Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На его лице и в голосе не заметно бушевавшего час назад негодования. Министр собран, он весь в ожидающей нас беседе с представителями США.
У. Роджерс прибыл с обширной свитой. Повестка дня к таким встречам заранее не согласовывалась. Каждый из министров волен был поднимать любую тему. Приступая к разговору по существу, они условливались, как организуют обсуждение и, если не исключались дополнительные контакты, что отнести на последующие дни. Состав сопровождавших лиц являлся своеобразным индикатором интересов. Появление в нашем представительстве руководителя европейского отдела Госдепартамента США М. Хилленбранда не обмануло.
В памяти не отложилось, кто обозначил германскую проблематику – Громыко или Роджерс. Обычно первым при встречах на советской территории слово получал гость. В любом случае обмен мнениями открылся сопоставлением оценок выборов в бундестаг.
Госсекретарь воздержался от собственных комментариев:
– Здесь находятся знатоки немецкой сцены, им и судить. Господин Хилленбранд, ваши впечатления.
Хилленбранд осторожен:
– Окончательные данные станут известны через четыре-пять часов. Промежуточные говорят о том, что ХДС/ХСС, собрав относительное большинство, по-видимому, продолжат нести правительственную ответственность.
Возможно, по-английски мысль Хилленбранда прозвучала чуть глуше: ХДС/ХСС как партии относительного большинства получат право на создание нового правительства.
Громыко предлагает заслушать советского эксперта. Уговора об этом не было, но деваться некуда.
– Действительно, на базе предварительных данных выводы делать затруднительно. Но с учетом проступивших тенденций и некоторых других факторов нельзя исключать крупных перемен.
Произношу это на одном дыхании. Хилленбранд порывается что-то уточнить. Он встревожен моими словами. Однако советский министр не расположен углубляться в разбор германской материи. Ему ни к чему показаться легковесным или, хуже того, ошибиться. Разговор переключается на другой диапазон.
Во время паузы Хилленбранд подступает ко мне с вопросами, что дает советским специалистам повод думать о грядущих переменах. Госдепартамент и другие ведомства США тщательнейшим образом отслеживали перипетии предвыборной борьбы и не зарегистрировали признаков возникновения новых политических комбинаций. Персональные перетасовки назревают. Может быть, это имелось в виду под термином «крупные перемены»?
Настойчивость Хилленбранда и непривычная для него горячность настраивают меня на сдержанность.
– Мы знаем, – уверял собеседник, – что происходит в каждой клеточке западногерманского организма. Неожиданностей не должно быть.
– Можно контролировать поступки, труднее владеть мыслями людей, даже у себя дома, – пробую я придать разговору философский оттенок.
Через несколько дней мне открылся непосредственный мотив реакции Хилленбранда. Президент США Никсон поспешил первым поздравить Кизингера с победой на выборах. Естественно, к поздравлению пристегнуто удовлетворение возможностью продолжить тесное сотрудничество и т. п. Президент, естественно, полагался на доклады Госдепартамента, ЦРУ, посольства США в Бонне. А русские взяли и плеснули холодной водицы. Как доложить Никсону о разговоре с Громыко? В чиновничьей мантии самые надежные – ненаписанная строка, непроизнесенное слово.
На следующий день Громыко появился за завтраком в отменном расположении духа. Он не называл ни Роджерса, ни Хилленбранда. В «малой трапезной» никаких серьезных разговоров не велось. Уши американских спецслужб улавливали каждый знак препинания. Но отказать себе в удовольствии констатировать, что размер информационного невода не гарантирует качества улова, министр не захотел.
Он идентифицировал себя с оправдавшимся стратегическим раскладом МИДа, с выдержанной без заметных шероховатостей тактикой, с обретавшим актуальность новым началом в отношениях Советского Союза с Федеративной Республикой. Это было очень и очень важно. Меньше понадобится домашней дипломатии. Германское направление попадало под длань министра. Он становился доступен для оперативного решения так называемых мелочей, без которых угасают великие начинания.
Громыко приглашает пройти с ним в защищенное от подслушивания помещение. Сухо, как показалось, блюдя дистанцию, отделяющую его от нас, смертных, а может быть, демонстрируя всего лишь деловитость, министр очерчивает круг заданий.
– Поворота еще нет. Складываются предпосылки для поворота. От нас зависит, будут ли они задействованы. Мобилизуйте отдел. Посольства у нас застоялись, надо их расшевелить. Используйте каждую свободную минуту здесь и в Канаде, чтобы развернуть концепцию на ближайшие месяцы. По пути в Москву обсудим.
Что должно быть сделано безотлагательно? – интересуется Громыко, прекратив расхаживать по кабинету и заняв свое кресло.
– Предложение о вступлении СССР и ФРГ в переговоры с целью подведения юридической базы под отношения между нашими государствами пришлось очень вовремя, – говорил я. – Оно повторено в только что состоявшейся беседе с В. Брандтом. Если лидер социал-демократов возглавит новое боннское правительство, то можно считать, переговоры у порога. Наряду с формальной подготовкой к ним стоило бы откликнуться на перемены в самой ФРГ заметными коррективами хотя бы стиля обращения с этим государством. Потребуется тщательная координация линий СССР и ГДР. Если друзья будут загребать в противоположном направлении, ничего путного не выйдет. В принципе совершающиеся события заслуживают того, чтобы стать предметом специальной сессии Политического консультативного комитета (ПКК) Варшавского договора.
Министр согласен с моими словами. Ему импонирует мысль о заседании ПКК и о согласовании наших действий с ГДР.
– На сегодня-завтра все остальные дела в сторону. Запритесь и разверните в форме тезисов изложенные соображения лично для меня.
В переводе это, между прочим, означает, что разговор должен остаться сугубо между нами, а все вытекающее из него перейти в интеллектуальную собственность Громыко. Последнее меня не трогает. Если предложение, освященное его авторитетом, обретет большую жизнеспособность, я буду только рад. Даже не вредно, что министр тщеславен, пока не преступлена определенная грань.
Возвратившись в Москву, столкнулся с горой дел. «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет», – пели про альпинистов. В старину и политики усаживались у ее подножия, ожидая, когда гора родит пусть даже мышь. Впрочем, не только в старину. На советской политической сцене фабианство отнюдь не было редкостью. Мое личное восприятие времени отражало, готов признать, другую крайность. Всю жизнь мне была близка античная формула, полагавшая «время мерой движения». Нет движения – значит, время теряется. Навсегда и безвозвратно. Даже если кажется, что потерянное затем навёрстывается или компенсируется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов - Биографии и Мемуары
- Победивший судьбу. Виталий Абалаков и его команда. - Владимир Кизель - Биографии и Мемуары
- Сексуальный миф Третьего Рейха - Андрей Васильченко - Биографии и Мемуары
- Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева - Биографии и Мемуары
- Фридрих Ницше в зеркале его творчества - Лу Андреас-Саломе - Биографии и Мемуары
- Роковые годы - Борис Никитин - Биографии и Мемуары
- На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950 - Ханс Беккер - Биографии и Мемуары
- Светлейший князь А. Д. Меншиков в кругу сподвижников Петра I - Марина Тазабаевна Накишова - Биографии и Мемуары / История
- Лифт в разведку. «Король нелегалов» Александр Коротков - Теодор Гладков - Биографии и Мемуары
- Люди моего времени. Биографические очерки о деятелях культуры и искусства Туркменистана - Марал Хыдырова - Биографии и Мемуары / Публицистика