Схватка (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

Да, Батый умеет мстить.

Впрочем, под впечатлением от моих слов, хан тогда все же отпустил хашар. И, уйдя из-под Чернигова Киевской дорогой, старался нигде не задерживаться — ну, то есть не терял время на осаду городов. Что, в свою очередь, дало местным жителям пусть даже и эфемерный шанс спастись — хоть в осенних лесах, хоть за стенами крепостей, в моем настоящем ставших ловушками для укрывшихся в них беженцев и горожан... Здесь все пошло немного по другому сценарию.

Но, понятное дело, что остановить тотальный грабеж всех и вся (докуда руки дотянутся), с попутным истреблением населения, Батый даже не пытался… Ибо фураж для скота и провиант для его нукеров был залогом выживания. Ну а все художества монголов с несчастным мирняком, на котором монгольские выродки вовсю отрывались — то были уже сопутствующие потери, кои я никак не мог предотвратить.

…Единственный уцелевший тумен (насчитывающий процентов шестьдесят «штатной» численности) вышел в степь, сделав сильный крюк. Монголы постарались обойти стороной Поросскую оборонительную линию и владения пусть и обескровленных, но все еще способных дать бой за свою землю черных клобуков... Была у меня надежда, что последние объединятся с ковуями да переяславльскими ратниками, да настигнут поганых в степи! Но не срослось.

Как не срослось больше и с моими видениями, что больше ни разу не явились в моих снах…

Впрочем, после единственного разговора, состоявшегося сразу после моего пленения, Батый со мной ни разу и не общался. Так что и возможность прервать свои мучения признанием во лжи мне еще ни разу, собственно говоря, и не представлялась... Меня просто посадили в клетку в кибитке, в которой я и путешествую — а людей я вижу, когда кто-то из моих сторожей приносит еду. Ну, то есть швыряет мне объедки, как псу, в буквальном смысле слова… Или же крепко пнет тупием копейного древка сквозь решетки, пока сплю. В качестве разнообразия к рациону — то есть вместо еды…

Сколько раз я мечтал о том, что когда-нибудь вырвусь из своего узилища и сполна отвечу за издевки! Но, увы, пока это все остается лишь несбыточными мечтами…

Конечно, поначалу я молча игнорировал объедки, цепляясь за остатки гордости. И изо всех сил пытался не показывать, как хочу пить, когда мои тюремщики ставили кобылье молоко или воду у самой решетки — и разливали, как только я потянусь к чашке… Верю, что будь у поганых полная свобода действий, так они бы просто меня убили — ну или крепко бы покалечили. Да и издевке их были бы куда менее «безобидными»…

Но Батый ведь не просто так сохранил мне жизнь и посадил в кибитку, а не в телегу, оставив мерзнуть под холодным осенним небом, пока не разовьется пневмония или менингит! И издевки моих надзирателей — это вряд ли их личная инициатива, если на то пошло. На деле создается полное впечатление того, что меня неспешно так, пока еще без огонька ломают, приучая к роли послушного пса в клетке… Если так пойдет и дальше, то, скорее всего, за «лайтовым» режимом последует нечто более жесткое и страшное, чтобы резко и быстро сломать/доломать уже хорошенько «промаринованного» пленника. Который уже приучился к тому, что выживать нужно любой ценой, позабыв о гордости — это я про объедки или питье, в которое при мне показательно харкают…

А вот за «сломом» условия существования могут и резко измениться — причем в лучшую сторону. И клетка моя может стать «золотой» — ну, пусть не буквально, но еда наверняка разительно и качественно изменится, еще и бабу какую могут подсунуть… Что по идее, должно меня окончательно «добить» и одновременно с тем привязать к «господину». Ведь, во-первых, практически сломанному пленнику, отношение к которому вдруг резко изменится в лучшую сторону, уже совсем не захочется терять «золотую» клетку. А во-вторых, память о жестокой расправе в случае неудовольствия господина будет еще долго жива в памяти, служа наглядной демонстрацией того, каким может быть наказание.

Гребанные психологи, за ноги их и об стену…

И что самое страшное, гнуться я уже начал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Пытка голодом — вариант беспроигрышный, если только пленник не желает убить себя. Впрочем, раз я нужен хану живым, то, в крайнем случае, мне бы просто силком разжали бы зубы и впихнули бы еду в рот... Но вообще, гордость, принципы, омерзение, отвращение — все это как-то меркнет на пятый день голодовки, уходит куда-то далеко в сторону... Нет, понятное дело, я мог бы отказываться от еды и дольше — благо, что примеров людей, которые в различных ситуациях голодали ну очень долго… Их много. Как и людей, кто голодает сознательно, чтобы подлечиться. Вот только последние не сразу срываются в голодовку — и еще труднее с нее выходят, позволяя организму привыкнуть к еде лишь постепенно.

Впрочем, пытка голодом — это просто ничто перед пыткой жаждой, когда все возможное питье, что тебе дают, на твоих глазах же разливают… А затем харкают в чашку и ждут, станешь ты пить, или нет. При тюремщиках я все же держался — но когда мне как-то оставили чашку с водой, а был это уже четвертый день пытки… Короче, все принципы и убеждения полетели в пропасть. А сломавшись один раз, очень легко покатиться по наклонной — так что следом я начал есть и объедки…

Да, у меня был выбор — но силы воли реально заморить себя голодом и жаждой у меня не хватило. Причем более всего подводила убежденность в том, что умереть от истощения мне все одно не дадут... И тогда я решил, что раз нет возможности изменить ситуацию, я изменю отношение к ней. Я начал есть все, что мне швыряют мои тюремщики, и пить то, что дают — в надежде, что это сохранит мне хоть немного сил. В надежде, что когда-нибудь они мне потребуются, и я все-таки смогу сбежать, спастись, вернуться домой, к семье…

Или хотя бы умереть в попытке обрести свободу, напоследок глотнув свободы полной грудью!

Какая же все-таки противная эта штука, неволя…

Да, и еще. Хоть вещих снов у меня больше нет, но вот простая чуйка едва ли не в голос вопит о том, что фаза «лайтового» нагиба завершается, и скоро меня будут ломать — прежде всего, физически — уже всерьез. Ощущение, признаться честно, так себе…

С другой стороны, ведь не смогут же меня забить в клетке, верно? Значит, выпустят из нее. Значит, обязательно появится ШАНС — или бежать (что, конечно, маловероятно), или хотя бы гульнуть напоследок и встретить свой конец по-мужски достойно…

Полог кибитки откинулся, прервав мои мысли — и я на мгновение оцепенел, увидев в руках одного из сразу трех полезших внутрь монголов что-то отдаленно напоминающее связку ключей. Усилием воли я стряхнул с себя оцепенение, заставив себя двигаться — и отполз к дальней стенке клетки. Тем самым предоставив возможность тюремщикам протискиваться внутрь, коли я им так нужен, что неминуемо ограничит свободу маневра поганым… Впрочем, двое татар довольно-таки равнодушно подняли копья к просветам в решетках клетки, нацелив на меня наконечники — тем самым демонстрируя готовность незамедлительно пустить оружие в ход в случае неподчинения.

Блефуют, уродцы…

Загремели ключи в руках третьего тюремщика — и узкая калитка в клетке открылась настежь, после чего монгол повелительным жестом приказал мне выходить. Я только усмехнулся — и тут же получил два чувствительных, но довольно точно рассчитанных укола, пришедшимися в левую руку и бедро. Больно! Но в тоже время наконечники этих копий на самом деле довольно тупые — а поганые, как я и думал, не пытались нанести мне реального ущерба… Тем не менее, среагировать я не успел — зато когда «ключник» повторил свой жест, что-то недовольно рявкнув, я ответил точным плевком в его наглую рожу! Тюремщик яростно закричал, уже в голос — а оставшиеся монголы, после секундной паузы, ударили повторно.

Только в этот раз я оказался готов — и, дернувшись в сторону, уклонился от острия дальнего от себя копья, вцепившись обеими руками в древко ближнего! Вооруженный копьем татарин также яростно заорал, как и его оплеванный соратник мгновением назад, и уже что есть силы рванул оружие на себя — но я выдержал рывок поганого, уперевшись ногами в прутья клетки… Однако мгновением спустя разжал пальцы от боли, пропустив в живот сильный удар тупием древка копья второго монгола!