Свежий аромат дыни смешивался с ленивым запахом аниса, в узо плавали еле заметные бесцветные кристаллики. Арчи налил в широкие стаканы смешанную со льдом воду и поставил в нее тонкие стаканчики с узо, которое спустя минуту приобрело голубовато-белый оттенок.

Сосредоточенная, торжественная, с царственно густыми великолепными волосами, обрамляющими ее тонкое смуглое лицо, Стефани нарезала дыню на тонкие ломтики.

И он опять подумал, что, может, люди потому и стремятся в лагуну Тарпон-Спрингса — их привлекают ароматы ресторана Ахиллеаса, десятки видов рыбных блюд, которые здесь готовят как нигде, и особенно господствующая здесь волшебная атмосфера далекого Средиземноморья; должно же в них жить какое-то чувство или, может быть, врожденная память о тех солнечных, не знающих тропической духоты просторах.

Чокнулись. Выпили. Мужчины за соседними столиками в знак приветствия тоже подняли стаканы.

Так когда-то он пил с Ахиллеасом.

Ничто не изменилось, ничто не меняется, Стефани, и все же ты права — конечно же, все стало другим, непохожим…

Стефани подняла глаза.

Он почувствовал у себя за спиной чье-то присутствие, но обернуться не успел — перед ним стоял высокий костлявый человек с выгоревшими русыми волосами. Тяжелые руки свисали с его широких плеч, сухое, изможденное лицо сияло застенчиво-радостной улыбкой.

Какое-то имя мелькнуло в его мозгу, что-то безрассудно юное, бесшабашное, неукротимое весело колыхнулось в душе.

— Садись, Димитрис! — пригласила Стефани подошедшего. — Папа приехал к нам в гости!

— Садись, Джимми! — по-свойски кивнул ему Арчи, придвигая ближайший стул.

«Джимми! — вспомнил он и порывисто поднялся. — Конечно же, это он, Джимми-Димитрис, лучший ныряльщик в Тарпон-Спрингсе! На Богоявление он всегда первым находил золотой крест в самых глубоких местах!»

— Ты ли это, Джимми? — всматривался он в бледно-голубые, словно обесцвеченные глаза ныряльщика.

— Я, Папа!

— Надо же, надо же! Все еще ныряешь в январе? For crucifixion and also for sponges, of course?[5]

Джимми покачал головой.

— No, it’s all over now. I’ve thrown up the sponge![6]

Гость растерянно молчал.

«I’ve thrown up the sponge!»

Что же это случилось с лучшим из всех, кого он знал, ныряльщиком? Что сделали годы с неистощимой силой его легких, умевших так нечеловечески долго оставаться без воздуха?

— Да садись же, Джимми! — прервал неловкое молчание Арчи.