Коридоры власти - Чарльз Сноу

На той же неделе в «Таймс», в рубрике «С телетайпа в номер», я углядел коротенькую заметку.

«Лос-Анджелес. Доктор Броджински, британский физик, в сегодняшней вечерней речи раскритиковал оборонную политику Великобритании, назвав ее, в частности, пораженческой и играющей на руку Москве».

Моя злость многократно превысила мое же беспокойство. Въевшаяся привычка постоянно быть начеку заставила меня позвонить в Вашингтон Дэвиду Рубину. Нет, сказал Рубин, ни в вашингтонских, ни в нью-йоркских газетах никаких комментариев относительно речи Броджински не появлялось. Резонанс, конечно, будет для Броджински нежелательный.

— Можете, Льюис, не волноваться, и Роджера успокойте. Я, Дэвид Рубин, на месте Роджера не брал бы в голову. И вообще я к Новому году приеду в Англию, тогда поговорим.

Прозвучало и правда успокаивающе. Вдобавок, кроме нас с Роджером, статейки, кажется, никто не заметил. По крайней мере в министерскую подшивку она не попала. Я решил не фиксировать на ней внимание Роджера, и сам почти выбросил ее из головы.

Две недели спустя, ясным утром (бледно-голубое небо казалось хрупким как фарфор), я сидел в кабинете Осболдистона. Мы только что закончили законопроект. От Дугласова варианта Коллингвуд камня на камне не оставил. Дуглас, как обычно, не обиделся. Он вообще никогда над авторством не трясся, в совместной работе отводил себе роль, сопоставимую с ролью пассажира автобуса.

Секретарша внесла целую стопку папок, положила в корзину с надписью «Входящие». Дугласов наметанный глаз выхватил зеленую наклейку — впрочем, я заметил ее секундой раньше.

— Спасибо, Юнис, — ровным голосом произнес Дуглас. До чего моложавый — выглядит ровесником этой сухопарой девицы. — Что-нибудь еще?

— Первый в стопке — парламентский запрос, сэр Дуглас, — ответила секретарша.

За двадцать пять лет у Дугласа выработался условный рефлекс. Словосочетание «парламентский запрос» — для него сигнал отложить прочие дела. Самый хладнокровный из известных мне чиновников, от «парламентского запроса» Дуглас даже несколько напрягается.

Он открыл папку, разложил на столе, ко мне вверх ногами. Я прочел фразу, напечатанную крупным шрифтом, и коротенький комментарий от руки. Такие доходят до непременных секретарей по цепочке, точно ведро с водой — от деревенского колодца до горящего дома.

Читая, Дуглас хмурился — в его случае «хмуриться» означает изображать на лбу одну-единственную складку. Перевернул страницу, в молчании пробежал глазами следующий документ, оскорбленным тоном проговорил:

— Не нравится мне это.

И с оттяжкой швырнул папку на стол. Запрос оказался от имени члена парламента, выбранного в одном курортном городке южного побережья Англии, молодого человека, уже известного своей реакционностью, и звучал так: «К министру… (далее шло название министерства Роджера). Доволен ли господин министр мерами безопасности, принимаемыми в его министерстве, особенно среди старших чиновников?»

Вроде безобидно, однако подчиненные Дугласа, подозрительные и основательные, как следователи, заметили, что вопрошавший недавно произнес речь для своих избирателей, в каковой речи цитировал Броджински, выступавшего в Лос-Анджелесе. На второй странице присутствовали уже и вырезки — как из местной английской газеты, так и из «Лос-Анджелес таймс».

Со скептицизмом и смутным ощущением, что давным-давно такое уже происходило, я стал читать. Лекция Броджински в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса под названием «НАУКА И КОММУНИСТИЧЕСКАЯ УГРОЗА». Броджински злоупотреблял повторами — слово «опасность» в процентном соотношении лидировало. Далее шли: шпионаж, смягчение принципов секретности, как сознательное, так и бессознательное, как в Великобритании, так и в США, потому что высокопоставленные лица из научных и политических кругов забыли о необходимости обороны — или намеренно саботируют лучшие оборонные проекты. Еще Броджински всячески склонял существительное «риск» и производные.

— Весьма неприятный оборот, — заметил Дуглас.

— Он сумасшедший.

— Тебе, Льюис, лучше прочих должно быть известно, что сумасшедшие бывают опасны. — Дуглас говорил резко, но сочувственно. Он знает историю моего первого брака, у нас вообще нет секретов.

— Что думаешь о масштабах резонанса?

— Думаю, что ты не вовремя расслабился, — отрезал Дуглас.

В легкомыслии меня уже много лет не упрекали. Потом я сообразил: Дуглас решил взвалить это на себя. Говорил авторитетно. По причине застенчивости, свежего румянца и долговязости почти подростковой Дугласа нередко относят к легковесам. На самом деле Дуглас из той же весовой категории, что Луфкин или Гектор Роуз.

Именно Дуглас взялся разрулить ситуацию — Дуглас, а не Роджер. Беспокойство — на мой взгляд, неоправданно повышенное — проявил уже в момент прочтения запроса. Мне казалось, Броджински делает выпад против Фрэнсиса Гетлиффа; ну, может, против меня или Уолтера Люка; пусть даже против самого Роджера. Я подумал, ввязываться всего-навсего неудобно. Дуглас — близкий друг, однако его озабоченность, относись она ко мне одному, была бы непропорционально велика.

Но нет — озабоченность относилась не ко мне одному. Дуглас, опытный чиновник, боялся открытого политического противостояния — в частности, столкновения прямо противоположных политических интересов. Дугласа всегда отличали дальновидность и амбициозность. Дуглас, подобно каждому в Уайтхолле, знает: в драке победителей быть не может. Невинная ли вы жертва, свидетель ли — все равно запачкаетесь. Случись политическое потрясение — не важно, какого рода, — на Дугласа будут смотреть друзья, коллеги и начальники из казначейства. К имени его навсегда прилипнет ярлык. Несправедливо, конечно, однако Дуглас не из тех, кто жалуется на несправедливость. Не допускать скандалов — его работа. Ну а зазевался, допустил — забудь о повышении, причем навсегда, совсем как Гектор Роуз.

Впрочем, была и еще причина для его беспокойства. Несмотря на амбициозность, Дуглас высокоморален. Сделать заявление вроде того, что сделал Броджински, — с точки зрения Дугласа, такая же подлость, как всадить нож в спину старушке. Будучи консерватором в еще большей степени, нежели его коллеги, Дуглас чувствовал: данный парламентский запрос мог задать только идиот или хам (по крайней мере именно эти слова были Дугласом произнесены, в силу его безупречного воспитания). Дуглас никому не дает поблажек — и правда, об этом редко подозревают, — особенно непримирим к идиотам, хамам и параноикам вроде Броджински. Для Дугласа все они вне нравственного закона.

— Министру нельзя лично отвечать на запрос, — объявил Дуглас.

— А если молчание министра только усугубит ситуацию?

Однако Дуглас в моих советах не нуждался. Под огонь попал Роджер — значит, и защищать надо Роджера. Перешептывания относительно его «адекватности» ему не нужны — именно в этом плане он особенно уязвим. Нет, отвечать будет парламентский секретарь Леверетт-Смит.

Дуглас намекал на то, что у Леверетт-Смита отсутствует творческое начало, зато присутствует ощущение собственной значимости; также он пользуется полным доверием своей партии что в палате общин, что вне ее стен. Как с присущей толстякам язвительностью выразился Монти Кейв, Леверетт-Смит имеет все задатки образцового королевского юрисконсульта.

За считанные минуты Дуглас сбегал к Роджеру и вернулся с ответом: «Он согласен». Поскольку с Роджером Дуглас вряд ли сменил безапелляционный тон на какой-либо другой, странно было бы, если б Роджер не согласился.

— Пойдем, Льюис, — скомандовал Дуглас. — Может, тебе придется говорить от имени наших ученых.

У Роджера в кабинете Дуглас, оказывается, успел и основные положения ответа набросать, прямо на папке. По дороге к Леверетт-Смиту, обретавшемуся через две двери от Роджера, мы разработали план дальнейших действий.

— Господин парламентский секретарь, у нас есть для вас работа, — начал Дуглас.

Однако нам пришлось повозиться. Леверетт-Смит, грузный, набриолиненный, в круглых очках вылитый филин, почти вскочил нам навстречу. Очень медленно, словно подкрадываясь к парламентскому запросу, принялся читать комментарии чиновников, план Дугласа, газетные вырезки. Затем глухим и одновременно раскатистым голосом стал делать уточнения. Попросил объяснить ему в выражениях, принятых в Британии, что значит «ставить под удар безопасность». Каковы конкретно уровни проверки благонадежности? Всели члены научного комитета проверены на благонадежность, и по высшему ли уровню проверены, в том числе по поводу информации, о которой не говорят вслух?

И неумолимо продолжал в том же духе. (Метод решительной медленной речи, думал я; эффективность научно доказана.) Всех ли чиновников проверили? Где данные проверок?