Граничные хроники. В преддверии бури - Ирина Мартыненко

Дэз едва заметно погружает пальцы своей руки в пепел. Вновь прикрывает глаза и внезапно с силой локтем распахивает настежь дверь. Теперь ему не нужно зрение – сейчас оно лишь мешает. Серкулус плотней сжимает веки, дабы не нарушить свою связь с обратной стороной реальности. Он видит все так, как оно соткано на полотне мироздания – едва заметные полосы. Стертые, поврежденные и опаленные вечным током истории, а среди них совершенно новые – вновь воссозданные и только что вплетенные в невероятное покрывало. У него совсем мало времени до того мгновения, когда он услышит громогласный зов седой пустыни, которому не в силах будет противостоять.

Его движения замедлены потоком всепоглощающего времени. Каждый шаг в реальности – сотни тысяч шагов в этом слое Изнанки. Ужасное неравенство, которому невозможно противостоять. Как бы ты не бежал, то, что тебе нужно, приближается уж очень медленно. Но Дэз понимал, что оно того стоит.

Он видит клубок бледных нитей, обозначающих его сержанта, но не видит ни нитей Крысы, ни того, другого путника. Истинные не существуют в общем покрывале. Ведь такие, как он сам, не могут быть вплетены в древнее полотно – они лишь ее олицетворение в памяти ли, но скорее как следы на песке, а может невидимые звенья. Они вроде как не принадлежат полотну судеб, хотя и идут по нему. Порой Дэзмунд Смитт думал, что все они – не сама жизнь, лишь ее далекий бледный отголосок. Сейчас он чувствует себя практически опустошенным, придавленным могуществом и поверженным силой плетения, но он все равно спешил к цели, едва успевая под тяжестью отпущенного ему времени. Он видит источник опасности в его собственном мире – серое чуждое кубло, опутавшее в своих сетях нити Андрейко и медленно поглощающее их, соединяя его сущность со своей собственной. Рядом с ним две другие вереницы нитей обвили пустоту – значит, там истинные. Парализованы. Плохо дело.

Когда-то давно в Пути была форма. Обычная стандартизированная форма, которую носили все путники – от пилотов крылатиков до медиков из лазарета, даже правительница обязана была надевать ее. Но это было словно в другой жизни. Точно не с ним и не в его время. Сейчас о стандартах одежды никто даже и не думает, но многие сохранили отголоски той эпохи, беззаветно канувшей в вечность. Среди таких вещей был кинжал, который предыдущие поколения держали в высоких сапогах. Дэз до сих пор носил с собой такой. Правда, уже не в обуви, а на поясном ремне, но, в отличие от многих нынешних истинных, серкулус знал, зачем он был нужен.

Пульсирующие нити вокруг медленно ткутся под давлением времени, а Дэзмунд Смитт с ошеломляющей быстротой выхватывает кинжал и бежит навстречу сокрытой угрозе. Он все рассчитал. Знал, что не сможет освободить товарищей, но мог надеяться на удачу в борьбе со своим странным противником.

Рука занесена для удара. Он может быть только один – Изнанка вот-вот обнаружит свое дитя, и тогда Дэзу несдобровать. Последние шаги, в которых серкулус едва касался того, что могло послужить поверхностью пола, а его правая рука делает смертоносный взмах. Единственная попытка – и он чувствует, как пепельная земля тянется к нему из глубин.

Серкулус отпускает кинжал и, едва тот достиг цели, с шумом врывается в свой привычный мир, еле-еле ускользая от зова.

Его тело грузно падает на пол, увлекая за собой сотни предметов. Множество различных вещей валится на него сверху. Он едва успевает прикрыть голову. Бесполезно. Боль от ушибов такая же, точно его жестоко избили, повалив на землю.

Оглушительный шум от бьющейся посуды понемногу смолкает, и Дэз предпринимает попытки встать. Безуспешно. Он чувствует, что его пытаются вытащить. Кто-то пытается помочь своему спасителю.

Наконец он освобожден.

Путник силится встать. Ему помогают, придерживая за руки. Серкулус не любит подобной фамильярности, но сейчас нет дела до его личных предпочтений. Его посадили на какой-то стул, за что он, честно говоря, был безмерно благодарен.

– Рад видеть тебя, Дэзмунд.

Серкулус наконец может рассмотреть своего спасителя.

– Чтоб тебя, разбойник косорукий, – вместо приветствия отвечает ему Дэз. – У тебя, Ветерок, совсем совесть отсохла, я погляжу. Нет, чтобы явиться ко мне – по чужим лабораториям шерстишь. И не думай, что я тебя не притяну в суд. Еще как притяну!

Кого он действительно меньше всего ожидал увидеть здесь – так это точно Ветерка, хотя о чем он: этот истинный единственный, кто так лихо мог проникнуть в гости к ведьме, совершенно не задумываясь о правилах.

– Какого ветра тебя занесло к Марнаган, путник? Ладно, эти зеленые лужайки, – качнул головой Дэз в направлении все еще валяющегося на полу Андрейко и вставшего на корточки Крысы, – но ты-то как угодил в эту ловушку? Совсем нюх потерял?

– Эй, – в дверном проеме появился извечно мрачный Альберт, – что тут произошло?

Серкулус тоже повнимательней окинул взором помещение. Он и раньше бывал у Марнаган, поэтому думал, что его уже ничто не удивит, но сейчас, глядя, во что превратилась любимая комната колдуньи, мог лишь тяжело вздохнуть, предрекая грядущий тяжелый разговор. Все было разгромлено. Притом большинство из любимых безделушек ведьмы были напрочь испорчены. В свете лампы они ворохом золотистого лоска укрывали пол, точно выпавший погожий снег в конце осени. Стеллажи и многочисленные полки голодными провалами обращались точно птенцы, жаждущие корма у разбитого гнезда. Письменный стол колдуньи был переломлен ровно на две части, а совсем рядом с Дэзом виднелись следы от взрыва. Сизая копоть устилала оголенные стены. Некогда бывший здесь комод превратился в золу, на которой кое-где еще не успело остыть пламя. Увы, но в подобных лабораториях нет специальной защиты – ее отключают ради лучших результатов от опытов с чистыми стихиями. Но, самое главное, в центре пепелища в стену был по рукоять воткнут кинжал серкулуса. Его тусклая рукоятка неприятно посверкивала среди ошметков мебели. Дэз даже не представлял, что разрушил – кинжал втянул в себя все кубло и теперь потребуется немало времени для его перезарядки. По-видимому, энергии от втянутой в лезвие магии было столько, что она едва не выплескивалась наружу. Хорошо хоть, что он не стал использовать кинжал в морге – все бы закончилось куда плачевней.

– Так, – жестко обратился он к Ветерку, – или ты мне немедленно объясняешь, каким таким попутным ветром вас сюда занесло, или я запру вас троих в каталажке и даже не посмотрю на то, что Сталист из нее подвал для солений сделал. Он у меня быстро свои склянки уберет ради такого случая. К тому же, исправительные работы на благо родной Гильдии еще никому не вредили. Консервации у него там много.

– Дэз, – Ветерок по-кошачьи прищурился, – зачем же так строго?

– Строго с тобой буду говорить не я, а Арвэй. Я думаю, ты меня прекрасно понял?

– Еще бы, – картинно вздохнул путник и, заговорщицки подмигнув, добавил: – Мы здесь не просто так.

– Кто бы сомневался, – хмыкнул Дэз.

– Ты лучше послушай меня, а уж потом перебивай, – беззлобно ответил ему Ветерок и начал неторопливо рассказывать серкулусу о том, что произошло.

14:15

Путником можно родиться, но настоящими пилотом – только стать. И тех и других мало, но они все же есть. Появляются из ниоткуда, всполохом вздымаются ввысь, стойко неся свое бремя, а затем так же бесследно исчезают, точно круги на воде. Невозможно предсказать, откуда и те и другие придут, принесет ли их на своих крыльях попутный ветер или же беснующийся ураган. Слепы тропы их судьбы, пока великое светило не осветит им их путь. Однако не в каждом мире есть оно, но в каждом есть небо. Сводчатый полог из вытканных нитей сотен миров стеганым одеялом высится над всем. Однажды рожденные под его полотном, в свое время они обретут вечный покой.

Лишь одно для них едино и неделимо в этом мире – их небосклон. Будь то сумрачный багряный свод Изнанки или же утренняя зарница над затянутыми туманом хребтами. В этом они всегда будут братьями, родичами по крови, чьи сердца рано или поздно сгубит их единственная любовь. Небо тянет к себе души отчаянных пилотов, губит их так же, как оборотная сторона мира изводит путников. И нет им покоя. Нигде.

Однако у настоящих пилотов не бьется в груди этот сумасшедший дух ветра, что так рьяно пульсирует в жилах истинных, лишая их последнего покоя. Он гонит их прочь на пепельную землю, вслед за незримой мечтой, за хрупким равновесием и мерной тишиной, что так жаждут они обрести.

Невозможно понять Изнанку, не слыша голоса ее неба. Холодного и темного, но такого родного для истинных детей ветра. Оттого и садились они в свои крылатики, поднимаясь под раскатистый небосвод пепельной земли, а затем и вовсе исчезая в грядах тяжелых иссиня-черных туч. Многие так и не возвращались, но те, кто выдерживал проверку на собственную прочность, становились настоящими мастерами своего дела и гордостью Пути.