Один на льдине - Владимир Шитов

— Я не вижу в деле состава преступления. Разве может быть квалифицировано как преступление наличие в деле документов, неизвестно кому доселе принадлежащих и заполненных на фамилии лиц, которых в природе не существует? Это больше похоже на первоапрельскую шутку. Если даже мой подзащитный Михалев и развлекся подобным образом, то это никоим образом не подпадает под какую-либо из существующих статей уголовного кодекса! Представьте себе, что некто изготавливает диплом на имя президента Никсона — и что: давать ему за это срок?! Юридически это никакая не подделка документов. И этот суд — профанация права и законности!

Суд, похожий на цирк, уходит на совещание.

Совещание, похожее на пятиминутку, завершается.

Приговор похож на все остальные:

Обвинение признать имеющим силу… Девятнадцати свидетелям не верить как попавшим под влияние Михалева и дающим заведомо ложные показания… Показаниям самого Михалёва веры нет, и суд верит только показаниям львовского имярека. Определить меру наказания для Михалёва Николая Александровича — два года лишения свободы и присовокупить к ним не отбытые девять месяцев. Кстати, по УК Украины 2 года это максимальный срок за подделку документов.

Финита.

Я раскрутился в зоне. Тот из вас, многоуважаемые дамы и господа, знает, что это такое — раскрутиться в зоне, тот поймет меня. А кто не знает, тем вряд ли объяснишь. Когда в камере узнают об этом факте, то восклицают что-нибудь типа "ништяк". Мол, ты что: убил кого? И через тюрьму, которая встретила меня, как героя, меня этапируют в Волынскую область, в Маневичи. И все же, утешался я, меня не признали особо опасным рецидивистом, поскольку новая статья квалифицировалась не как мошенничество, а как дебютная в отношении меня — подделка документов. И задача минимум все же была решена.

Глава девятнадцатая. Дорога на север

1

И все же я ушел на поселение.

Зона в Маневичах занималась мебельным производством.

"Хозяин", узнав из материалов дела, что я "великий" изобретатель и конструктор, тут же предложил мне повторить Сарнинскую шутку — создать отдел нестандартного оборудования, изготовить пружино-навивальные станки, по образу и подобию, как в Сарнах.

Подобрал инженеров, быстро сконструировали и освоили в производстве новые станки, имея опыт сарнинской зоны. "Хозяин" выполнил свое обещание. Опять суд, я освобожден на поселение, но уже не на Украину, а на Север.

И через всю Украину — с запада на восток, через Россию на север идет, стучит по рельсовым стыкам мой временный дом — вагонзак.

Та же селедка, те же ополоски чая и мизерные порцайки сахара, те же духота и вонь. Нынче, вспоминая все это, я поражаюсь той чудовищной выносливости, которая проявляется в обычном человеке, загнавшем себя и гонимом законом в нечеловеческие условия несвободы.

И только единственное родное существо — моя мама, наверное, помогло мне выжить, хорош я или плох был для общества.

Ты можешь думать или не думать о ней головой. Но твоя замордованная душа сама знает, что тебя любят где-то на большой земле и ждут с сердечным теплом и надеждой. Тогда мне не дано было понять, что я выжил маминой, любовью, ее отвержением себя, ее способностью простить и не корить, понапрасну тратя верные слова. Ей уже оставалось жить совсем немного, когда я уходил этапом на север. И я, знавший различные меры судебных кар, говорю всем, что наказание вечной разлукой с той, кто родила тебя в муках и влила в тебя всю себя кровью, потом, материнским молоком и истекающим в позоре временем — самое страшное из наказаний. Оно не кончается и только усиливает со временем стыд и скорбь. Так поздно и так неизбежно приходит осознание неоплаченного, неоплатного долга.

2

Впервые увидев картины комяцкого края[57] на пересылке Микунь-2, я не мог и предположить, что судьба моя завяжется здесь в тугой жизненный узел.

С поезда выходим по двое. На каждого охранник с собакой, натасканной на человекозека. Звучит команда:

Присесть! Руки за голову!

В грязь, в болотину, в снег, в помет. Невольно и бесполезно думаешь: зачем руки-то за голову? Кто-нибудь может объяснить? Потом этап начинают поголовно пересчитывать — сидишь на корточках. Потом передают старшему офицеру — сидишь. Тут и понимаешь, почему на вопрос: "Где ваш Ванька?" отвечают, что сидит Ванька, если даже в это самое время Ванька валит большую ель на лесоповале.

Затем пересчет людей и зубов кончается. Собаки лают, хрипят, рвутся с поводков — этап садится по "воронкам" и вперед.

Когда этап пришел сюда, еще стояла северная пора бабьего лета — август на паутинках, сладкое обмирание природы и надмирное эхо летнего солнышка в низком-низком небе. Из этой вечности ты сразу же шагаешь в черный гроб пересыльной тюрьмы. Немало я их повидал, но такого вшивого бугра, тараканьих угодий и крысиной вольницы видеть не доводилось. Куда уж Ильичу с его Шушенским и охотой на дупелей с зайцами! Куда Сарновской колонии с ее борщами да ушицей из рыбы хек. Здесь уха из рыбы хер — ржавая селедка и жидкая баланда. С Украины приехали румяные, здоровые хлопцы и на свежий взгляд казались мне новобранцами в аду…

Здесь я впервые увидел чумазых и грязных, как босяки, зека. Здесь увидел чумазое, как роба интинского шахтера, небо, которое не отличается колером от луж и грязи, сквозь которую проброшены устрашающе же грязные досчатые тротуары. Попросту говоря, горбыль горбылевич, брошенный под ноги замызганных карантинных людишек с Урала и Украины, из Казахстана, Воркуты, Москвы, Мурманска. И вспомнил я не раз, как бросал цветы и ковровые дорожки под ноги оперных див у служебного театрального входа, как они шли по ним, умело показывая, что всего лишь снисходят к маленьким слабостям сильного пола. Ого! В каком мире, на какой планете, в каком веке или в чьем глупом сне все это было, господа?

И это та самая свобода, к которой я стремился, как глубоко нырнувший мальчишка стремится к водной поверхности: в глазах его сверкают радужные круги, в ушах звенит и сердце кажется вот-вот лопнет! Кругом лес и мшистые болота да несколько грязных, серых, трахомно-подслеповатых бараков…

Через две недели карантина — этап на Вежайку. От Микуни-2 она в ста километрах, но каких! Поезд идет со средней скоростью двенадцать километров в час через все поселения: Ёдва, Яренга, Ёдва-2, Вежайка, Мозындор. В общих вагонах едут на поселения и в зоны на свидания жены, матери, отцы, дети, невесты, хозяйственники зоновские, освобожденные зека. Поезд идет как бы вне исторического времени, он стоит у каждого столба, одни зека выходят, другие грузятся. Тени людей и все же люди…

И вот она, Вежайка — куча утлых бараков. Такое впечатление, что какой-то коми-великан налузгал шелухи от подсолнуха. А куда бежать трем сотням осужденным, таким же поселенцам, как я? За забором зона усиленного режима. Тайга и болота на сотни километров — надежней любой колючки. В бараках те же двухъярусные кровати, что и на Украине. Существенное отличие в том, что там были свет, радио, музыка, чистота, а здесь драки, пьянь, грязь. Нет бани, нет душа — каторга!

Страна — Коми, люди — комикадзе.

3

Полковник Шахов сказал все разом:

Вы прибыли на поселение. Вы прибыли не на исправление, а на истребление. Будете себя хорошо вести — похороним в белом белье, будете вести себя плохо — похороним голыми!

Он берег эти слова для нас. Он вынес их из сталинских лагерей, где начинал сержантом, и слышал их, может быть, от самого Френкеля или от Берзина. Время для него давно остановилось, вмерзло в полярную мерзлоту. Он давно забыл, какой век на дворе, и это помогало ему в пятьдесят лет быть бодрым, толстомясым и легким как на расправу, так и на милость. Он был государем императором своего маленького государства.

— Что ты умеешь делать? — спросил он, просмотрев мою сопроводиловку и сделав свои хитрые выводы.

Я ответил, что окончил три курса строительного института.

— Прорабом пойдешь? Надо строить жилые бараки. Кухню надо отремонтировать

"Вот те на! — думаю. — Сбылось! В Москве прорабствовал — посадили. А здесь-то я уже на месте, дальше Севера не загонят…"

Но и здесь чуть позже — посадили.

4

И вот под мое начало определены строители. Доставать краски, гвозди, известь, топоры, молотки и прочая, и прочая. Это в те времена было особого рода профессия — снабженец. Она была мне вменена по совокупности качеств характера. И рисовал, и проектировал сам. И снова пошли мне бабки.

Сидеть оставалось всего ничего, как мне казалось: год и два месяца.

А от Микуни в сторону километров двести — красивый город Сыктывкар, куда я начал ездить по снабженческим делам.

А в Сыктывкаре — кабаки и девки! Такие красавицы-метиски, что какая-нибудь Настасья Кински рядом не стояла. Вся породистая Украина с ее томностью и негой, с ее чарующей вишневостью губ и утренним румянцем щек была раскулачена и сослана Сталиным в северные районы. И на смешении кровей возникло такое северное сияние, что увидишь — не забудешь, пока жив.