Во что я верую - Пьер Шоню

Таким образом, ничто так не смехотворно, как попытки противопоставить Бога-творца Богу-Спасителю. Спаситель столь же могуществен, что и Творец, а Творец — в такой же мере Любовь, что и Спаситель. Всемогущий творец, который с возникновением времени призвал всё к тому, чтобы стать бытием, хрупок и уязвим в своем акте творения.

Ибо Бог так любил мир, что воистину наделил его свободой и судьбой в качестве неустранимого свойства его бытия тварного, и как раз в этой свободе и в этой судьбе и заключается истинное величие творения Господа. Другого Сотворения мира Бог не захотел.

Сотворение мира Богом трансцендентным представляет собой гарантию доподлинности сознания того, что я есмь, свободы, заключенной во мне и в мире,

Глава XV Грехопадение

Эта пребывающая во мне и в мире свобода, свобода, что располагается во времени, следствием чего оказывается истинность времени и доподлинность его содержания, — эта свобода придает смысл и достоинство Сотворению мира. Предположим, что, как и в гипотезе о демоне Лапласа, всё может быть выведено — как дня последующего, так и для предыдущего — из любой какой-то точки во времени и на основе каких-то незыблемых законов. Что означала бы в таком случае глупая, неумолимая механика, порожденная — или нет — глупым богом случайности или еще каким-нибудь божеством? Не будь свободы, возникшей по воле Бога настолько, что в Его Вечности сотворение через слово света и всеохватности вселенной прошло в два этапа, когда вначале прозвучало повеление, а затем был увиден его результат, причем второй этап предназначался для того, чтобы констатировать, каким образом в данности вселенной отозвалась данность свободы; не будь свободы, сотворенность для существ, наделенных вторичным бытием и сознающих замкнутость своего бытия во вселенной и по отношению к Богу, — эта сотворенность превратилась бы в самую глупую, самую никчемную, самую скучную из всех тех механических забав, что плодят слабоумные инженеры. Именно его истинность оставляет за миром некую толику свободы внутри правящей им закономерности. Подобную чуду небесную механику бороздят метеориты, недетерминированностъ уживается с закономерностью. И человек есть предпочтенное место свободы.

Место, занимаемое человеком, не является чем-то заурядным: оно отмечено предпочтенностью. Земля — это маленькая планета при звезде, расположенной, видимо, где-то на обочине одной какой-то галактики с ее 10[11] звезд, среди нескольких миллиардов галактик, где в общей массе вселенной газообразное состояние составляет 99 % относительно уже сформировавшихся звезд… Разумеется… но всё прочее лежит в совсем иной плоскоети. В XVI веке деятели Реформации, внимательно, вопреки своим предрассудкам, читавшие Библию, неизменно настаивали на том, что боговдохновенный завет зиждется на мысли о спасении через искупление. Иными словами — об искуплении во имя спасения… Библия — это не сборник кулинарных рецептов и не упавшая с неба частица Бога (каковым является несотворенный Коран); это — Слово Бога, обращенное к нам ради нашего спасения через посредство людей, их истории и истории Сына человеческого — Сына Божьего, порожденного, но не сотворенного. Богу не вменено поведать нам о тайне мироздания. Для действия и понимания у нас есть те самые чувства, что захватывают какую-то ничтожную, срединную часть вселенной (наши глаза воспринимают волны от красного до фиолетового вокруг 10-8 в пределах, выявленных пока в промежутке от 10-16 до 10-8), и по сути своей практический разум, полученный нами от Бога для того, чтобы владычествовать, плодиться и наполнять[178]. Слово проникнуто идеей спасения. Это — Слово во имя Спасения. И больше ничего. Для постижения тайн мироздания у нас есть разум — возможные 10[15] синапсов нашего мозга: явно недостаточное изобилие. Познание — наш удел. В деле Спасения оно нейтрально. В области практики, Praxis, наша любознательность законна, даже если выходит за пределы строго необходимого. Мы, следовательно, можем предаваться размышлениям о вселенной, но Библейское Откровение поведает нам только о том, что важно.

Но дело в том, что сказанное в Откровении требует четкого понимания. Тем более, что его Слово — краткое. В начале сотворил Бог небо и землю. Я перевел: всю совокупность, всю потенциальную совокупность. Всё прочее служит для описания сопутствующего и организующего акта творения. Но в начале всё сотворено потенциально. Причем — не хаотически, а в таком порядке, который не исчерпывает подлинности, свойственной временной протяженности. Итак, акт творения распадается на два этапа: время возникает в некий момент, и это имеет основополагающее значение; время наделено подобной чуду творческой потенцией. Вся суть заключается в диалектическом притяжении/отталкивании, возникающем между импульсом, исходящим от бытия тварного, наделенного этим качеством, и поистине творческим импульсом, исходящим от Бога. Но после сотворения мира в наличии оказываются две свободы: верховная, выступающая в качестве исходного начала свобода Бога — и свобода тварная, способная как на хорошее, так и на дурное.

Слово Божие обнаруживает, что свобода тварная не есть исключительное достояние человека, что этот последний не является единственной тварной свободой; что в природе есть такой вид свободы, который, стало быть, выступает как возможность неудачи. Слово: «И увидел Бог, что это хорошо», — произносится шесть раз по поводу космоса и природы, а уже потом — человека. Наша свобода, более широкая, более полная, состоит из иной, лучшей субстанции, но даже наша свобода не отделяет нас от природы, не заставляет нас восставать против природы, в которой мы оказались по воле Бога. Тем не менее, каким бы скромным ни было место Земли с точки зрения пространства, массы, энергий, времени, по отношению к небесам оно задано. «В начале сотворил Бог небо и Землю» означает, с одной стороны, потенциальную всеохватность тварного бытия; с другой же стороны, всеохватность — и землю.

Эта разделенность касается нас. Тем более, что у неба — двойной смысл. Небо — это остальная часть космоса, но, вместе с тем, и его потусторонность. Остальная часть космоса — это то, что в космосе не есть земля и что, по своей массе, энергиям, атомам, частицам, в несколько миллиардов миллиардов миллиардов… раз превосходит Землю. Но в тексте сказано: небо и Землю. У Земли — свое место. Мы находимся на ней. И для Бога это место не есть нечто незначительное. Эта кучка грязи, этот подобный чуду сад никак не может считаться чем-то совершенно ничтожным в трагедии Грехопадения и Спасения. У нее есть право на наше внимание, точно так же, как она удостоилась сотворяющего и возмещающего внимания со стороны Бога. Можем ли мы, исходя из традиционной диалектической взаимосвязи между духом и материей, материей и формой, информацией и ее получателем, сделать вывод и понять, что иерархия масс, сил, частиц и энергий не есть единственный существующий во вселенной порядок понимания? Нас ободряет то, что Бог сказал: «небо и Землю». Но у неба есть и иной смысл: он значит, что наша судьба на земле исполняется не целиком. На земле — или, в более широком смысле, в пространстве-времени. Этот смысл вытекает из уподобления, данного Верой. Следовательно, земля наделена своей значимостью, и небо имеет к нам отношение по крайней мере в такой же степени, что и земля.

Что стало бы со свободой, проявляющейся лишь в одном смысле? Разумеется, плохой выбор — это плохой выбор. Но, во всяком случае, он свидетельствует о возможности выбора. Плохой выбор подчеркивает ценность хорошего выбора.

Проблема свободы четко поставлена только тогда, когда в тексте книги Бытия заходит речь о человеке. До этого она лишь пунктирно обозначена в «И сказал Бог», что (всё) это «хорошо (весьма)». Неудачный выбор, неудачи выбора, заблуждения в природе, в космической всеохватности лишь неявным образом и задним числом обозначены в положительной оценке. В виде «И увидел Бог». Но дальнейшее, когда описывается приключившееся с людьми (Быт 2: 16–18), побуждает вернуться назад и самым серьезным образом отнестись к суждению Бога о своем космическом творении.

Включенность свободы человека в росток свободы космической придает больше веса и ценности драме человеческой свободы.

Я усматриваю в этом по крайней мере два преимущества.

Раз уж мы и в самом деле вылеплены из персти земной (в этом пункте урок книги Бытия совпадает с уроком биологии), — то приносит успокоение мысль о том, что наряду с линией разрыва существует и линия преемственности. В процессе становления человека как вида разрыв и преемственность существуют, поистине, на равных.

Мы родом из цепи живых существ, завершая становление, идущее в течение 3, 3 миллиардов лет, определенного типа, и в этом процессе неоднократно случаются сбои: при переходе к прямохождению; при появлении первого орудия, знаменующего первый контакт со временем; при том взрыве, каким оказывается появление сложно организованного мозга; в момент, когда осознается феномен смерти.