Долина в огне - Филипп Боносский

Он так налег на плечо Бенедикта, что у того подогнулись колени.

— Хорошо, хорошо, — сиплый голос старика звучал спокойно, даже небрежно. Его брови, орошенные капельками пота, были нахмурены, но глаза глядели сосредоточенно, словно перед ним находилось препятствие, которое ему предстояло преодолеть, что он и делал, тяжело дыша, но радуясь, поздравляя себя с успехом и подбадривая Бенедикта. — Вот и прекрасно! Первый шаг уже сделан! Ты сильный и славный мальчуган. Теперь еще один шаг... — Он с трудом тащился к двери. — Смотри, дело идет неплохо, это совсем не так далеко!

Бенедикт остановился, он шатался под тяжестью старого священника и с трудом удерживался на ногах.

Мальчик перевел взгляд на лицо отца Брамбо. Два алых пятна медленно густели на щеках молодого священника, а глаза его так потемнели, что казались почти черными.

— Оставь его, Бенедикт! — вскричал отец Брамбо негодующим тоном. Он весь дрожал. — Ты не должен идти туда!

— Вперед, вперед, — торопясь, упрямо твердил отец Дар на ухо Бенедикту, не обращая внимания на отца Брамбо. Губы старого священника были влажны, и Бенедикт почувствовал слюну на своем ухе. Не отрывая глаз от отца Брамбо, мальчик шагнул вперед. Он побледнел, губы его пересохли, язык прилип к гортани. Он вспотел от напряжения.

— Отец мой! — вскричал он не своим голосом, с мольбой глядя на молодого священника.

А отец Дар все толкал и толкал его вперед.

— Я должен идти, отец мой! — с отчаянием продолжал мальчик.

Отец Брамбо наклонился к нему, глаза его горели.

— Не забывай, что ты ставишь на карту свое будущее, Бенедикт! — предупредил он. — Все свое будущее! Оно зависит теперь от того, пойдешь ты туда или нет. Этих людей ведут за собой коммунисты — осквернители церкви. Ты не должен позволять им использовать тебя для своих целей. Не связывай своего будущего с этими отпетыми людьми — они восстают против закона. Они преступники — полиция охотится за ними!

— Но Петера Яники убила полиция! — вскричал Бенедикт.

— Это было спровоцировано, Бенедикт, — ответил отец Брамбо, гневно сверкнув глазами. — И то, что происходит сейчас, тоже провокация. Я знаю, мне рассказали всю эту историю, и я предупреждаю тебя!

Бенедикт, поддерживая старика, шатаясь, шел к двери; колени его дрожали.

— Я должен идти туда, отец мой! — закричал он, терзаемый мукой. — Они ждут отпевания! Мы не смеем отказать мертвому в слове божием!

— Остановись, Бенедикт! — крикнул молодой священник. — В последний раз я призываю тебя, Бенедикт, не оскверняй святую церковь!

Бенедикт громко всхлипнул и тяжело шагнул вперед.

— Я не могу не идти!

А старик все подталкивал его. Они протащились через переднюю, дверь широко распахнулась, и они чуть не свалились вдвоем на крыльцо. У Бенедикта гнулись плечи под тяжестью старого священника, он с трудом дотащил его до двери ризницы. Старик жадно прильнул к нему. Он находился в какой-то экзальтации и, захлебываясь, несвязно бормотал что-то. Щеки его раздувались, как кузнечные мехи.

— Славный мальчик! — восклицал он, быстро кивая головой и прерывисто смеясь. — Прекрасный мальчик... борец за веру... спаситель... Ну, теперь мы уже близко... С нами бог... Хвала ему... Вот мы и дошли... теперь мы взойдем на нашу голгофу.

Он упал в кресло, стоящее в ризнице, и на секунду прикрыл глаза, но сразу же открыл их снова — они ярко сияли.

— Вы... — начал тревожно Бенедикт.

Старик тяжело вздохнул.

— Помоги мне одеться! — приказал он резким тоном, и Бенедикт кинулся к шкафу за его облачением.

Утирая слезы, он помог священнику облачиться. Нетерпение собравшихся все возрастало. Вокруг церкви появились заводские охранники.

Мальчик и старый священник вместе поднялись с колен. Старик пошатывался. Он снова положил свою слабую руку на плечо Бенедикту, и они перешагнули порог. Зазвенел золотой колокольчик, и по церкви пронесся глубокий вздох собравшихся. Священник и мальчик медленно двигались к алтарю. Лучистые глаза отца Дара снова затуманились; он шаркал ногами, словно нащупывал дорогу; лицо его, изборожденное глубокими морщинами, осунулось. Когда он прикрыл глаза, веки были желтые, словно восковые.

Бенедикт старался ступать как можно осторожнее. У алтаря он с беспокойством остановился и подождал, пока отец Дар, кряхтя, преклонил колена, а потом и сам последовал его примеру. Затем он отнес кадильницу на подставку справа от алтаря. Черный гроб стоял посреди церкви.

Отец Дар с трудом взошел по ступеням, потом повернулся и оглядел церковь отсутствующим взглядом, — казалось, он блуждал в сновидениях. От старика на Бенедикта внезапно пахнуло запахом увядания, запахом табака, виски и нафталина. Отец Дар опустился на колени и низким, скрипучим голосом заговорил нараспев.

— Introibo ad altare Dei[14].

— Ad Deum qui laetificat juventutem meam[15], — отвечал Бенедикт.

— Judica me, Deus, et discerne causam...[16]

— Отец мой, — взволнованно прошептал Бенедикт, услыхав эти слова, — ведь сейчас идет заупокойная обедня!

Но отец Дар не слышал его. Бенедикт тянул его за рясу.

— Отец мой, — повторил он еще настойчивее, — вы ошиблись...

—...Meam de gente sancta...[17]

В церкви началось перешептывание. Это была совсем не та молитва, которую сейчас полагалось читать! Бенедикт нагнулся к уху отца Дара.

— Отец мой, — вскричал он, — вы забыли! Вы совсем не то читаете. Нужно служить заупокойную обедню!

Но старый священник повернул к нему свою тяжелую голову и хрипло сказал:

— Отойди. — Он пожевал губами и громко продолжал: — Emitte lucem tuam et veritatem tuam...[18]

— Прекратите надругательство над покойником! — крикнул кто-то из присутствующих.

Отец Дар помолчал. Потом снова начал было читать, но голос его дрогнул, сорвался, он обернулся и посмотрел в ту сторону, откуда раздался возглас. Бенедикт потянул его за рясу и вдруг в ужасе всплеснул руками.

— Что? Что? — задыхаясь, хрипло спрашивал отец Дар.

В церковь, через главные двери, вошли два солдата. Нависло глубокое молчание. Солдаты шли между скамьями, разглядывая собравшихся.

— Вы забыли, отец мой... — шепнул Бенедикт.

Солдаты похлопывали дубинками по плечам сидящих и указывали на дверь. Рабочие поднимали головы, с беспокойством глядя на них. Потом вставали один за другим и направлялись, расталкивая толпу, к двери. Какая-то женщина начала нараспев причитание по покойнику, в голосе ее звучал страх и безысходное горе — горестный протест против смерти и угнетения. Древний, как мир, он заполнил церковь, воскрешая в памяти черные страницы истории.

Отец Дар, шатаясь, поднялся на ноги. Он скрестил руки на груди и закрыл глаза. Внезапно какой-то человек, проскочив между коленопреклоненными молящимися, ринулся к ризнице и перепрыгнул через решетчатую загородку исповедальни. Солдаты закричали ему вслед. Когда человек пробегал мимо него, Бенедикт успел разглядеть побледневшее лицо, на котором застыла напряженная усмешка. Шум поднялся со всех сторон и заглушил причитания старой женщины. Присутствующие вскочили и гурьбой устремились к выходу.

Снаружи, на улице, прогремел выстрел, и вслед за ним раздались пронзительные крики; они смешались с криками людей в церкви. Началась паника. Люди, толкаясь, бросились к выходу, лезли через скамьи, падали меж ними, в страхе жались к стенам. Со звоном посыпались разбитые стекла, и в зияющих окнах показалось голубое небо. Люди бежали из Церкви через главный вход, штурмовали дверь ризницы и выскакивали в сад.

Отец Дар стоял, безмолвно наблюдая за происходящим. Он уронил руки, лицо его было странно спокойно. А Бенедикт так крепко стиснул кулаки, что у него заныли пальцы.

В церкви стоял дикий гам. В ужасе вопили женщины, с плачем визжали дети. Мужчины, стараясь поскорее скрыться, бросались кто куда: одни в боковые приделы, другие — в дверь, ведущую вниз, в подвал, третьи — в окна. К первым двум солдатам присоединились другие, они метались посреди воющей толпы, раздавая направо и налево удары дубинками. Выбравшись из церкви, люди врассыпную разбежались по домам или устремились к холмам.

Все кончилось так же внезапно, как и началось. В опустевшей церкви царил полный разгром: опрокинутые скамьи, на полу разорванные молитвенники, затоптанные шляпы, детские капоры, чей-то башмак, рассыпанная пачка табака... Гроб стоял там, где его поставили — у алтаря, посреди церкви.

В дверях показался отец Брамбо. Он с горькой иронической усмешкой оглядел церковь и скрылся.

Старый священник опустился на ступени алтаря.

Снаружи до Бенедикта слабо доносился топот ног, стук мотоцикла. На красном ковре так четко, словно он был специально отпечатан, чернел след чьей-то ноги...

Казалось, над поселком спустилась ночь, хотя день был еще в полном разгаре. Улицы были пустынны, Литвацкая Яма словно ослепла, погрузилась в глубокий сон... Завод, чье громыханье не смолкало никогда, как и биение сердца, теперь молчал. Бенедикт только сейчас это заметил. Гнетущее, выжидающее безмолвие царило вокруг.