Происхождение личности и интеллекта человека - Александр Невзоров

При этом позиции «Дарвин» и «Крошка Цахес» предельно четко разграничены, хотя могут одновременно сосуществовать в мыслительном процессе.

Цепочки их ассоциативного возникновения и развития мобильно изолируются друг от друга, чтобы исключить смешение и, тем самым, обессмысливание обеих позиций, что неминуемо случится, если позиция «Дарвин» поменяется рядом признаков с позицией «Крошка Цахес».

При этом стоит помнить, что обе эти интеллектуальные конструкции подвижны и многомерны, что неминуемо следует из нейронной теории С. Р. Кахаля и из принципа межнейронного обмена, который лежит в основе всех процессов, происходящих в коре головного мозга.

Каждая из этих конструкций «вспышкоподобно» «оживает», адресуясь всеми составляющими ее компонентами к миллиардам нейронов, содержащим коды слов, образов и понятий. Происходит ассоциативная объемная связь (прямая и обратная), которая должна строго вовремя смениться следующей ассоциативной «вспышкой», еще более объемной, так как, fortasse, столь же существенен и «отсев» лишних или ошибочных ассоциаций или ассоциативных наслоений39 (перегружающихструктурируемый образ).

Сверхточность и масштабность обыденного интеллектуального процесса, происходящего в головном мозге, завораживает, порождает уверенность во всемогуществе интеллекта... но достаточно половинки гриба Gymnopilus, и у позиции «Чарльз Дарвин» тут же вырастет ужасный нос Крошки Цахеса, а речь великого эволюциониста превратится в веселое бессмысленное квакание.

I. е., легкое воздействие на сознание — и самая точная и сложная работа интеллекта полностью аннулируется.

Здесь нужно отдать должное Уайлдеру Грейвсу Пенфилду, который шестьдесят лет назад, почти не трактуя и никак не расшифровывая свою мысль, но отнес сознание к сверхдревним подкорковым функциям мозга.

Сделал он это в 1936 году в статье «Мозговая кора и сознание» (Penfield Y. The Cerebral Cortex and Consciousness, 1959).

«Имеются данные о наличии уровня интеграции в центральной нервной системе более высокого, чем интеграция, которую можно найти в мозговой коре.

Все области мозга могут участвовать в нормальных сознательных процессах, но необходимая основа сознания лежит вне мозговой коры, не в новом мозгу, а в старом».

У. Г. Пенфилд, надо сказать, колебался, и это заметно по тону статьи. Чистота и глубина его нейрофизиологического знания, его безупречный академизм поначалу не позволяли ему делать некорректные «категорические догадки» о конкретном месте локализации сознания в этих первоначальных структурах.

Плюс к этому он был живым и чрезвычайно эрудированным человеком, живущим в системе «гуманистических», культурных и иных влиятельных стереотипов об «исключительности» человека. Эти стереотипы, как правило, находятся в конфликте с нейрофизиологической реальностью и провоцируют сомнения даже в самых очевидных научных данных.

Тем не менее У. Г. Пенфилд все же «нащупал» абсолютную независимость сознания от кортекса и всех тех церебральных образований, которые обычно ассоциируются с интеллектом и мышлением.

Puto, он был абсолютно прав.

Хотя в свое время, получив несколько мягких замечаний на свое осторожное предположение о стволе головного мозга как о возможном месте дислокации сознания, У. Г. Пенфилд сник и грустно написал:

«Наши знания о том, как работает мозг человека, почти не расширились. Только теперь, наконец, подступ к пониманию становится возможным, и мы должны использовать наилучшим образом это начало. Однако и сегодня, как это было и ранее, также трудно дать адекватное определение сознания» (Пенфилд У. Г., Робертс Л. Речь и мозговые механизмы, 1965).

Scilicet, я не предлагаю свою трактовку сознания, приведенную в этой главе, как безупречную и окончательную.

И дело не в локализации сознания в стволе, как предполагал У. Г. Пенфилд, или в иных первоначальных структурах мозга, а в жестком отграничении сознания от всех прочих процессов, имеющих кортикальное, т.е. позднеэволюционное происхождение.

Но вот это отграничение — уже вопрос строго принципиальный, а отграничивая, мы обречены искать «среду обитания» сознания, место, где суммируются все физиологические ощущения, в самых древних, архидревнейших структурах мозга.

И все же У. Г. Пенфилд был прав в своей аккуратной и робкой догадке — более удачного претендента на место локализации сознания, чем truncus encephali, opportune, найти сложно.

Ствол головного мозга — «это филогенетически древняя часть, в которой располагаются структуры, относящиеся к сегментарному аппарату головного мозга, подкорковые центры слуха, зрения, обоняния и тактильной чувствительности» (Гайворонский И. В., проф. Функциональная анатомия центральной нервной системы, 2007).

Более того, именно ствол (илл. 37-38) служит местом базирования ядер 10 из 12 черепных нервов, основой всех афферентных и эфферентных связей и моторики, пирамидного, экстрапирамидного, корково-ядерных трактов, клеток и ядер ретикулярной формации.

Здесь требуется расшифровка части приведенных понятий, хотя все они, на первый взгляд, общеизвестны и хрестоматийны.

Наиболее удобной будет расшифровка через аналогию с театром.

В театре звучность актерских имен, блеск и пестрота их образов, как правило, создают ложное ощущение абсолютной самостоятельности как персон, так и действий артистов. Возникает ложный эффект центральности этих компонентов сцены, их властвования и над драматургическим действием, и над самим спектаклем.

Блистательность исполнения (если она есть) усугубляет эту иллюзию, начисто заставляя забыть, что артисты — не просто исполняют волю режиссера, но и в самых мельчайших нюансах воплощают именно его замысел, но уж никак не свой собственный.

Великолепие реплик, диалогов и мизансцен начисто вытесняет понимание того, с какой скрупулезностью именно режиссер, в репетиционном процессе вытачивал в актере ту интонацию, что сейчас восхищает публику, что именно режиссер (как правило) «поставил» точный жест и сконструировал мимическую фигуру, сопровождающую и реплику, и жест.

Конечно, бывают великие актеры, но все равно первичной и определяющей остается воля режиссера, создающего действо и пользующегося даже великими актерами в качестве инструментов для воплощения своего замысла.

Илл. 37. Вентральная поверхность ствола мозга

1 — substantia perforata posterior; 2 — substantia perforata anterior; 3 — fossa interpeduncularis (Tarini); 4 — corpus geniculatum laterale; 5 — sulcus basilaris; 6 — pyramis; 7 — decussatio pyramidum; 8 — medulla oblongata; 9 — fissura mediana anterior; 10 — oliva; 11 — pons (Varoli); 12 — corpus mamillare; 13 — tractus opticus; 14 — chiasma opticum; 15 — infundibulum; 16 — tuber cinereum.

Илл. 38. Дорзальная поверхность ствола мозга

1 — commissura habenularum; 2 — tuberculum anterius thalami; 3 — trigonum habenulae; 4 — glandula pinealis; 5 — thalamus, pulvinar thalami; 6 — colliculus inferior; 7 — medulla oblongata; 8 — medulla spinalis; 9 — fasciculus gracilis; 10 — brachium colliculi inferior; 11 — pedunculus cerebellaris superior; 12 — frenulum veli medullaris superior; 13 — corpus geniculatum laterale; 14 — corpus geniculatum mediale; 15 — colliculus superior; 16 — brachium colliculi superioris; 17 — ventriculus tertius; 18 — stria terminalis.

Режиссер, как правило, невидим и неощутим. Его явление возможно лишь на поклонном финальном выходе всего коллектива  спектакля. Да и там, среди костюмированных и ярких фигур, он не бывает слишком приметен.

Вернемся к головному мозгу.

Да, мы привыкли, что лавры и аплодисменты, как правило, достаются кортексу, коре головного мозга, которая является материальным субстратом того, что мы называем разумом и мышлением, и которой мы обязаны всеми теми науками, искусствами, прогрессами и развлечениями, что так возвышают нас в наших собственных глазах.

Как и в ситуации с театром, почему-то не закрадывается даже подозрение, что кортекс совсем не так самостоятелен, как нам кажется и как нам, возможно, того бы хотелось.

Горацио Мэгун (1907-1991) сравнил неспецифическую ретикулярную формацию ствола головного мозга — с колесом, а восходящие и нисходящие от нее функции — со спицами. Сравнение недурное (более того, ставшее классическим), но аналогия предполагает несвойственную кортикопетальным и кортикофугальным связям прямоту и механистичность.

Necessario notare, что задолго до Г. Мэгуна и У. Пенфилда, в 1891 году, И. М. Сеченов в своем цикле лекций «Физиология нервных центров» нарисовал «общую схему радиальных связей между мозговой корой и низлежащими центрами» именно в виде «колеса» со спицами, в котором из области ретикулярной формации восходят «лучи», или «спицы», к разным зонам коры (Сеченов И. М. Избранные произведения, 1956. Т. 2. С. 806).

«Воля» ретикулярной формации каудально воздействует на спинной мозг, где регулирует практически всю активность, от поз до движений. Эта же «воля» вентрально и рострально направлена на гипоталамические и гипофизарные механизмы, в ведении которых находятся висцеральные и эндокринные функции. Воздействием вверх она мобилизует лимбическую систему, «производящую» эмоции, а еще выше и дорсальнее — таламус, базальные ганглии и кору больших полушарий, которые обслуживают все высшие сенсо-моторные и мыслительные процессы.