Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе - Филлис Джеймс

Важно вспомнить, на каких слабых основаниях был первоначально арестован Уильямс. Подозрения возникли из-за того, что в четверг вечером, примерно в семь часов, его скорее всего видели рядом с местом преступления. Что в гостиницу, где снимал койку, он вернулся примерно в двенадцать ночи, когда попросил товарища по комнате, иностранного моряка, погасить свечу. Что он был невысокого роста и хромал. Что был ирландцем. Что до печальных событий нуждался в деньгах, а когда попал в тюрьму, имел при себе много монет.

«Таймс» также утверждала, что у него была банкнота в один фунт. Предварительные улики, пусть даже такие слабые, указывают исключительно на обстоятельства убийства Уильямсонов и Бриджет Хэррингтон. Убийство Марров на этой стадии не рассматривалось. Премьер-министр в палате общин говорил об убийстве Марров как о нераскрытом преступлении. Уильямса признали убийцей Марров лишь в силу того, что его признали убийцей Уильямсонов. Но даже в момент последнего преступления, когда единственный раз видели убийцу, он не был четко опознан как Уильямс. И на время совершения преступления, если верить показаниям мисс Лоуренс – а она сама призналась во враждебных чувствах к подозреваемому, – у Уильямса было некое подобие алиби.

Уильямс не скрывал, что водил дружбу с Уильямсонами, часто заглядывал в «Королевский герб» и был там в известный четверг. Но если посещение «Королевского герба» само по себе вызывает подозрение, удивительно, почему за решеткой не оказалась половина мужского населения округи. Также не имеет большого значения, что Уильямс вернулся домой только после двенадцати. Район славился вечерней жизнью, и лавки и питейные заведения часто не закрывались до полуночи. Рихтер на допросе на второй день Рождества показал, что Уильямс имел привычку поздно ложиться спать. Если на то пошло, факт, что Уильямс вернулся в «Грушевое дерево» после двенадцати, говорит в его пользу. Уильямсонов убили вскоре после одиннадцати, а «Королевский герб» находился от «Грушевого дерева» всего в пяти минутах ходьбы. Если бы Уильямс был виноват, он бы намного раньше оказался дома. У него не было оснований задерживаться – наоборот, имелись веские причины как можно быстрее убраться с улицы и скрыться в своей комнате, прежде чем поднимется тревога и люди кинутся ловить убийцу. «Грушевое дерево» было для него естественным и единственным убежищем.

Объяснение Уильямса, почему он попросил соседа по комнате погасить свечу, похоже на правду, если вспомнить, насколько была велика опасность пожаров в старых домах на берегу Темзы. Не следует забывать, что Уильямс ходил в плавания на судах Ост-Индской компании, которые были сделаны из дерева и, чтобы отбиваться в пути от врагов, имели вооружение. Пожар на деревянном корабле с порохом на борту и минимальными возможностями спасения казался страшнее штормов и нападения неприятеля. Противопожарные правила были суровыми и строго выполнялись. На палубе все свечи гасили в девять вечера, в трюме – в десять. Опыт Уильямса на суше и на море научил его бояться огня. Вид соседа, поздно вечером читающего в кровати со свечой в руке, неизбежно бы вызвал его протест. Если бы Уильямс вернулся в гостиницу в испачканном кровью, изодранном платье и, не исключено, раненный в стычке с Уильямсоном, мужчиной выше и крепче его, было бы намного разумнее не привлекать к себе внимания, а тихонько прокрасться к своей кровати. Тем более что единственный источник света – свеча в руке соседа – не позволял его как следует разглядеть.

Были еще показания, что у него откуда-то взялась банкнота достоинством в фунт и монеты помельче. Миссис Вермилло свидетельствовала, что деньги, которые Уильямс отдал на хранение ее мужу, до конца не израсходованы. Уильямс, безусловно, нуждался в деньгах. Иначе для чего бы он стал закладывать свою обувь? Но эта ситуация для него, как для любого моряка, была совершенно не новой. Он вернулся из плавания богатым, но вскоре стал бедным. Если единственным решением в этом затруднительном положении были для него убийство и грабеж, непонятно, почему он раньше, когда возвращался на берег, не прибегал к такому средству. Никакие свидетельства не подтверждают связи между убийством Уильямсонов и фактом, что подозреваемому не хватало средств. Предположение, что он украл и продал часы Уильямсона, не выдерживает критики. Трудно представить, чтобы покупатель, узнав о случившемся, не сообщил властям о своем приобретении. Была ли банкнота достоинством в фунт украдена в «Королевском гербе»? Если так, на ней бы наверняка остались пятна крови. Вероятнее, что деньги у Уильямса появились после того, как он заложил обувь. Арестовывавшие его полицейские не проверили дат на закладных квитанциях, однако то, что они оказались при Уильямсе, – свидетельство в пользу его невиновности. Уильямс был тщеславен, особенно трепетно относился к своей внешности. И если бы благодаря нападению на Уильямсонов разбогател, скорее всего первым делом выкупил бы свои башмаки.

Уильямса всего раз попросили доказать его алиби. Он сообщил, что после того, как ушел из «Королевского герба», советовался с медиком в Шэдуэлле по поводу раны в ноге, а затем отправился к лекарке по соседству в надежде, что она меньше возьмет за лечение. Остаток вечера он с какими-то девицами шатался по питейным заведениям в западной части Вапинга. Его не спросили имен врача и лекарки, возможно, потому, что он был у них слишком рано, чтобы они могли обеспечить ему алиби. Но имеются некоторые подтверждения его рассказа. И Джон Фицпатрик, и мисс Лоуренс свидетельствовали, что в 23.15 они видели, как Уильямс с Корнелиусом Хартом пили в «Корабле и королевском дубе», что обеспечивало алиби обоим мужчинам. А Джон Кобет сказал, что Уильямс был с Эблассом в заведении мистера Ли. Но ни один из свидетелей, разве что кроме мисс Лоуренс, особого доверия не вызывал. Однако поскольку есть свидетельства местонахождения Уильямса вечером в четверг, 19 декабря, это подтверждает его версию о посещении разных пабов.

Еще утверждалось, что он сбрил свои приметные баки – будто бы решил таким способом замаскироваться. Однако непонятно, с какой целью, поскольку лишь одна Сьюзан Пичи описала мужчину с баками. Если Уильямс и на самом деле беспокоился по этому поводу, то не стал бы сбривать их сразу после преступления, вызывая пересуды и подозрения. Ведь нашлось бы много знакомых, которые подтвердили бы, что он обычно носил баки. В то время неразговорчивый Рихтер не нашел заметной разницы во внешности Уильямса после убийства. Возможно, решение подозреваемого постричься и привести в порядок бороду было обычным и невинным делом. В тюрьме «Колдбат-Филдс» он явно брился, поскольку сделанный после его смерти Лоуренсом рисунок изображает его без бороды. Также естественен его грубый ответ «знаю», когда в комнату ворвался Хэррисон с криком: «Убийство!» К этому времени весь дом уже, должно быть, гудел, обсуждая новость, и сам Хэррисон признал, что Уильямс мог услышать, как он говорил о волнующих событиях с миссис Вермилло. Виновный, наоборот, наверняка попытался бы разыграть ужас, изумление и потрясение.

С момента первого допроса предубеждения против Уильямса продолжали крепнуть, а магистраты ничего не предприняли, чтобы их обуздать. Давая показания, Хэррисон открыто заявил, что в душе всегда недолюбливал подозреваемого и искал случая свидетельствовать против него. Другие, не давая волю языку и не признаваясь так откровенно в своей предвзятости, тем не менее не отказывали себе в удовольствии быть пристрастными в суждениях. Так, миссис Орр с дочерью считали Уильямса приятным молодым человеком и никогда бы не подумали, что он способен ограбить или убить. Она предоставила найденную под их окном стамеску как еще одно свидетельство его злонамеренности. Хозяин «Черной лошади» мистер Ли вспомнил, как Уильямс пристал к его жене и, прижавшись, стал похлопывать ее по карманам, словно проверяя, сколько у нее там денег, а однажды, распоясавшись, осмелился выдвинуть ящик его кассы и запустить в него руку. Ли наивно добавил, что всерьез не задумывался об этом случае, пока не узнал, что Уильямс арестован. Рихтер первым завел разговор о пророчестве капитана Хатчинсона Уильямсу, что того повесят, когда он сойдет на берег. Впоследствии капитан подтвердил эти слова, но был весьма озадачен, когда выяснилось, что их надо как-то обосновать. Он стал оправдываться, говорил, что матрос на борту подчиняется строгой дисциплине и у него не много шансов совершить проступок. И припомнил всего один случай, когда Уильямс повел себя дурно – назвавшись помощником капитана «Роксбургского замка», взял взаймы немного денег. Скажем прямо: простительный грех для такого монстра, как «Мясник с Рэтклифф-хайуэй». Характерное для Уильямса самомнение, заставившее его представиться офицером, и большие притязания в сочетании со вспыльчивым характером, видимо, делали его независимым членом команды капитана Хатчинсона. Но на поверку предчувствие капитана о конце жизненного пути Уильямса оказалось скорее вспышкой раздражения, чем пугающим предсказанием.