Мир Жаботинского - Моше Бела

«Индивидуализм» остался моей верой и по сей день. Если бы писал философию, я бы это вполне примирил со своей службой: служу не потому, что «должен» — никому никто ничего не должен — а потому, что так мне угодно. Бейтарское воспитание: не нравится — не берись; а взялся — так из уважения к себе держись на все 100 %.

Письмо сестре Тамар, 23.3.1935.

«Футбольная мудрость»

«Бить сильней и без промаха».

Нет, Жаботинский никогда не был спортивным инструктором и не занимался футболом. Не замечен он был и в страстном «болении». Он просто использовал эту игру как хороший пример игры политической, которая должна вестись по принятым правилам и с использованием всех шансов для победы. Речь велась о конкретном противнике — «британской команде», но похоже, что черты, которые Жаботинский подметил у этого противника, присущи всем командам «международной лиги». В этой статье, написанной в 1920 году, Жаботинский давал своим коллегам — лидерам сионистского движения — урок политической игры. Удивительно, что этот трезвый анализ, даже с оттенком симпатии, который он дал британскому противнику, был сделан сразу после выхода Жаботинского из-под ареста в тюрьме Акко:

Англичане — очень хороший народ — в общепринятом понимании. И в том, что наиболее важно и интересно для нас, они тоже очень хороший народ. Но надо уметь их понимать. Похоже, что все наши трудности и беды начались с того самого дня, как Алленби[*] вступил в Иерусалим, и проистекали из нашего неумения понимать англичан. Мы создали себе весьма упрощенный образ англичанина, находясь под обаянием его побед,— образ «спортсмена и джентльмена». Мы слышали нечто подобное, но толком не знали, что все это значит, да и наша провинциальность сыграла свою роль.

Это надуманное представление можно описать так: если англичанин дал вам вексель на сто золотых, а вы забыли об этом и отправились путешествовать, то он, как истинный джентльмен и спортсмен, пройдет через моря, реки и горы, достанет вас из-под земли и, представ перед вами, скажет: «Здравствуйте, сэр, вы меня не помните? Я должен вам сто фунтов, и я привез вам их плюс проценты».

Такого англичанина не было никогда. Истинный англичанин — занятой, деловой человек, и у него нет времени гоняться за вами, если вы позабыли о своих делах. Он обязался уплатить вам сто золотых в такой-то момент, в таком-то месте и при таких-то условиях, и вам надлежит явиться туда в назначенное время и представить вексель к оплате. А он еще и вексель проверит с дотошностью, чтобы убедиться, не подделан ли он и правильно ли оформлен. И если он обнаружит в нем что-либо, к чему можно придраться, то будьте уверены, он придерется. И вам придется искать доказательств подлинности, приводить свидетеля, ибо вы — истец, а бремя доказывания — на истце. И только после всего этого вы получите свои деньги.

Так поступит англичанин, в особенности если его обязательство — политическое. Политические векселя всегда пишутся таким туманным и запутанным языком, что толковать их можно как угодно. И оплачивать их — это вам не денежки выложить, тут Бог весть что случиться может, ответственность велика. Что же удивительного, если в таких векселях англичанин придирается к каждому слову, старается трактовать его так, как это выгодно ему, а не вам,— в особенности такие понятия, как «национальный очаг», которые не имеют пока аналогов в политической истории. Кроме того, с какой стати кто-либо будет погашать свои политические долги тому, кто не умеет требовать их погашения? Человек, не умеющий взыскивать, он ведь может Бог весть что натворить с правами, которые ему будут предоставлены. Политические права — это вам не деньги, с теми и дурак знает, что делать, а вот политическими правами может пользоваться только сильный человек или сильный народ. Слабый, зависимый, несамостоятельный — что проку ему от независимости или национального дома или даже от царской короны и какой смысл давать ему все это, если наперед ясно, что он не сумеет этим воспользоваться?..

Говоря все это, я вовсе не намереваюсь бросить тень на репутацию англичанина как джентльмена и спортсмена. В этих его качествах я не сомневаюсь. Хотите знать, кто на самом деле сомневается в них? А все говорящие: «Тс-с!», «Не буди в нем зверя!» — они-таки не верят в джентльменство англичанина. Англичанин не рассердится, если кто-либо потребует от него вернуть причитающееся. Как раз такой настойчивости англичанин и выкажет свое джентльменство. Англичанин не инфантилен, не завистлив и не мстителен. Да, он будет склочничать из-за каждой запятой в векселе, он заставит тебя заниматься сизифовым трудом, пока ты не докажешь ему свою правоту, но когда ты все-таки докажешь, то тогда, и только тогда, он продемонстрирует тебе свое истинное джентльменство — он не рассердится как ребенок на то, что ты «выиграл», он примет это с достоинством и уважением к сопернику. Он скажет: «Олл раит» — и пригласит тебя на виски с содовой как равного ему. Тогда, и только тогда, ты увидишь, что он — настоящий спортсмен, ценящий достойного соперника, уважающий его, если последнему удалось победить в матче или в поединке, разумеется, при условии, что соперник играл по всем правилам, т. е. по принципу «play the game».

Это выражение «play the game» мы вызубрили, но поняли его совершенно неправильно. Мы почему-то решили, что это значит, что англичанин, играя с нами в футбол, обязуется падать, как только мы упадем, и промахиваться, когда мы промахиваемся. Глупости. Перевод и смысл этого знаменитого выражения — «уважай правила игры». И первое из этих правил —«бить по мячу, бить сильно и не промахиваться». Если ты вместо того, чтобы бить, начнешь раскланиваться и рассыпаться в комплиментах Великой Британии, не жди, что тебе ответят тем же. Англичанин спокойно отберет мяч и устремится к твоим воротам. А если ты начнешь жаловаться, то в ответ услышишь в качестве урока на будущее: «Бей!».

«футбольная мудрость» (оригинал на иврите), «ха-Арец», 7.7.1920.

Халуцианство

«Человек, взгляд которого всегда устремлен к цели и все дела которого — во имя цели».

«Халуц» — пионер. В период между двумя мировыми войнами так назывался еврейский юноша, который прошел полутора- или трехгодичный курс в одном из центров «подготовки» в странах галута, т. е. приобрел навыки тяжелого физического труда, получил разрешение на въезд в Страну («сертификат») и прибыл в Эрец Исраэль «голым и босым», чтобы работать там в одном из кибуцев или на пригородных плантациях. Он приехал, чтобы, как пелось в песне, «построить Страну и построить себя в ней». Это стремление «построить себя» находило выражение не только в попытках скопить личный капитал (зачастую успешных, особенно в период «процветания» Эрец Исраэль), но и в стремлении утвердить «трудящуюся Эрец Исраэль» как главную, безраздельно властвующую силу в экономической и политической жизни Страны. Это стремление не могло не показаться Жаботинскому необоснованным. Но главное, против чего он возражал,— это попытка, придавая личным и классовым интересам высший приоритет, называть это «халуцианством». Представление о «халуце», о «пионере» было в его глазах совершенно иным. Здесь он был полностью согласен с основателем этого движения Йосефом Трумпельдором:

Никогда не забуду его ответа, даже обстановки не забуду. Мне он дал свой ответ в скупо освещенной комнате, где-то на задворках Челси, но еврейский народ получил тот ответ на горах и в долинах Палестины, и народ его тоже никогда не забудет. Первому плану его помешал развал России; второй он осуществил. Слов его я не записал — незачем: я их и так запомнил. В той каморке, летом 1916-го года, он развил передо мною простой и величественный замысел «халуцианства».

— Халуц,— значит «авангард»,— сказал я.— В каком смысле авангард? Рабочие?

— Нет, это гораздо шире. Конечно, нужны и рабочие, но это не то. Нам понадобятся люди, готовые служить «за все». Все, что потребует Палестина. У рабочего есть свои рабочие интересы, у солдата свой esprit de corps; у доктора, инженера и всяких прочих — свои навыки, что ли. Но нам нужно создать поколение, у которого не было бы интересов, ни привычек. Просто кусок железа. Гибкого, но железа. Металл, из которого можно выковать все, что только понадобится для национальной машины. Не хватает колеса? Я — колесо. Гвоздя, винта, блока? Берите меня. Надо рыть землю? Рою. Надо стрелять, идти в солдаты? Иду. Полиция? Врачи? Юристы? Учителя? Водоносы? Пожалуйста, я за все. У меня нет лица, нет психологии, нет чувств, даже нет имени: я — чистая идея служения, готов на все, ни с чем не связан; знаю только один императив: строить.

— Таких людей нет,— сказал я.

— Будут.

Опять я ошибся, а он был прав. Первый из таких людей сидел предо мною. Он сам был такой: юрист, солдат, батрак на ферме. Даже в Тель-Хай он забрел искать полевой работы, нашел смерть от ружейной пули, сказал «эн давар» и умер бессмертным.