Мы, народ... - Андрей Столяров

Европейские солдаты вовсе не хотели подвергнуться участи американцев. К тому же как раз в это время в Европе вспыхнул грандиозный “исламский мятеж”: запылали предместья, выросли нагромождения баррикад, душный перхотный дым поплыл над крышами городов. Одновременно начались спонтанные “белые марши”: Париж, Лондон, Берлин превратились в арены жестоких этнических столкновений. Европе стало попросту не до России. Она сама погружалась в безумный социальный армагеддон. Да и в Соединенных Штатах ощущались сильные колебания почвы. Правда, “Мексиканская революционная армия”, двинувшаяся было из Тихуаны в Калифорнию, была остановлена на границе и после довольно-таки беспорядочного сражения опрокинута, а так называемая “Армия Джона Брауна”, организованная в основном выходцами из Сомали, рассеяна местными полицейскими силами, но все же признаки нестабильности были очевидны, как никогда: Америке приходилось думать уже не о дальнейшей имперской экспансии, а в первую очередь — как сохранить то, что есть.

В общем, Россия была предоставлена самой себе.

И, по крайней мере в настоящий момент, это, видимо, было для нее лучше всего.

Самое трудное для будущего историка или романиста — это, конечно, реконструкция жизни в освобожденных районах. Если о характере так называемых “военных действий”, о непоследовательном, явно рассогласованном, но все же упорном и неумолимом продвижении “народных армий” к Москве мы, в общем, имеем достаточное количество информации — она, естественно, сильно идеологизирована, противоречива, но это уже другой вопрос, — то сведений о становлении новой, принципиально иной социальности “на независимых территориях” у нас практически нет.

Правда, стоит заметить, что слухи о кошмарной жестокости деятелей первых “коммун”, слухи о воцарившихся там ужасном насилии и произволе, слухи о грабежах и разбоях, которые распространяла в своих релизах официальная российская власть, судя по всему, совершенно не соответствовали действительности. Это не был “русский бунт, бессмысленный и беспощадный”, направленный только на разрушение и не имеющий никаких перспектив. Не будем отрицать: отдельные эксцессы, конечно, происходили. Волна народного гнева, поднявшаяся в разных концах страны, разумеется, образовывала время от времени опасные водовороты. Так, например, известна трагическая история “Новоградской республики”, где некто С. Мерник (по некоторым косвенным данным, не подлинная фамилия, а псевдоним), попытался организовать нечто вроде “военного коммунизма” — со всеми патологическими особенностями, которые влечет этот строй: с казарменной дисциплиной, с принудительным равенством, с тотальной регламентацией жизни, с показательными казнями несогласных. Однако просуществовала эта “республика” лишь около трех недель: морок распался, Новоградский революционный совет был свергнут в результате стихийного городского восстания, сам Мерник, уже находясь в заключении, покончил с собой.

Кое-где также пытались устраивать публичные покаяния. Давали эфир чиновнику, бывшему мэру, бывшему прокурору города, например, и тот, зеленея от страха, признавался в своих административных грехах: называл суммы украденного, рассказывал о взятках, о людях, от которых он их получал. Впрочем, эти самодеятельные аутодафе быстро сошли на нет. Никого, как выяснилось, не интересовали украденные миллионы. К тому же зрелище, если судить по роликам, выложенным в Интернете, было весьма неприглядное: как будто человек раздевается, публично демонстрируя уродливую наготу. Общую точку зрения тут выразил некий отец Серафим, представитель Уральского Китежа, участвовавший в одной из сетевых конференций:

— Не надо никаких “общественных покаяний”. Достаточно, если человек сам осознает свой грех. Пусть кается перед богом…

Прекратились даже конфискации “неправедной собственности”, которыми поначалу увлекалась на местах новая власть. Здесь, впрочем, возникли чисто технические проблемы. Действительно, что делать с этими громадными коттеджами и особняками, с этими поместьями, резиденциями, загородными домами, выросшими в глуши, никакого бюджета, районного или городского, не хватит, чтобы их содержать.

Организация новой власти вообще происходила с упоительной простотой. Тот же отец Серафим из знаменитого Уральского Китежа, откуда, видимо, и начался “народный поход”, входя со своей “армией” в город, на вопрос: “Как дальше жить?” —яростно отвечал: “А как хотите!.. Почему вы спрашиваете у меня? Это — ваша жизнь, ваш собственный город, ваша земля, и никто не сможет обустроить ее лучше вас!.. Изберите для начала человека, которому доверяете. Пусть он работает, как ему подскажут сердце и ум. А если он по каким-то причинам не справится, если власть, что вполне вероятно, начнет его пожирать — снимите и изберите другого!.. Сколько бандитов у вас в городе, пятьдесят человек? А сколько честных людей, тысяч пятьдесят, шестьдесят? И что, тысяча приличных людей не сумеет одолеть одного подлеца? А если не сумеет, отступится, это уже ваша собственная вина…”

Можно, конечно, считать эти рассуждения наивным идеализмом. Если бы все было так просто, то на земле уже давно воцарился бы рай. Но скептическая усмешка невольно сползает с губ, когда вспоминаешь, что в истории побеждает именно на ивный идеализм. Потом он, разумеется, вытесняется прагматизмом, отходит на задний план, превращается в недосягаемый социальный мираж, но в момент революционной трансформации мира нет силы могущественней него.

И потом, что значит “идеализм”? Что значит “наивность”, если смотреть на нее не в астигматизме прагматики, а сквозь оптике сияющих метафизических линз? “Будем, как дети, ибо их есть Царство Небесное”, — сказано в знаменитой книге, и тем самым построена совершенно иная система координат. “Не верьте, что человек хочет власти, — говорил опять-таки отец Серафим. — Не верьте, что он хочет исключительно — денег, дворцов, рукоплесканий и орденов. Не верьте, что человек низок, лжив и состоит из непреодолимого зла. Нет, человек хочет только любви, и ради этого он готов отказаться от множества самых привлекательных благ”. Определенная истинность в этом утверждении есть. Не будем даже указывать на всем известный благодаря прессе пример, когда один из российских так называемых “сырьевых олигархов”, на котором, казалось бы, уже давно некуда было ставить клейма, вдруг вернулся из Лондона, где пережидал очередные российские пертурбации, и, преодолев яростное сопротивление собственного совета директоров, преобразовал свой гигантский концерн в “народное предприятие”, став в нем лишь менеджером, управляющим — на очень скромной зарплате. (И, кстати, отвечая на вопрос тележурналиста, зачем он так поступил, бывший олигарх, нисколько не смущаясь, сказал: “Раньше меня боялись, мной восхищались, меня ненавидели, а теперь, вы только представьте, меня стали любить. Знаете, оно стоит того”. Быть может, наивность — это особая форма мудрости: умение видеть и чувствовать то, что недоступно другим. Пример, разумеется, очень яркий: сейчас ему следуют сотни, а может быть, тысячи разных весьма “успешных людей”. Работать для других, оказывается, не менее увлекательно, чем для себя самого.

И все-таки, на наш взгляд, важнее иное. Большевики в свое время победили в кровопролитной Гражданской войне (кстати, не только “Белую гвардию”, но и войска четырнадцати иностранных держав) вовсе не потому, что были выдающимися стратегами, умеющими претворять в реальность правила военной игры, а потому, что предложили “счастье для всех”. Счастье есть, — на весь мир провозгласили они. Вот оно, прямо перед тобой — подходи и бери… Большевики победили прежде всего в войне идей, в битве двух метафизик, одна из который предвозвещала рай на земле.

Ничто не могло этому противостоять.

И если обратиться теперь к нынешней ситуации, которая только на первый взгляд кажется “олицетворением хаоса” — по крайней мере, так охарактеризовал ее в последнем своем выступлении президент, — то можно увидеть, что побеждает опять-таки не военная сила, которая, несомненно, на стороне официальных властей, а сила метафизическая, сотканная из надежд и представляющая собой, как выразился некий темпераментный блоггер, “эманацию будущего”.

В схватке будущего и прошлого всегда побеждает легенда. Побеждает всеобщая убежденность в том, что можно жить совершенно иначе. Пусть, конечно, не так, как в подлинном царстве небесном, в воплощении грез, “где несть ни печали, ни воздыхания”, но, по крайней мере, стряхнув с себя грязь старого мира, освободившись, омывшись, очистившись от его липкого зла.

Легенда эта сияет, как солнце сквозь тающие облака. Складывается она, в свою очередь, из множества местных легенд. И, наверное, самая романтическая из них, самая притягательная, завораживающая и в то же время самая действенная — это легенда о Светлой Деве.