Крепостной Пушкина 3. Война - Ираклий Берг

— денег не давать, нехай останется без головы.

— Тут дело непростое, Степан.

— Ничего сложного, когда умеючи. Хотя шея толстая, согласен.

— Я о другом. Хозрев-паша имеет связи с англичанами, и довольно плотные. Успех капудан-паши повернёт всю политику Порты в крайне дурную для нас сторону.

— Гм.

— Более того, в его союниках министр иностранных дел. Тот вовсе открыто выступает за союз с Англией.

— Если так, то и деньги не помогут. — резонно заметил Безобразов. — Когда им надо, островитяне выложат любые суммы. Кстати, на что визирю деньги?

— Не ему, я не так выразился. На дары. Визирь умен, он нашёл слабое место нового султана.

— Мать? — отозвался проницательный Безобразов.

— Верно. Валиде-султан его последняя надежда. Он хочет, чтобы дары ей (и молодому падишаху, разумеется) были роскошны. От имени великой державы, России. Таким образом, он надеется представить всё как личную заслугу. Опуская подробности, визирь обещает подать себя как верного сторонника нашей партии. Русской.

Я зажал себе ладонями рот во избежание комментариев. Поэт такой поэт. Русская партия в Оттоманской Порте, во главе с Великим визирем. А потом эти люди говорят, что у меня богатое воображение.

— Кстати, я недопонял, Александр Сергеевич. Султан ведь ещё жив? Который умирает?

— Пока да.

— Тогда всё это несерьёзно. Умирать человек может годами. Иногда десятилетиями. Напишите государю, пока есть время.

— Граф прав, — поддержал Безобразов, — напишите. Так мол и так.

При упоминании нашего государя, пан полковник принял вид столь мужественный, что Пушкин закашлялся.

— Само собою. Но нам следует быть готовыми. Потому, Степан сын Юльевич, тебе важное поручение.

— Какое?

Пушкин поднялся, подошёл ко мне и прошептал его на ухо.

— Я⁈

— Ну а кто ещё? — посмотрел поэт ласково.

Глава 17

О смене власти в Османской империи.

Уход султана в лучший мир ожидался всеми заинтересованными сторонами, но, как в таких случаях бывает, все равно вызвал эффект неожиданности.

Махмуд умирал тяжело, мучительно, как большинство чахоточных больных.

— Рано, слишком рано! — были последние слова, после которых султан наконец испустил дух.

Суета, сдеживаемая уважением к смерти, началась почти в то же мгновенье. Склоненные в знак трагичности головы приподнялись и придворные посмотрели в глаза друг друга.

— Да поможет мне Аллах, — прошептал визирь увидев приговор себе в глазах капудан-паши, — да убережет он меня от клыков этого бешеного волка. Хозрев-паша словно прочёл мысли визиря и оскалился, демонстрируя зубы способные грызть грецкие орехи.

— Мои дети нужны мне здесь и сейчас, — бросил паша адьютанту, — настало моё время.

Адьютант склонился в нижайшем поклоне и ответствовал, что дети собираются и большая часть уже готова к действиям по указанию отца и господина.

Надо отметить, что детей у капудан-паши имелось более сотни. Принимая самое деятельное участие в разгроме корпуса янычар, Хозрев одновременно растил для себя собственную гвардию. Свыше сотни мальчиков из сирот были усыновлены пашой. Происхождение роли не играло, лишь бы малец казался боек да смышлен. Все они делали карьеру, или, лучше сказать, Хозрев делал им карьеру. Рос он сам, росли его «потомки». Командиры новой армии и флота, помощники губернаторов, дипломаты и секретари — все они занимали нужные места, опутывая сетью управление империи. Проживи султан ещё десяток лет и положение «отца семейства» оказалось бы защищенным со всех сторон, но и сейчас было весьма устойчиво.

Визирь паниковал, отчаянно ища пути выхода, но убежденный в своей силе капудан-паша игнорировал попытки договориться.

— К чему мне этот вороватый пёс? — смеялся Хозрев. — Ядовитый гриб в саду халифа? Нет, господина окружать должны только верные и преданные люди. Такие как я.

Тем временем, официальные церемонии никто не отменял, и наложившийся по времени конфликт высших сановников государства добавил в них определённый колорит.

Махмуд давно выбрал место своего погребения, к строительству мавзолея всё было подготовлено, и для его начала требовалось только указание нового султана.

Великий Совет трижды собирался для утверждения основных задач и разрешения текущих вопросов.

Визирь докладывал, что всё идёт как нельзя лучше. Тело усопшего Махмуда было омыто, одето и подготовлено к захоронению. Затем была пышная скорбная церемония с доставкой покойного к выбранному месту захоронения, все нужные молитвы прочтены и милость беднякам оказана.

— По наследию великого Сулеймана, руки падишаха были показаны всем желающим, — говорил Рауф, — каждый мог видеть, что господин отправился к Аллаху с пустыми руками, как всякий смертный.

— Это достойный пример для его слуг, жаль, что не все они задумываются о вечном вовремя. — Насмешливо прокомментировал Хозрев эти слова, от чего вздрогнул не только Великий визирь. Паша дерзил немыслимо, и это, конечно, сходило с рук.

— В старые добрые времена за подобное лишались головы в тот же час, — жаловался визирь министру иностранных дел, задумчиво пьющему кофе, — а сейчас? Как можно приструнить того, у кого тридцать генералов детей?

— Да, наш славный капудан ведёт себя странно, уважаемый Рауф. Признаюсь, я всё больше разделяю ваши опасения.

— Более того, верный человек сообщает, что у Хозрева есть списки врагов, — шептал визирь, обрадованный поддержкой, — и в этих списках не только я, но много, очень много уважаемых людей.

Министр остро посмотрел на визиря. Рауфу он не верил ни единому слову, но в данном случае и до него доходила подобная информация.

— Наш дорогой Хозрев-паша не помнит добра. Даже среди его детей не все довольны своим господином. — ещё тише, на грани слышимости прошептал Рауф.

— Говоря откровенно, — столь же тихо ответил министр, — их можно понять. Мало кому понравятся постоянные напоминания о том как его купили на рынке рабов.

—