Озеро шумит. Рассказы карело-финских писателей - Константин Еремеев

Мы ничего не сказали парню, да и он посмотрел только в нашу сторону и снова уставился на поплавок. Что говорить-то, все равно в шуме воды ничего не расслышишь. Так мы и поглядывали друг на друга. Парень отставил в сторону удочку и взялся за спиннинг. Бросал он его умело, но впустую. За спиннинг взялся и мой муж, а мне остались две удочки и наказ выловить плотву или окунька на наживу. Стайка осторожных плотвичек играла в воде на самой поверхности, но на крючок они не шли. Ну что ж, подождем окуня, он прожорливей и решительней.

Занимался день. Солнце выползало из-за леса, чтобы приступить к своим привычным заботам — разогнать туман, подсушить росу, обогреть землю. Настроение было бодрое, приподнятое, на сердце хорошо и светло.

«Ого, что-то есть!» — решила я по сосредоточенному лицу мужа. Он крутит катушку уверенно и привычно, и вот в воздухе уже мелькнуло желтоватое брюхо… Еще миг, и щука в руках у рыболова. Парень, что напротив, следит за всем этим с нескрываемым восторгом. Закидывает сам, но не торопится щука хватать его блесну.

Поглядываю на парня, и мне начинает казаться, что я его где-то видела. Эта мысль все назойливее лезет в голову, пока я наконец не вспоминаю!

Да ведь это тот самый парень из Петрозаводска, который живет со своей молодой женой в доме Пенни. Того самого Пенни, что переселился из Аги. А парень работает на домостроительном комбинате… Да, кажется, так. Приехал, сюда, в Колатваару, вместе с молодежью комбината на сенокос. Только что женился и взял с собой на сенокос свою молодуху. Недаром еще хозяйка Пенни как-то удивлялась: дескать, ну и выдумает нынешняя молодежь свадебное путешествие… Хи-хи! Медовый месяц на сенокосе!

Молодым подыскали отдельную комнатку, хотя вся остальная молодежь с домостроительного комбината жила в большой избе Миши, по прозвищу Длинный Миша. И горазд же в деревнях народ давать людям прозвища! Вот и этого Мишу прозвали Длинным, хотя он сам-то метр с кепкой…

Так вот, рассказывали про этого парня, что он ни на миг не расстается со своей молодухой. Даже по деревне они всегда под руку шагают, рядышком, тесно прижавшись друг к другу… «А — вой-вой, ну и чудо!.. В обнимку сидят, да в обнимку идут, на пожне и на танцах — все вместях… — удивлялись деревенские бабы. — Неужто и до ветру вместе ходят?.. Хи-хи-хи!»

«Как же он теперь-то расстался со своей милой?» — думала я, посматривая на вихрастого парня уже как на старого знакомого.

Я и не заметила, что муженек мой вытащил из реки вторую щуку. Он несет ее мне показать — хочется ведь похвастаться! — и обрывает нить моих размышлений. На этот раз попалась крупная — настоящее «полено»! На лице рыболова задор, он весь так и пышет радостью. Ему идет эта улыбка, молодит его.

Солнце уже высоко. Меня разморило, но муженек неутомим. Он ловко перепрыгивал с мостков на мостки, облазил все берега и вот уже подгребает шестом на стареньком плотике, который едва-едва держит его. Хочет половить на глубине, где водится крупная рыба.

Я с удовольствием растягиваюсь на мостках и, заложив руки под голову, закрываю глаза. Вслушиваюсь в неумолчный шум водопада…

Когда я открываю глаза, мой взгляд улавливает на ясном небе дымок, разгоняемый ветром. Я поднимаюсь, Ага! Из трубы старенькой избы мельника ползет струйка дыма. Парень тоже заметил дымок, то и дело поглядывает в сторону моста. За поплавком следит рассеянно видно, потерял интерес к рыбалке.

Понятно! В избушке у парня небось своя золотая рыбка. Едва я успеваю об этом подумать, как эта «золотая рыбка» в синем свитере и в ярко-красной косынке выходит на мост. «А вот и не расстался, значит, с нею…» — думаю я.

Девушка, заметив меня, смутилась, но только на миг. Вот она уже машет рукой незадачливому рыболову.

— Эй, чудак-рыбак! Иди чай пить! — кричит она по-русски.

Другого приглашения и не надо. Прощайте, удочки и спиннинг! Несколько ловких прыжков, цепкая хватка за перила, — и парень уже на мосту, рядом со своей молодухой. Он наклоняется к ней и шепчет что-то на ухо. В ответ жемчужинами рассыпается тихий, сдержанный смешок. Взявшись за руки, они уходят к избе. Темная тяжелая дверь, скрипя, закрывается за ними.

В то же мгновенье мне вдруг кажется, что порог словно вздрогнул, встрепенулся, взволновался, сердито заворочал камни в темном, холодном омуте. Или это только кажется? Галлюцинация, навеянная легендой? Ревнивый старик Аги… Опять вспомнилась тебе красавица мельничиха, златокудрая мечта юности.

А вот и мой муженек подгребает на плоту. Он закрепляет плот, воткнув шест в дно, и перепрыгивает на мостки. Кладет руку мне на плечо, и мы понимающе смотрим друг на друга.

— Завидно небось, старина?

— А то нет… Да и тебе, наверное, — слышу я в ответ.

Через минуту он продолжает неторопливо:

— Знают ли они, птенчики, что провели в этом гнезде, может быть, лучшую ночь в своей жизни…

Мы стоим молча. Мы вспоминаем нашу молодость и молчим.

— Слушай, побродим по берегу? — предлагаю я и поднимаю удочку. Крючок чистенький — на нем ни червяка, ни рыбы.

Вахти восторженно встречает нас на берегу. Он уже облазил все вокруг и теперь беспокойно юлит, нетерпеливо поглядывая на нас.

На одном из изгибов реки наконец-то попался окунек. Польстился-таки на розовенького червячка! Клюнул! С крючка он переселился на спиннинг, и вскоре со скалистого мыса, под которым темнела глубина, раздался восторженный возглас рыболова:

— Вот шальной! Ну и шальной попался… Ух ты!..

В голосе — радость. Подбегаю и опять вижу своего муженька молодым, глаза задорно горят… Крупный окунь бьется у него в руках, растопырив сильные плавники.

— Ого, здоровенного подцепил! И правда шальной…

— Ну что, убедилась, как у рыб родство ценится? Окунь-то, может, свой собственный приплод сожрал… — И с этими словами он сует красавца окуня в нашу сумку.

— А не хватит ли нам? — спрашиваю я.

— Верно, хватит. Пошли домой.

Вахти крутит хвостом. Он тоже навострился домой. Мы вынимаем из сумки закуску, но есть не хочется. Протягиваю собаке остатки вчерашней ватрушки.

От реки сворачиваем на тропинку, которая ведет через лес прямо к Муталамби. В лесу уже видны первые приметы осени. Ну что ж, пусть опять приходит осень, пусть приходит сюда, в лес, на озерки, но еще не к нам двоим… Мысль тянется, сучится; я шагаю по петляющей среди деревьев тропе. От Муталамби тропа подводит нас прямо к Аги. Садимся на велосипеды. Долгий подъем в гору, а там с горки вниз. Домой.

Во дворе нас встречают дочь Илона, уже почти девушка, и сынок Тимо, неутомимый мужичок, который возится на лужайке с машинами. Хозяйка дома, Марпа Доментьевна, спешит с крыльца навстречу рыболовам.

— Уже вернулись? Ну и быстро, а вой-вой! — и она торопится в избу, плеснуть в миску хоть ковшик воды. — Рыба воду любит, — говорит она и ставит миску на ступеньку крыльца.

Таков старый карельский обычай. Так в этих местах делалось испокон веков. Люди верили, что в следующий раз рыбы попадется еще больше, если ее положить в воду, а не на сухое дно. Попалось порядком и на сей раз, хотя бабка Торопыга проводила нас своим вострым взглядом. Нет, видать, прежней силы во всех этих местных поверьях. А осталась ли своя сила в легенде о пороге Аги? Как знать…

Анатолий Суржко

Родился в 1943 г. в г. Новороссийске. В 1961 году приехал в Карелию. Работал кочегаром, складским работником, грузчиком, доковым рабочим, преподавателем в школе работающей молодежи, в редакции районной газеты. В 1965 году окончил Карельский пединститут.

В настоящее время — ответственный секретарь редакции журнала «Север».

Трофимов

С женой Трофимов развелся давно, еще на Севере, лет пять назад. Детей у них не было. Он приносил домой зарплату, из которой много пропивал, но все же оставалось довольно. Жена не ругалась. Прожил так Трофимов почти до седин и вдруг почувствовал, что надоело. Расстались просто. Она его, уже разведенная, и на вокзал проводила.

— Смотри, Петенька, захочешь, возвращайся, — сказала жена и посмотрела ему в глаза.

В поезде, отвернувшись к стене, Трофимов чуть не заплакал от жалости. Вагон тяжело подпрыгивал, на душе у Трофимова было смутно. Он ехал к брату на юг.

— Хоть жизнь посмотрю, — говорил он себе, но вообще-то и сам не знал, зачем едет…

Первый вечер братья хорошо и весело провели дома, два следующих отдали городским ресторанчикам, являлись домой шумными и дружными. Утром брату было сделано внушение. Он виновато выслушал жену, и все пошло тихо, мирно.

Долго жить у них Трофимов не стал. Здесь был свой уклад, в свое время ложились спать и вставали. Надо было приходить вовремя, вечерами торчать у телевизора. Трофимов загрустил и ушел на квартиру — в маленькую времянку на холмах, дешево сданную глухой старухой.