Темные алтари - Димитр Гулев

образом с южноэгейских островов; все они приезжали сюда, разумеется, ненадолго, просто навестить родных, а потом оставались здесь навсегда.

Ахиллеас был одним из самых богатых, самых уважаемых жителей Тарпон-Спрингса, а когда он умер, это место заняли его вдова Стефани и их единственный сын Арчи. Кроме ресторана и десятков сдаваемых внаем домов, они владели пристанью со множеством парусных и моторных лодок и катамаранов для туристов — любителей рыбной ловли, а также суденышками с низкой палубой, на которых ловцы губок демонстрировали свое искусство и выносливость. В январе у местных жителей был праздник — Богоявление, и в этот день в Тарпон-Спрингс съезжались целые толпы курортников из ближних и дальних мест, чтобы повеселиться, выпить белого вина под навесом украшенного гирляндами из бумажных цветов ресторана Ахиллеаса и, главное, посмотреть, как ныряют известные всему побережью ловцы губок: сначала — чтобы вытащить тяжелый золотой крест, брошенный в ласковые воды лагуны местным православным священником, а потом и за губками. Этим древним промыслом обитателей теплых морей многие здешние греки до сих пор добывали себе средства к существованию.

Впрочем, курортники бывали в Тарпон-Спрингсе и до, и после Богоявления. Они наезжали сюда в течение всего курортного сезона, привлекаемые как известностью городка, так и экзотическими блюдами Ахиллеаса, могучего и гордого человека, что не мешало ему быть щедрым и справедливым с земляками и любезным с отдыхающими. С годами он несколько отяжелел, но от этого его осанка стала только еще более величественной. На его смуглом лице тихой, затаенной печалью пылали темно-карие, почти черные глаза.

Они подружились много лет назад — их сблизила тоска по далеким средиземноморским берегам, — и всегда, бросив якорь в лагуне Тарпон-Спрингса, он неизменно попадал в могучие мужские объятия Ахиллеаса, сопровождаемые широким жестом: мол, все, что у меня есть, твое. Каждое его прибытие, каждая их встреча становилась праздником не только для Ахиллеаса и его семьи, но и для всего поселка, с многими жителями, которого Ахиллеас состоял в родстве.

«Папа приехал! Папа приехал!» — передавалось из уст в уста, да и одного появления яхты в лагуне было достаточно, чтобы к закату чуть ли не все мужчины поселка собирались в ресторан Ахиллеаса.

А ресторан Ахиллеаса был не похож на обычные рестораны, особенно в северных штатах, куда люди приходят только затем, чтобы как можно быстрее утолить голод, где они молча и деловито съедают свой бифштекс или сандвич, зная, что без проволочек получат все, что нужно, и уверенные в стерильной чистоте помещений, продуктов и персонала; все эти маленькие, средние и громадные рестораны в многомиллионных городах, городках и поселках вдоль дорог и федеральных шоссе, рестораны самых различных категорий — от скромных столовых самообслуживания до богатых, с вышколенным персоналом и паркингами, не рестораны, а фабрики кормления людей и делания денег. Не походил ресторан Ахиллеаса и на восточные, сомнительной чистоты заведения или роскошные европейские салоны. Это был просто ресторан Ахиллеаса, один из тех греческих ресторанов, которые, подобно испанским и итальянским, еще сохранились в этой огромной стране — не стране, а континенте, представляющем собой удивительную, противоречивую смесь рас, национальностей, религий, невиданного богатства и невероятной нищеты. И жители Тарпон-Спрингса, как и курортники, приходили в ресторан Ахиллеаса не только есть и пить, а просто чтобы побыть среди людей, повидаться с друзьями и знакомыми; эту естественную потребность можно, конечно, в какой-то мере удовлетворить, присев со стаканчиком на высокий табурет бара, но по-настоящему — лишь за столом, за трапезой. Этот обычай земель, лежащих за Атлантикой и Тихим океаном, здесь все больше уступал бешеному натиску каждой сэкономленной секунды и сохранился лишь в таких глухих уголках, как эта лагуна с греческим рестораном.

Ни время, ни расстояние не помешали переселенцам с дальних континентов сохранить аромат родных мест. Не умея взяться ни за что другое, повара и владельцы маленьких харчевен оставались, по существу, единственными, кто еще мог добывать себе хлеб таким образом. Потому-то их заведения и напоминают оазисы среди пустынного однообразия одинаковой стандартной пищи и привычки не есть, а питаться. И повсюду важнейшим условием их существования было наличие однородной национальной среды, какую и составляли греки — рыбаки и ловцы губок в лагуне Тарпон-Спрингса.

Яхта шла удивительно ровно. Нос ее вспарывал светлые волны, и те, округло вздымаясь, скользили вдоль бортов и широким веером плавно уходили к дугообразному берегу.

— Неплохо, Папа! — улыбнулся Жюль, и его зубы сверкнули на темном лице.

У юноши была широкая белозубая улыбка, унаследованная от темнокожей матери; Бэд, наверное, уже рассказал ему о гостеприимстве людей лагуны, и Жюль, любопытный, как все мулаты, робко и вместе с тем наивно-доверчиво, нетерпеливо вглядывался в берег.

Бэд и Жюль знали, что он полетит в Айдахо из Тампы или Сарасоты, а им придется отвести назад яхту, потому, похоже, Жюль был уверен, что тут они проведут целую вечность.

«Лучше из Сарасоты», — решил он.

Он любил этот последний бросок на юг к Сарасоте; ровная, как площадка для гольфа, изрезанная каналами, она уходила вниз и назад; теснящиеся к берегу дома и металлические, похожие на буи купола водных резервуаров погружались в густую зелень, а машина, только что такая неуклюжая, превращалась в птицу, устремленную в небесную высь.

Сколько они здесь пробудут — день, два, три?

Солнце за его спиной поднималось все выше, заливая ярким светом приближающийся берег. Лагуна здесь была не так уж мелка, чтобы стоило волноваться из-за глубокой осадки яхты, да и на Бэда вполне можно было положиться, и все-таки руля он ему не уступил, словно хотел как можно дольше продлить свои последние минуты в море и, прежде чем остановиться у пристани, насытиться им до конца.

Из ресторана уже выбегали люди. Грузная женщина в темном платье прошла среди столиков и, ладонью прикрыв глаза от солнца, первой ступила на толстые доски причала. Остановилась она у самой воды.

Машина внизу затарахтела громче. Яхта сбавила ход и вдруг словно бы дернулась назад. Вода под кормой побелела. Слева, рядом с двумя белыми, изящными, как лебеди, катамаранами, причал был свободен.

Из ресторана выбежали девушки в коротких бело-голубых полосатых платьицах и крохотных белых фартучках и остановились рядом с женщиной в темном.

Бэд и Жюль взяли в руки концы свернутых в бунты швартовых.

Плавно, словно бы подталкиваемая легкими волнами, яхта приблизилась к пристани.

Он