Восток в огне (ЛП) - Сайдботтом Гарри

Через некоторое время оба мужчины остановились, словно по сигналу. Вместе они повернулись к Ярхаю:

-Почему ты ничего не говоришь? Ты пострадал так же сильно, как и мы. Наши люди рассчитывают и на тебя. Как ты можешь молчать?

Ярхай пожал плечами:

-Да будет так, как угодно Богу, - больше он ничего не сказал. Ярхай придал странную интонацию "теосу", греческому слову, обозначающему бога. Баллиста был так же удивлен, как и два других защитника каравана, его пассивным фатализмом. Он заметил, что Батшиба пристально посмотрела на своего отца.

-Почтенные, я слышу ваши жалобы и понимаю их. - Баллиста по очереди посмотрел каждому в глаза.

-Мне больно делать то, что должно быть сделано, но другого выхода нет. Вы все помните, что здесь сделали с гарнизоном Сасанидов, что вы и ваши соотечественники сделали с персидским гарнизоном, с их женами, с их детьми. - Он сделал паузу. - Если персы прорвут стены Арета, весь этот ужас покажется детской забавой. Пусть ни у кого не будет сомнений: если персы возьмут этот город, некому будет выкупать порабощенных, некому будет оплакивать погибших. Если Шапур захватит этот город, он вернется в пустыню. Дикий осел будет пастись на вашей агоре, а волк будет выть в ваших храмах.

Все в комнате молча смотрели на Баллисту. Он попытался улыбнуться. - Ну же, давайте попробуем придумать что-нибудь получше. Снаружи ждет комедус, актер. Почему бы нам не позвать его и не послушать чтение?

Комедус читал хорошо, его голос был искренним и ясным. Это был прекрасный отрывок из Геродота, история из давних времен, из дней греческой свободы, задолго до римлян. Это была история величайшего мужества, о ночи перед Фермопилами, когда недоверчивый персидский шпион доложил Ксерксу, царю царей, о том, что он видел в греческом лагере. Триста спартанцев были раздеты для упражнений; они расчесывали друг другу волосы, не обращая ни малейшего внимания на шпиона. Это был прекрасный отрывок, но неудачный, учитывая обстоятельства. Спартанцы готовились к смерти.

Протянув руку, чтобы поднять тушку одного из цыплят, Турпион впервые за этот вечер заговорил.

-Разве греки не называют эту птицу "персидским пробудителем?" - спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. -Тогда мы обойдемся с персами-сасанидами так, как я обращаюсь с этим, - и он разорвал тушу на части.

Раздались негромкие аплодисменты, несколько одобрительных возгласов.

Не в силах вынести конкурента, да еще столь грубого, как бывший центурион, за похвалу, пусть и столь сдержанную, Каллиник прочистил горло.

-Конечно, я не специалист в латинской литературе, - сказал он, - но разве некоторые из ваших писателей о сельском хозяйстве не называют доблестную породу бойцовых петухов Medica, то есть птицей мидян, которые являются персами? Будем надеяться, что мы не встретим ни одного из них.

Эта несвоевременная книжная мудрость была встречена каменным молчанием. Самодовольный смешок софиста дрогнул и затих.

Десерт состоял в основном из обычных продуктов – свежих яблок и груш, сушеных фиников и инжира, копченых сыров и меда, грецких орехов и миндаля. Только подложка в центре была необычной: все согласились, что никогда не видели более крупного или сырного пирога. Вино было заменено на крепкое халибонское, которое, по слухам, любили персидские цари.

Наблюдая, как персидский мальчик Багой намазывает Мамурру бальзамом с корицей и возлагает ему на голову венок из цветов, в глазах Ацилия Глабриона загорелся недоброжелательный огонек. Молодой патриций повернулся к Баллисте, на его лице играла полуулыбка.

-Тебя следует поздравить, Дукс Реки, с тем, что ты так близко следуешь примеру великого Сципиона Африканского.

-Я не знал, что непосредственно следовал какому-либо выдающемуся примеру великого завоевателя Ганнибала. - Баллиста говорил легко, с едва заметной сдержанностью. -К сожалению, бог Нептун не жалует меня ночными визитами, но, по крайней мере, меня не судили за коррупцию. - несколько вежливых смешков приветствовали эту демонстрацию исторических знаний. Временами людям было слишком легко забыть, что северянин получил образование при императорском дворе.

-Нет, я думал о твоем персидском мальчике. - Не глядя, Ацилий Глабрион махнул рукой в его сторону.

Последовала пауза. Даже софист Каллиник ничего не сказал. Наконец Баллиста с подозрением в голосе попросил патриция просветить их.

-Ну что ж… твой персидский мальчик...- молодой аристократ не торопился, наслаждаясь этим. -Несомненно, люди с грязными мыслями дадут отвратительное объяснение его присутствию в твоей фамилии, – теперь он поспешил продолжить, – но я не один из них. Я вижу в этом абсолютную уверенность. Сципион перед битвой при Заме, разгромившей Карфаген, поймал одного из шпионов Ганнибала, крадущегося вокруг римского лагеря. Вместо того, чтобы убить его, как это обычно бывает, Сципион приказал показать ему лагерь, показать, как люди тренируются, военные машины, склад. - Ацилий Глабрион сделал ударение на последнем. - А потом Сципион освободил шпиона, отправил его обратно с докладом к Ганнибалу, может быть, дал ему лошадь, чтобы ускорить его путь.

-Аппиан. - Каллиник не мог сдержаться. - В версии истории, рассказанной историком Аппианом, есть три шпиона. - все проигнорировали вмешательство софиста.

-Никто не должен ошибочно принимать такую уверенность за самоуверенность, не говоря уже о высокомерии и глупости. - Ацилий Глабрион откинулся назад и улыбнулся.

-У меня нет причин не доверять кому-либо из моей фамилии. - Лицо Баллисты было как гром среди ясного неба. - У меня нет причин не доверять Багою.

-О нет, я уверен, что ты прав. - молодой офицер повернул свое предельно вежливое лицо к тарелке перед ним и осторожно взял грецкий орех.

На следующее утро после злополучного ужина, устроенного дуксом, персидский мальчик прогуливался по зубчатым стенам Арета. В своей голове он предавался оргии мести. Он полностью упустил из виду такие детали, как то, как он получит свободу или найдет поработивших его кочевников, не говоря уже о том, как он получит их в свое распоряжение. Они стояли перед ним уже безоружные – вернее, по одному падали на колени, протягивая руки в мольбе. Они рвали на себе одежду, сыпали пыль на головы, плакали и умоляли. Это не принесло им никакой пользы. Нож в руке, меч все еще на бедре, он двинулся вперед. Они предлагали ему своих жен, своих детей, умоляли его поработить их. Но он был безжалостен. Снова и снова его левая рука вытягивалась вперед, пальцы вцеплялись в жесткую бороду, и он приближал испуганное лицо к своему собственному, объясняя, что он собирается делать и почему. Он проигнорировал их рыдания, их последние мольбы. В большинстве случаев он задирал бороду, чтобы обнажить горло. Сверкнул нож, и кровь брызнула красным на пыльную пустыню. Но не для этих троих. Для троих, которые сделали с ним то, что они сделали, этого было недостаточно, совсем недостаточно. Рука задрала мантию, схватила гениталии. Сверкнул нож, и кровь брызнула красным на пыльную пустыню.

Он добрался до башни на северо-восточном углу городских стен. Он прошел по северным зубчатым стенам от храма Аззанатконы, ныне штаб-квартиры частично конной и частично пехотной XX Пальмирской Когорты, текущая численность - 180 кавалеристов, 642 пехотинца. Повторение помогло запомнить детали. Это был участок примерно в триста шагов, и ни одной башни. (Про себя он повторил: "Около 300 шагов и никаких башен"). Он спустился по ступенькам со стены, прежде чем часовой на башне успел бросить ему вызов или задать вопрос.