Роман тайн «Доктор Живаго» - Игорь Смирнов

155

Виновность Коли компрометирует инвариант отприродных утопий — свойственное им представление о том, что status naturalis предполагает девственную невинность человека; об этой характерной черте обсуждаемого утопического жанра см. подробно: Frank Baudach, Planeten der Unschuld — Kinder der Natur. Die Naturstandsutopie in derdeutschen und westeuropäischen Literaturdes 17. und 18. Jahrhunderts, Tübingen, 1993, 46 ff.

156

Имя телеграфиста то же самое, что и у соратника Пастернака по «Центрифуге» Николая Асеева. В «Высокой болезни» Пастернак писал: «Я не рожден, чтоб три раза / Смотреть по-разному в глаза…» (1, 276; эти стихи, судя по всему, содержат в себе не только евангельскую реминисценцию, но и полемически откликаются на один из текстов Эренбурга: «Отрекаюсь, — трижды отрекаюсь / От всего, чем я жил вчера» (И. Эренбург, Кануны, Берлин, 1921,34)). В резкой (незаконченной и неопубликованной) статье «Вырождение двусмыслицы» (начало 1930-х гг), направленной против Пастернака, Асеев обрушился на процитированные строки из «Высокой болезни»: «…откуда у Пастернака эти традиции и почему бы ему […] не пересмотреть свое мировоззрение, если он заметил, что мировоззрение это заводит его в тупик, ослабляет зоркость его глаз, портит его голос фальшивыми, надтреснутыми нотами» (Николай Асеев. К творческой истории поэмы «Маяковский начинается», вступительная статья и публикация А. М. Крюковой. — В: Литературное наследство, т. 93. Из истории советской литературы 1920–1930-х годов, Москва, 1983, 524). Был ли двуязыкий Коля Фроленко местью Пастернака Асееву, требовавшему от него, по сути, двуличия?

157

Интересно, что черты реального природного изобилия Пастернак приписывает не Бирючам, но Зыбушину:

«Притчей во языцех были состоятельность его купечества и фантастическое плодородие его почвы»/

(3, 133)

Природное утопизируется в том месте, где его нет в избытке. Похоже, что для Пастернака утопическое мышление было прежде всего компенсаторным.

158

Юрий Живаго побывал в детстве как раз в этих краях: «А потом у матери […] открылась чахотка Она стала ездить на юг Франции и в Северную Италию, куда Юра ее два раза [возвращающееся событие! — И. С.] сопровождал» (3, 9). Второе предвосхищение «подпольной» темы катаров в романе — эпизод, в котором Юрий избавляет от болезни и утешает Анну Ивановну. «Черт знает что, — думал он, — я […] лечу наложением рук» (3, 70). Среди катаров, веровавших в то, что у каждой души есть параклет, был распространен обряд утешения, осуществлявшегося посредством возложения рук на утешаемого.

159

Пастернак не был первым русским писателем, обратившимся к ереси катаров. До него это сделал Блок в драме «Роза и крест» (см. об этом подробно: Schamma Schahadat, Interlextualität und Epochenpoetik in den Dramen Aleksandr Bloks (= Slavische Literaturen. Texte und Abhandlungen, 8, hrsg. von W. Schmid), Frankfurt am Main, 1994, 357 ff). Почти в то же самое время, когда Блок писал «Розу и крест», религиозными движениями на юге Европы занимался и Л. П. Карсавин: 1) Очерки религиозной жизни в Италии XII–XIII веков, С.-Петербург, 1912; 2) Основы средневековой религиозности в XI–XIII веках преимущественно в Италии. Петроград, 1915. Кажется, у Блажейко есть прототип — А. А. Добролюбов (ср. сему «добро», возможно, сниженную Пастернаком в семе «блажь»), основавший собственную секту и вызвавший пристальный интерес Льва Толстого (об этом интересе см: К. М. Азадовский, Путь Александра Добролюбова. — В: Творчество А. А. Блока и русская культура XX века. Блоковский сборник III («Ученые записки Тартуского государственного университета», вып. 459), Тарту, 1979, 144). Пастернак высоко ценил А. А. Добролюбова, как показывает его письмо к В. В. Вересаеву от 20 мая 1939 г. (Е. В. Иванова, Неизвестный отзыв о стихах Александра Добролюбова. — В: «Быть знаменитым некрасиво…», 200–201). К сожалению, в статье Е. В. Ивановой не учитываются исследовательские результаты уже имевших место сопоставлений текстов Пастернака и А. А. Добролюбова.

160

Об анархизме Клинцова см. в следующей главе. Здесь мы скажем только, что Пастернак ведет родословную анархизма от Фра Дольчино, который действительно не признавал государства (об анархических мотивах в его учении см.: Л. С. Чиколини, Идеи безгосударственности в Италии накануне Нового времени. — В: Анархия и власть. Москва, 1992, 22).

161

Nikolaus Lenau, Sämtliche Werke, Stuttgart, 1959, 762. Эпиграф из Ленау открывает сборник стихов Пастернака «Сестра моя — жизнь»; тексты из этой книги оставили многочисленные следы в главах «Доктора Живаго», посвященных Февральской революции (ср. хотя бы мотив бунтующей природы в обоих случаях).

162

Прифронтовая полоса, в которой действует Юрий Живаго, была, по Пастернаку, историческим местом, начиная со Смутного времени, т. е. с тех пор, когда создавался «Город Солнца», написанный в 1602 г. и обнародованный в 1623 г.

163

Кампанелла вменил в обязанность своим горожанам то, что было обычаем у спартанцев, призывавшихся на сходку (Apella) раз в месяц в полнолуние Пастернак не взял в расчет этот источник источника (Мелюзеево с его апостоликами не имеет ничего общего со Спартой).

164

Во время гражданской войны юрятинцы обходятся без «денежных знаков» (3, 391). Деньги не известны и горожанам утопического государства Кампанеллы. Но в то же время это общеутопический мотив, так что установить, из какой именно утопии перенял его Пастернак, не представляется возможным. О христианско-утопическом образе города ср.: С. А. Гончаров, Мифологическая образность литературной утопии. — В: Литература и фольклор. Вопросы поэтики, Волгоград, 1990, 42.

165

Этот мотив будет повторен в ряде позднейших утопий, в том числе в «Кодексе природы» Морелли («Code de la nature», русский перевод был выполнен в 1921 г.).

166

При изображении благодатного труда Пастернак, помимо прочего, использует и идеи С. Н. Булгакова из его шеллингианской «Философии хозяйства» (1912), привнесшей в экономическое учение софиологию. Юрий Живаго восклицает в дневнике:

«Какое счастье работать на себя и семью с зари до зари, возделывать землю в заботе о пропитании, создавать свой мир, подобно Робинзону, подражая Творцу в сотворении вселенной, вслед за родною матерью производя себя вновь и вновь на свет!»

(3, 275)

Продолжающий дело матери пастернаковский устроитель хозяйства равнозначен булгаковскому, «причастному Божественной Софии». Мы читаем у С. Н. Булгакова:

«Человеческое творчество создает не „образ“, который дан, но „подобие“, которое задано, воспроизводит в свободном, трудовом, историческом процессе то, что предвечно есть как идеальный первообраз» (подчеркнуто (полужирный. — прим. верст.) автором. — И. С.]

(С. Н. Булгаков, Соч. в 2-х тт, т. 1, Москва, 1993, 159);

и — далее:

«Каждый человек есть […] художник своей собственной жизни, черпающий вдохновение в себе самом»

(там же, 230).

167

Может показаться, что приведенный отрывок дневника наследует не столько Мору, сколько Толстому, однако интерпретация переживаний Юрия, вызванных физическим трудом, в толстовском духе отводится в пастернаковском романе как неверная:

«Я […] не проповедую Толстовского опрощения и перехода на землю…».

(3, 275)

Еще один антитолстовский мотив в варыкинских главах передает чувство вины пастернаковского героя, захватившего государственное имущество:

«Наше пользование землей беззаконно. Оно самочинно скрыто от установленного государственною властью учета. Наши лесные порубки — воровство, не извинимое тем, что мы воруем из государственного кармана, в прошлом — крюгеровского».

(3, 275)

Для Толстого, напротив, у земли нет собственников и, следовательно, не существует и отступлений от прав владения ею.

168

Морелли конкретизирует Мора, уточняя, что срок наказания за обман брачного партнера должен составлять не менее одного года; Юрий Живаго пребывает в плену у партизан почти то же самое время — в течение полутора лет.

169

Двойничество (реального возницы и Вакха из уральского фольклора) — обычное литературное средство маркировки интертекстуальности. При отправке с железнодорожной станции в Варыкино с Тоней случается истерика; начальник станции объясняет происшедшее необычной погодой, «…жара африканская, редкая в наших широтах» (3,2 64). Урал как бы сдвигается в пастернаковском романе в сторону юга, где часто локализуются утопии. Самый сдвиг климатической зоны взят Пастернаком у Фурье, надеявшегося на переделку земных условий.