Мария-Антуанетта. С трона на эшафот - Наталья Павлищева

– Что бы я ни сделала, как ни поступила, все представляется в дурном свете. Подумайте только, в физических проблемах Луи оказалась виновата я, в том, что первой родилась дочь, тоже я. Стоило родиться сыну, как на нас вылили немыслимое количество гадости по поводу отцовства дофина. Какое у них право сомневаться?! Даже когда Луи Иосиф оказался похожим на короля, это никого не остановило!

Королева изливала давно накипевшее на душе, Аксель понимал, что ей нужно дать выговориться, а потому не возражал, не пытался утешить. Пусть лучше скажет все, что так долго копило, чтобы полегчало. Если честно, то он вообще удивлялся долготерпению этой женщины. При всей нервозности ее характера, при его изменчивости и неровности королева умудрялась быть приветливой и милой. Хотя при такой травле откуда взяться спокойствию? Поневоле будешь нервной…

– Если я ни с кем не дружу – плохо, если дружу с Жюли или с принцессой Ламбаль – объявляют, что они мои любовницы. Почему не может быть простой дружбы, неужели обязательно иметь любовные отношения, тем более грязные?

Если у меня нет детей – виновата, родила дочь – виновата, родила дофина – все равно виновата! Трачу много на наряды – виновата, перестаю тратить и надеваю вместо шелков муслин – виновата, потому что лишаю работы лионских ткачей. Заказываю украшения – транжира, не заказываю – лишаю работы ювелиров. Держу в Версале огромный штат придворных и прислуги – растратчица, урезаю этот штат – виновата, потому что оставила многих без работы и средств к существованию. Даю балы и устраиваю праздники – швыряю на ветер казну, не устраиваю – виновата, потому что Версаль теряет блеск и перестает быть центром моды, а это плохо сказывается на заработках модисток, парикмахеров, шляпниц, перчаточников и многих других…

Что мне делать, Аксель, чтобы не быть перед всеми виноватой?! Я всю жизнь живу с этим чувством, всю жизнь должна всем угождать. Сначала очень требовательной матери, брату, потом версальскому двору, тетушкам, теперь всем французам сразу… – королева вдруг почти горько рассмеялась. – А может, следовало никому не угождать вообще? Две мои сестры живут так, как им нравится, а я все время должна жить, как требует кто-то. Я не хочу заниматься политикой, не желаю влезать ни в какие дела, но от меня все время требуют этого. Я хочу быть просто женой и матерью, хочу любить и быть любимой, хочу быть доброй и милосердной, я никого не хочу обижать. Почему же мне не дают так жить?!

Я очень старалась полюбить мужа, даже тогда, когда ежедневно страдала от его невнимания. Старалась родить детей и воспитывать их сама, чтобы они стали хорошими людьми, но Шарлотта не любит меня из-за требовательности, она капризна и своенравна. Разве я этому учила дочь?

Разве я виновата, что дочь родилась крепкой, а первый сын слабым? Но когда он умер, никто из тех, кто пишет пасквили, не удосужился хотя бы для приличия выразить соболезнование. Наоборот, оскорбляли и оскорбляли.

Меня обвиняют в том, что я не люблю французов, что я не француженка. Но разве человек выбирает, где ему родиться? Я давно стала француженкой, забыла свой язык и свою страну, уже почти забыла своих родных. А французы… за что мне любить парижан, которые оскорбляют меня, не имея для того оснований? Я любила их… раньше… А теперь молю Господа только о том, чтобы не возненавидеть. Но уже презираю.

Выражение лица Антуанетты действительно стало неприятным, презрительным, нижняя губа, знаменитая губа Габсбургов, выпятилась, портя милые черты. Но Ферзен не замечал этого, ему очень хотелось прижать дорогую женщину к сердцу, утешить. Только как это сделать? Все же она королева, пусть и страшно обиженная на свой народ. Одно дело вести приятные беседы с монаршей особой, развлекать ее, чувствовать откровенный к себе интерес, и совсем другое – вести себя с ней как мужчина с женщиной.

И все же он пошел на поводу у сердца, просто притянул ее к себе, не прижимая. Антуанетта на мгновение замерла, Аксель уже готов был отпустить с извинениями за вольность, но, видно, и у королевы сердце взяло верх – она сама прижалась к его груди и попросту расплакалась. Все же королева тоже женщина, да еще какая!

Немного погодя он уже покрывал поцелуями ее лицо и шею. Потом его губы нашли ее губы… В руках Ферзена трепетала женщина, истосковавшаяся по мужской ласке, а может, никогда ее толком и не знавшая. Все же Людовик посещал спальню только в целях производства потомства и хорошим любовником никогда не был. Антуанетта дрожала, словно юная девушка на первом свидании. Аксель с изумлением понял, что такой любовницы у него еще не было… А сама Мария-Антуанетта поняла, что никогда не имела любовника вообще, муж таковым не являлся вовсе.

Можно обмануть правосудие, можно обмануть людскую молву, но нельзя обмануть придворных дам, по Версалю моментально поползли слухи о связи королевы и графа Акселя Ферзена. И впервые Марии-Антуанетте было просто наплевать!

Оттолкнуть Ферзена значило навсегда потерять его, не оттолкнуть – дать мощнейший повод для сплетен. И женщина в Марии-Антуанетте победила воспитанницу Марии-Терезии, она не оттолкнула… Кроме детей, Ферзен стал единственной отдушиной в ее жизни. В конце концов, королевы тоже имеют право на счастье. Она не могла развестись с мужем, не могла просто уйти и бросить детей, оставалось только любить, нарушая все правила и нормы. А сплетни? Какая разница, все равно они будут независимо от того, счастлива королева или нет.

Удивительно, но спокойней всего к слухам об измене жены отнесся… король Людовик. Не верил? Едва ли, скорее знал. Но он много лет не мог сделать супругу счастливой женщиной, возможно, чувствовал себя виноватым перед ней?

Король даже не противился рождению второго сына, сделав в день его появления на свет странную запись в дневнике:

«Роды королевы. Рождение герцога Нормандского. Все прошло, как и с моим сыном».

Что это? Уверенность, что Луи Шарль не его сын? Людовик называл мальчика герцогом Нормандским и уделял заметно меньше внимания, чем старшему Луи-Иосифу. Возможно, это просто домыслы, но и граф Ферзен, узнав о смерти этого ребенка (правда, он уже был королем Людовиком XVII), написал в дневнике: «Это последний и единственный интерес, который у меня оставался во Франции. В настоящее время его больше нет, и все, к чему я был привязан, больше не существует…»

Не будем вычислять возможные сроки зачатия и разглядывать детские портреты ребенка, тем более что они совсем не похожи между собой, у разных художников облик Луи Шарля оказывался разным. Если королева и согрешила, то это ее грех. А ребенок родился здоровеньким и крепким, к тому же сильно опережал ровесников в развитии, в то время как старший из сыновей Луи-Иосиф все время болел.

Дофин действительно оказался болен туберкулезом, причем болезнь поразила позвоночник.

Это невообразимое страдание для матери и отца – видеть, как на глазах становится инвалидом вчера еще живой и подвижный мальчик, как борется с болезнью, как старается не доставлять проблем окружающим… Видеть и знать, что ты не можешь помочь ничем!

Не так давно королевская чета потеряла своего четвертого рожденного живым ребенка – дочь Софью, не прожившую и года. Кроме того, у Марии-Антуанетты были два выкидыша. Из шести возможных детей в живых оставались двое – старшая Мария-Тереза и второй сын Луи Шарль, о котором, впрочем, как и о дофине, пасквилянты твердили о чьем угодно отцовстве, только не о короле, на то, что дофин Луи-Иосиф проживет долго, не надеялся никто.

Ребенок слабел на глазах. Его позвоночник уже не выдерживал нагрузок, дофин не мог ходить, передвигался в инвалидном кресле. Было решено перевезти его в Медонский дворец. Окрестности Медона считались целительными с тех пор, как там быстро пришел в себя после тяжелой болезни в детстве сам Людовик XVI. Но, хотя там и воздух чище, и все спокойней, никто не обольщался, все прекрасно понимали, что маленького дофина увезли в Медон умирать.

Луи-Иосиф уже не только не ходил, он не вставал. Родители старались как можно чаще навещать сына. До политики ли было несчастной матери, у которой медленно умирал ее долгожданный сын, дофин, рождению которого так радовались все. До выходов ли, до шествий?

Но этикет неумолим, и ему нет дела до горя матери и страданий отца.

Зима 1787/88 годов оказалась на редкость тяжелой, морозной, снежной, было много погибших и, главное – не было хлеба, цены на который выросли неимоверно. Конечно, господа сочинители использовали трудности, чтобы обвинить королеву и графа д’Артуа в заговоре с целью получить прибыль от недостатка муки. Какая разница, что ни Мария-Антуанетта, ни граф д’Артуа никогда не занимались поставками муки и не имели к этому никакого отношения. Виновные были нужны, и их быстро нашли.

Зато герцог Орлеанский стал кумиром толпы, потому что вовремя сделал несколько публичных дотаций, чтобы «облегчить участь голодных». Благотворительные вклады королевы в расчет не принимались, хотя были куда более весомыми.