Терновая цепь - Кассандра Клэр

совсем немного времени.

Она едва успела сложить в чемодан броню и взялась за рукоять паты, когда в дверях появилась Анна.

– Ага, ты почти готова, – сказала она. – Кристофер в ударе, но я уже вижу, что твоя матушка скоро попытается его перебить.

Ариадна поднялась с кровати и вытерла пыльные руки о юбки. Она нарочно старалась не смотреть по сторонам, на знакомую мебель, на покрывало, которое приемная мать связала для нее еще до того, как она приехала из Индии.

– Я готова.

Вместе они донесли чемодан до парадной двери, умудрившись не стучать им о каждую ступеньку. Когда они проходили мимо дверей гостиной, мать на мгновение отвернулась от Кристофера, сидевшего на диване, и посмотрела на нее. У миссис Бриджсток было бледное, усталое лицо. Ариадне пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы остаться на месте. Ей так хотелось подбежать к матери, спросить, как она себя чувствует, принести ей чашку чая, как она обычно делала в трудных ситуациях.

Кучер подъехал к крыльцу, чтобы забрать чемодан, потом девушка вернулась в дом. Она слышала голос Евгении, которая рассказывала очередной анекдот из жизни семьи Лайтвудов. Ариадне нужно было, чтобы Лайтвуды еще ненадолго отвлекли мать – тогда она успела бы сбегать в оранжерею и забрать клетку с Уинстоном.

В конце концов, попугай принадлежал ей, это был подарок родителей. Конечно, она не спрашивала у Анны, согласна ли та держать попугая в тесной квартире, но ведь Ариадна – а значит, и Уинстон – не собирались там надолго задерживаться.

Она уже приготовилась бежать за Уинстоном, когда с улицы донесся громкий стук колес и скрип. Анна выкрикнула ее имя. Ариадна, обернувшись на пороге, увидела кэб, который несся во весь опор; кэб резко затормозил у крыльца и едва не врезался в карету Лайтвудов. Дверь пролетки распахнулась, и на тротуар вывалился мужчина в забрызганном грязью дорожном пальто и шляпе, накренившейся набок. Мужчина бросил кучеру горсть монет и, прихрамывая, направился к дверям дома Бриджстоков.

Ариадна не узнала ни пальто, ни шляпу, ни походку, однако узнала этого человека, несмотря на то что он зарос седой щетиной и выглядел лет на десять старше, чем неделю назад.

– Отец? – прошептала Ариадна. Она не хотела заговаривать с ним, это слово вырвалось у нее машинально.

Анна бросила на нее удивленный взгляд. Очевидно, она тоже узнала Инквизитора.

– Морис?

Мать Ариадны спешила к дверям, а встревоженные Евгения с Кристофером шли за ней. Она поймала руку Ариадны, сжала ее, потом подбежала к мужу и бросилась к нему на шею. Он стоял совершенно неподвижно, как высохшее столетнее дерево, а жена всхлипывала:

– Что случилось? Где ты был все это время? Почему ты не сообщил нам…

– Флора, – перебил он жену. У него был хриплый голос, как будто он долго кричал и сорвал его. – О, Флора. Все гораздо хуже, чем ты можешь себе представить. Хуже этого уже ничего не может быть.

На следующее утро Корделия проснулась в страхе: больше всего она боялась, выйдя из спальни, встретить в гостиной Джеймса или Мэтью. Она откладывала этот момент как могла, одевалась дольше обычного, хотя по положению солнца было ясно, что уже близится полдень.

Спала она плохо. Всякий раз, закрывая глаза, она видела лицо Джеймса, слышала его слова. «Я ошибался насчет нашего брака. Я не считал его настоящим, но он был настоящим. Это самое реальное, что было у меня в жизни».

Он сказал, что любит ее.

Были времена, когда Корделия сильнее всего на свете желала услышать эти слова. И вот он произнес их, но она почему-то не верила в его любовь. Девушка не знала, что двигало им – возможно, сострадание к ней, а может, даже сожаления о той жизни, которую они вели вдвоем на Керзон-стрит. Он же сказал, что был счастлив тогда. А насчет Грейс… она никогда не думала, что Грейс делает его счастливым; Джеймс был несчастен, он тосковал и страдал по ней, но, видимо, эти страдания были для него прекраснее мирной семейной жизни. Кроме того, Корделия считала, что о чувствах человека следует судить по поступкам; она допускала, что нравилась Джеймсу, что он желал ее как женщину, но если бы он ее любил…

В тот вечер он велел бы Грейс уходить из его дома.

Завязав шнурки на ботинках, она вышла в гостиную, но комната была пуста. Дверь в комнату Мэтью была закрыта, Джеймс тоже куда-то исчез.

Зеленая бутылка с абсентом по-прежнему стояла на столе. Корделия вспомнила Мэтью – как он целовал ее, как он побелел, спрашивая, не заходил ли Джеймс в его комнату.

С тяжелым, неприятным чувством она вышла в коридор, сверкавший позолотой и оформленный в голубых тонах. Она заметила портье, выходившего из соседнего номера.

– Monsieur! – окликнула она слугу и поспешила к нему. Она решила по крайней мере съесть хоть что-нибудь перед дорогой. – Я хотела бы узнать насчет завтрака…

– Ah, madame, – воскликнул портье. – Не беспокойтесь об этом. Ваш спутник уже заказал завтрак, его скоро принесут.

Корделия не знала, кого из «спутников» имел в виду портье, Джеймса или Мэтью. Она не знала, хочется ли ей завтракать с тем или с другим, и уж, разумеется, ей совершенно не хотелось завтракать в компании обоих, но она не собиралась объяснять это портье. Это было бы уже слишком. Она поблагодарила слугу и собралась уходить, но вдруг в голову ей пришла некая мысль.

– Могу я задать вам еще один вопрос? – обратилась она к портье. – Вы приносили бутылку абсента в наш номер вчера вечером?

– Non, madame. – Он в недоумении покачал головой. – Я принес бутылку вчера утром. В шесть утра.

Теперь настала очередь Корделии удивляться.

– Но зачем?

Портье окончательно растерялся.

– Я приношу бутылку каждое утро, как солнце взойдет. По просьбе месье Фэйрчайлда. Бренди или абсент. – Он пожал плечами. – Когда он останавливался здесь в прошлый раз, он просил приносить спиртное по вечерам. На этот раз – рано утром. Мне все равно, сказал я, в шесть так в шесть. Каждое утро.

– Благодарю вас, – пробормотала Корделия и, путаясь в юбках, побрела в номер. Ничего не понимающий портье смотрел ей вслед.

Закрыв дверь номера изнутри, она привалилась спиной к стене и закрыла глаза. Мэтью солгал ей. Он поклялся не пить спиртное и не пил – при ней. Но портье приносил ему новую бутылку крепкого алкоголя каждое утро. Значит, за те короткие промежутки времени, пока они находились в соседних комнатах, утром, днем, вечером, он успевал опустошить