Начинается ночь - Майкл Каннингем

Единственное, что может быть хуже подозревающей Ребекки — это Ребекка, ни о чем не подозревающая, не замечающая того, что он на грани нервного срыва. Неужели она уже настолько привыкла к такому его состоянию, что просто перестала обращать на него внимание? Неужели это для нее уже норма?

Непрошеное видение: они с Миззи в некоем доме, может быть, в Греции (о, жалкое воображение) читают вместе. Просто читают. Никакого секса — для секса они нашли бы себе кого-нибудь еще. Они были бы платоническими любовниками, как бы отцом и сыном, с отношениями не замутненными ни мстительностью любовников, ни раздражением супругов.

О'кей, а теперь попробуй пофантазировать, что бы произошло дальше. Влюбился бы Миззи рано или поздно в какую-нибудь девочку (или мальчика) и бросил его? Наверняка. Другого и быть не может.

Вопрос: ужасно или нет было бы оказаться одному в этом доме на вершине холма с видом на рощу и воду, когда ты уже старый, но все-таки еще не старый-старый, а все мосты сожжены, и единственное, что тебе остается — сделать новый шаг в неизвестность.

Ответ: не ужасно. Он был бы тем человеком, с которым произошло нечто значительное, дикое и скандальное, и был бы способен, фактически вынужден, и в дальнейшем совершать непредсказуемые поступки.

Информация к размышлению: насекомых притягивает не само пламя, а свет по ту сторону пламени. Они летят в огонь и с шипением сгорают там без остатка, потому что стремятся к свету по ту сторону свечи.

Питер вылезает из кровати и идет в ванную за новой таблеткой. Квартира по-прежнему наполнена сном его двух любимых людей и чем-то вроде эманации неугомонного, все еще не успокоившегося призрака самого Питера. Кто знает, может, Питер и, вправду, умер и вот теперь, сам того не ведая, вступает в свое инобытие в качестве бродячей тени.

Так, а теперь обратно в постель.

Примерно десять минут упрямого бодрствования и затем новый нырок в сон под ударным воздействием таблетки номер два.

***

Наутро Миззи исчез. Осталась только аккуратно застеленная кровать и пустая комната — ни одежды, ни рюкзака.

— Какой гаденыш, — говорит Ребекка.

Она встала первой. Двойная доза снотворного сделала свое дело. Питер обнаруживает Ребекку в Миззиной комнате. Она с несчастным видом сидит на кровати, словно в ожидании автобуса, который должен отвезти ее туда, куда ей совсем не хочется.

— Сбежал? — спрашивает Питер, остановившись в дверях.

— Похоже на то, — отвечает Ребекка.

Вероятно, он выскользнул из квартиры посреди ночи, когда они оба спали.

Чистая работа, ничего не скажешь. Если бы не снотворное, Питер наверняка бы услышал, как Миззи уходит.

И что бы он тогда сделал?

Питер с Ребеккой ищут записку, заранее понимая, что ее нет.

Ребекка беспомощно останавливается посреди гостиной с безвольно опущенными руками.

— Какой гаденыш, — повторяет она.

— Он уже взрослый мальчик, — отзывается Питер, не зная, что еще сказать.

— Это он только с виду взрослый, дерьмо такое.

— Может, пора оставить его в покое.

— А у меня есть выбор?

— Наверное, нет. Ты пробовала ему позвонить?

— Угу, он не взял трубку. А ты думал?

Ну, вот и все: Миззи дезертировал. Решение всех проблем. Спасибо тебе, Миз.

И, конечно, Питер безутешен. И, конечно, больше всего на свете он хочет, чтобы Миззи вернулся.

Тревога и тоска пронзают его, как электрические разряды.

— Что-то случилось вчера? — спрашивает Ребекка. Новый удар током. Кровь резко приливает к голове.

— Ничего особенного, — отвечает Питер. Ребекка опускается на диван и сидит там, застыв, как деревянная. Она похожа на пациентку в приемной у врача. Да, это все равно, что еще раз расстаться с Би. Он хорошо помнит, как они вернулись домой после того, как отправили ее в Тафт, чувствуя опустошенность и (хотя ни он, ни она никогда бы в этом не признались) облегчение. Все, никаких перепадов настроения, никаких претензий. Нужно было привыкать к новому виду беспокойства, в чем-то более острому, потому что она уже была вне досягаемости, и в то же время более приглушенному, поскольку не связанному с ними напрямую — она теперь сама по себе.

— Может, действительно, пора плюнуть, — говорит она, — пусть делает что хочет.

Питер едва слышит ее из-за шума крови в ушах. Как она может ни о чем не догадываться? Жуткое раздражение поднимается в нем. Как она смеет так плохо его чувствовать? Как она не понимает, что все это время он был тайным объектом желания, что красивый мальчик мечтал о нем два последних десятилетия (сейчас Питеру кажется, что Миззина любовь подлинна, и каждое слово, сказанное им на пляже Кэрол Поттер, — правда). Вместе с Миззи исчез и Питер Скептик.

Он подходит и садится рядом с Ребеккой, обнимает ее за плечи, удивляясь, что она не чувствует измены, не слышит этого дребезжащего звука предательства.

— Его жизнь — это его жизнь. Никто, кроме него самого, ее спасти не может. Ты ведь это понимаешь, — говорит он.

— Понимаю. Разумеется, понимаю. И все-таки он никогда еще так не сбегал. Я всегда знала, где он.

Ясно. Значит, отчасти дело еще и в уязвленном самолюбии. Ведь, по ее представлению, именно она — самый близкий ему человек. Не Джули и Роуз, а она.

О, какие все-таки все глупые.

Какое-то время они молча сидят рядом. А потом — а что поделаешь? — одеваются и идут на работу.

***

Выставка Виктории Хванг наполовину смонтирована, спасибо тебе, Юта. Питер стоит со своей утренней чашкой кофе посреди большого зала. Юта в своем кабинете делает свои "десять тысяч дел". Виктория не меняется — сейчас не время начинать что-то новое. Одна инсталляция (всего их будет пять) уже полностью готова — монитор (сейчас темный), на котором будет демонстрироваться десятисекундный видеоролик: дородный, коротко стриженный чернокожий средних лет торопливо шагает куда-то; на нем, что называется, презентабельный, хотя и недорогой серый костюм и — приобретший в последнее время невероятную популярность — бежевый тренч, на который он явно потратился сверх обыкновенного; в руке чудовищно облупленный дипломат, который, конечно, давно пора выбросить — нельзя встречаться с деловыми партнерами с таким обшарпанным дипломатом. Может быть, он думает, что это круто (это не так), а может быть, у него сейчас просто нет денег на новый? Мужчина переходит дорогу (место действия — Филадельфия) в толпе других бизнесменоподобных пешеходов, ловко уклоняется от брошенного в него порывом ветра полиэтиленового пакета, и все. Вот такой ролик.

На красиво подсвеченных полках Вик расположила сопутствующие товары, как бы явившиеся из некоего параллельного измерения, где этот человек — суперзвезда. Перед зрителями — фигурка главного героя (у Вик есть связи с каким-то производителем в Китае), футболки, брелки, ланчбоксы. И новинка этого сезона: детский костюм для Хэллоуина.

Это хорошо. Иронично, но человечно. Безусловно симпатична сама эта концепция произвольной звездности, которая — вполне по-уорхоловски может быть дарована буквально каждому. Это остроумно. Разумеется, в этом есть и легкая насмешка, и снисходительность, но в основе всего (зная Вик Хванг лично, в этом не сомневаешься) — чувство уважения. Каждый человек — звезда на его или ее маленькой планете. Настоящие звезды, те, чьими портретами и вправду украшают ланчбоксы, — всегда на периферии. Мы знаем массу историй о Брэде Питте и Анджелине Джоли, но все они — ничто по сравнению с этим ловким уворачиванием от полиэтиленового пакета по пути на утреннюю деловую встречу в Филадельфии.

И, тем не менее, это совсем не питательно для Питера. По крайней мере, сейчас. Сегодня. Когда ему требуется… что-то большее. Большее, чем эта хорошо воплощенная идея. Большее, чем акула в аквариуме и этот прохожий. И вообще, вся эта история со знаменитостями.

Уж лучше пойти в кабинет и ответить на и-мейлы. И сделать необходимые звонки.

Восемнадцать новых и-мейлов. Разумеется, все срочные. Ладно, подождут. А вот что действительно нужно сделать не откладывая, так это позвонить Гроффу. "Привет, это Грофф, вы знаете, что делать".

По-видимому, он тоже один из тех, кто никогда не берет трубку.

— Привет, Руперт! Это Питер Харрис. Кэрол Поттер понравилась ваша работа, и, насколько я могу судить, она хочет ее приобрести. Перезвоните мне, чтобы договориться, когда мы к ней съездим.

О'кей. Еще нужно оставить сообщение для Виктории.

— Привет, Вик. Питер Харрис. Первая инсталляция смотрится потрясающе. Ждем тебя около полудня, верно? Нужно развесить все остальное! Поздравляю! Отличная выставка!

У него нет сейчас сил отвечать на и-мейлы. Нет сил никому звонить. У стены стоит испорченная картина Винсента, разрезанная бумага отвисла еще сильнее, обнажив грязноватый кусок холста. Питер подходит к картине, осторожно, как будто она может чувствовать боль, берется за надорванный край навощенной коричневой бумаги и тянет его на себя (картина все равно испорчена, теперь за нее отвечает страховая компания). Тяжелая бумага отрывается медленно с мокрым, как будто немного плотским звуком. Под ней ничем не примечательное полотно: техника мазка, очевидно, позаимствована у Герхарда Рихтера, колорит — у Филипа Гастона. Вторично и неумело.