Мы, народ... - Андрей Столяров

Прекрасный выбор.

Типично западный вариант.

Конвертация интеллектуального капитала в сугубо материальный.

— Вы хотя бы за новостями следите? — между тем спрашивает меня доктор Моммзен. — Я даже не имею в виду инфляцию, которая все растет и растет, и даже не тот жуткий взрыв, которые произошел сегодня на газопроводе. Бог с ним, не в первый раз, даже не во второй… Но ведь не надо… как это у вас говорят… иметь семи пядей во лбу?.. чтобы понять, к чему все идет. Ведь все трясется, шатается, оползает, разваливается на части… Помните, как недавно залило водой машинный зал одной из сибирских ГЭС?.. А два самолета в Москве, которые упали один за другим?.. Вы можете думать обо мне все что угодно, но я как та кошка, которая чувствует, что завтра будет землетрясение, и потому собирает котят и уводит из опасного места. Или, знаете, вот хороший пример, я где-то читал про еврея, который обладал необыкновенным чутьем: из Польши он уехал во Францию за месяц до начала Второй мировой войны, из Франции перебрался в Данию — за две недели до вторжения немецких войск, из Дании улетел в США — буквально в тот день, когда на пристанях Копенгагена уже высаживался десант…

Я пожимаю плечами.

— Если у него действительно было чутье, то почему он сразу же не эмигрировал в США? Зачем было мотаться по всей Европе?..

В общем, мы договариваемся, что я подумаю. А чтобы думать было сподручней, доктор Моммзен предлагает мне взять мелкий промежуточный грант — якобы для оформления иллюстративного материала.

— Знаете наши бюрократические критерии? Чем больше фотографий, схем, таблиц, гистограмм, тем выше оценивается сама работа. В содержание ведь никто не вникает. Извините, конечно: что есть, то есть.

Тут же возникает Инголла с папочкой уже заполненных документов. Незаметно, пока я расписываюсь, подмигивает, как бы одобрительно говоря: молодец, парень, твои шансы растут.

У меня опять слегка кружится голова.

И я ухожу, унося с собой в памяти знойный вкус меда.

Вкус иллюзорных надежд.

Вкус жизни, которой не будет у меня — никогда…

Этот вкус преследует меня еще несколько дней. Перебить или ослабить его не могут никакие жизненные пертурбации. Хотя событий, надо признаться, в последнее время хватает.

Осень, например, в этом году полна погодными неожиданностями. Весь сентябрь царит такое светлое перламутровое солнечное тепло, что вопреки календарным срокам кажется, будто лето вообще не закончится.

Это даже несколько утомительно.

После жаркого августа, после тяжеловесной асфальтовой духоты хочется немного прохлады.

Затем вдруг, точно из космоса, падают темные холода, сыплется дождь, стекает вода, сопровождаемая рыхлым туманом. А когда эта смута межсезонья рассеивается, когда вновь проступает небо, одетое в немощную голубизну, то обнаруживается, что вся листва с деревьев и кустарников уже смыта — не успев пожелтеть, она превратилась в дряблую осеннюю грязь. Город выглядит непривычно пустым: масса хрупкого воздуха, томление открытых пространств. Он представляется каким-то пугающе беззащитным: толпы людей стремятся укрыться в маршрутках, в метро, в тесных офисных сотах, в коробках скучных квартир.

Чувствуется внутреннее подрагивание атмосферы. Разгорается международный скандал, вызванный решением правительства и президента России построить навигационную станцию на острове Итуруп. Япония, которая считает этот остров своим, заявляет резкий протест и отзывает “для консультаций” посла. США и ЕС в свою очередь выражают обеспокоенность складывающейся ситуацией… В блогах по-прежнему обсуждается манифест “сибирских автономистов”, утверждающих, ни много ни мало, что сибиряки — это совершенно особый, вовсе не русский, народ, цивилизационно иной, исторически угнетенный Московской Россией. В Сургуте взорван памятник Ермаку. В Красноярске организуется Центр по изучению “чалдонского языка”. Предполагается, что на нем будет разговаривать “независимая Сибирь”… Также продолжаются этнические беспорядки на Ставрополье. Петербургский ОМОН, недавно введенный туда, держит нейтралитет. Пользуясь этим, казаки насильственно выселяют всех “пришлых” и завершают строительство укрепполосы, отделяющей “Славию” от Кавказа.

Однако больше всего эмоций вокруг аварии на европейском газопроводе. Причем, как всегда, абсолютно невозможно понять, что именно происходит. С одной стороны, оглашаются успокоительные реляции МЧС: ситуация под контролем, все необходимые меры приняты, с другой — гуляют по всему Интернету ролики, где запечатлен вал огня, вздымающийся до небес. Его никак не удается локализовать. Эвакуируются населенные пункты, сбрасываются без видимых результатов тонны воды. Совет Европы уже заявил, что это крупнейшая экологическая катастрофа двадцать первого века. По своим масштабам она в несколько раз превосходит прорыв нефти в Мексиканском заливе, и последствия этой трагедии лягут тяжелым бременем на множество европейским стран.

Даже Стана, которая никогда не слушала новостей, и то начинает пугаться. Телевизор она теперь включает чуть ли не каждый час, и лицо у нее после бурного всплеска известий становится пепельно-серым.

Проступают на нем ртутные тени вен.

Она тревожно моргает:

— Не понимаю… Что будет?..

Я объясняю ей, что ничего особенного не будет. Мир живет, как и жил, просто раньше ты не обращала на это внимания. А в действительности все это было уже и полгода, и год, и полтора года назад. В том-то и дело, что, по существу, ничего не меняется. И японского посла уже отзывали, это, помнишь, когда президент позапрошлой весной посетил Курильские острова. И манифесты разного рода печатали, и памятники всяческие взрывали. А этнические столкновения… ну, ты, видимо, подзабыла уже бунт футбольных фанатов в Москве. И даже шум, поднятый в связи с аварией на трубе, тоже был во время знаменитых “газовых войн” с Украиной. Каких только заявлений тогда не делали! И что? Изменилось хоть что-нибудь? Как жили, так и живем… В общем, не переживай из-за пустяков…

— Ладно, — делая глубокий вдох, соглашается Стана. — Не буду… Ты, наверное, прав…

Иной точки зрения придерживается Макар Панафидин. Он считает, что принципиально трансформировалась среда нашего обитания. Она стала динамичной, неустойчивой, зыбкой, непрерывно меняющейся, преобразующейся на глазах: ныне мы за три года проходим тот путь, на который ранее требовалось лет пятьдесят. Вот в чем тут дело. Скорость и масштаб изменений, скорость нарастания новизны так велика, что человек просто не успевает к ней адаптироваться. Он к этому биологически не способен. И потому люди уже давно махнули на все рукой. Им теперь абсолютно до лампочки: кто, что, каким образом, зачем, почему? Кто виноват, кто прав, что делать, куда бежать? Ничто не может привлечь внимания больше, чем на секунду. И если бы даже сейчас на Землю явились галактические пришельцы, то эта новость держалась бы в топе всего дней пять или шесть. Потом ее вытеснил бы очередной “звездный развод”, или скандал со взятками, или уникальная диета ацтеков, сжигающая избыточный вес. Мы превращаемся в рыхлую неопределенную массу. Мы объелись политикой, обещаниями, речами, проектами, проповедями. У нас уже вязкая каша вместо мозгов. Мы хотим одного: чтобы все они, все — куда-нибудь провалились…

Макар, к сожалению, знает, о чем говорит. Вот уже два или три года подряд он с упорством, достойным, по-моему, лучшего применения, пытается проводить митинги в защиту тридцать первой статьи конституции. Это той, которая предполагает свободу собраний и шествий. Практически после каждого митинга, естественно несанкционированного, его задерживают, упаковывают в милицию, по крайней мере, до следующего дня, накладывают потом штраф, пару раз даже серьезно поколотили. Якобы оказывал сопротивление стражам закона. А вообще, если говорить откровенно, то частично он и сам виноват: акции свои проводит в таких местах, что только диву даешься: — как его до сих пор не уконтропупили вообще? Метро “Гостиный двор”, например, две совмещенные станции, крупнейший пересадочный узел, шесть часов вечера, можно сказать, самый пик, давка в дверях, все торопятся с работы домой, а тут — крик, милиция, драка, столпотворение, вход перекрыт. Разумеется, кому это может понравиться? Но и у Макара есть, конечно, своя правота: если проводить митинги там, где это разрешает администрация города, их вообще никто не заметит. У него и так с трудом собирается человек двадцать пять, причем половина — члены его неформального объединения. Ребята, надо заметить, очень хорошие, иногда я заглядываю к ним на какой-нибудь политологический семинар: энтузиасты, готовые работать в сутки по пятнадцать часов, искренне убежденные, что делают большое и нужное дело. Глаза у них при этом так и горят: Россия вот-вот очнется от летаргии, в которую ее погрузили, сбросит с себя осточертевшую коррупционную тиранию, придут свобода, подлинная демократия, счастье…